Глава 1. Танцовщик
Я нашла все те улицы,
Где ты в юности шёл…
С псом, – бродягой и умницей, –
Он как детства посол.
И остались те дворики,
Где бродяжкой ты рос,
Где каштаны, как дворники,
Не спасали от гроз.
Ленинград и училище –
Вы уже позади.
Город твой не вместил ещё
Всё, что в юной груди.
Всё, что было случайным,
Оказалось судьбой.
Славы будущей тайна
Шла, как пёс, за тобой.
Леонарди, мне кажется –
Вновь выходишь ко мне.
Ветер свеж, и развяжется
Так беспечно кашне.
Вот он, Пётр Леонарди, идёт по улицам родного города, и никто не знает, как он жадно впитывает в себя всё - он полон юношеских надежд... Не обмани его, город!
Давно он здесь не был! На каникулы ездил в Ижевск - к родителям, и к морю с ребятами. А теперь почувствовал, что соскучился.
Впервые пошёл взглянуть на свою родную улицу. Всё те же одноэтажные дома, но как всё переменилось! Ему так хотелось, чтобы кто-нибудь узнал его, «Петьку-артиста»! Но вино продавал незнакомый ему мужчина, вместо кондитерской, где привычно пахло сладостями и пирожными, открыт продуктовый ларёк, прозаичный и скучный, и уже не было запаха на всю улицу миндальных пирожных и корицы. О, запах его детской мечты! Верзила, презрительно ухмыляясь, не торчал на углу.
Петя закрыл глаза, чтобы вспомнить дом, где они жили с бабушкой. Но всё расплывалось. Люди обитали другие, незнакомые: Выехал со двора милиционер с коляской, прошёл маляр в заляпанном халате, только собаки и кошки всё также бегали по улице. Наверное, правнуки и правнучки тех бездомных кошек и собак, с которыми он носился в детстве, как оголтелый. Да, всё переменилось.
Вдруг в одном из дворов увидел – не поверил своим глазам – ящик от клавесина. Он немного потускнел, не был всё также полон угля, мгновенно Петя понял, какой из домов – его дом. Узнал и вишню, и абрикос, и маленький двор, как будто память его озарила молния. Подошёл, почувствовал, как наворачиваются слёзы на глаза, постоял. Постучал в дверь. Объяснил открывшей женщине, что жил здесь когда-то, до войны. Постеснялся сказать, что это его собственный дом. Женщина закивала головой, пригласила войти: «Да, всё война перемешала всех. Дали нам вот эту развалюху, требует ремонта. Живём здесь недавно, муж, шофёр, в отъезде».
Петр ощутил разочарование от путешествия в детство. Ничего не возвращается. Нужно начинать жизнь сначала. С нуля. Словно он подкидыш.
Пошёл опять ведомый смутной памятью, на могилу матери и бабушки. Пётр всё забыл, долго плутал. И тут всё изменилось. Всё-таки вышел к могиле, где рядом с мамой лежала бабушка, видимо похороненная чужими, но заботливыми руками. На кресте у бабушки сидела птичка. И тут, на могилах этих самых дорогих и родных ему людей, Петя ощутил, что город не чужой ему, что он связан с ним навсегда. Выдернул сорняки, прибрал могилы. Казалось чудом, что они сохранились. Дождались, когда он вырастет и вернётся. Некому, оказалось, порадоваться его возвращению. Пётр вздохнул и почувствовал в себе иное, взрослое мужество, когда останешься один на один перед жизнью. Вытер слёзы, перевёл дыхание и пошёл к выходу.
Старый город с кривыми улочками, спускающимися к реке Бык, древний город с одноэтажными домишками бедноты, светлый город детства. Сколько в тебе тайн. Вспомнил, как взлетали в небо голуби и кружились, кружились под свист мальчишек, как взмывали воздушные змеи, словно мальчишеские мечты. Даже лужу на тротуаре солнце преображает, а жёлтый осенний лист становится маленьким отважным корабликом, плывущим в неведомое… В жизни поначалу всё кажется случайным – встречи, товарищи твоей шумной дворовой жизни – ничего нет, оказывается нечаянного, всё что-то значит. Наступает такое время, когда мозаика жизни уже сложилась в общих чертах, и ты говоришь себе – остановись, оглянись. Посмотри, как много прекрасного в твоей жизни – людей, событий, открытий душ и разума.
В первый же день они всей группой побежали смотреть новый театр – он показался им таким красивым. Как они мечтали в нём танцевать! Застенчивый, высокий Володя Тихонов, смуглая, красивая Клава Осадчая, маленькая, виртуозная Вера Салкуцан, стройная, утончённая Вера Кукул, одухотворённый и подвижный Петя Леонарди, весельчак Мирча Мардарь, упрямая Маша Пеленчук, живой, обаятельный Влад Иовицэ, Маша Карабань, скромная и милая Настя. И всю эту компанию вёл высокий и жизнерадостный Виталий Поклитару. Все они – молодые, задорные, получившие хорошую школу танца в Ленинграде, толпились у театра.
***
Но наступила повседневная жизнь, совсем не такая, как ожидалось.
Из дневника: «1 июля 54 г. Поселили в музыкальной школе. Да, трудно, мы вступили в жизнь. Зарплата всего 700 рублей! Ну, ничего, мы добьёмся своего, Петя, не унывать!».
Да, жизнь их не баловала: жили коммуной, деньги бросали в общий котёл – так можно было выжить. Без конца варили неизменную пшённую кашу. Надоедало. Кто-то из девчонок, опустошая половину бюджета, покупал туфли или кофточку. Проштрафившуюся, ругали на чём свет стоит – опять на кашу садиться! – И прощали. С зарплаты «кутили» - покупали вино, колбасу, что-нибудь вкусное, потому что всегда хотели есть. К концу месяца обвиняли друг друга в транжирстве, садились на кашу и тянули до очередной зарплаты. Были молоды, жизнерадостны, много смеялись, пели вечерами свои любимые молдавские песни, которые помогали переносить когда-то тоску по оставленному дому, словом, не унывали.
Не это было главной бедой, а то, что всё их балетное образование получилось как бы ни для чего…. Театр был музыкально-драматический. На его сцене шли, как правило, оперетты, искусство которой требует от артистов разносторонней одарённости – голоса, умения танцевать, комедийного дара. Но балет в оперетте вспомогательный. Оказалось, что нет не только настоящего балетного репертуара, но не проводился и тренаж. В театре работали артисты из самодеятельности, они не очень понимали их стремление совершенствоваться. Леонарди, как и другие артисты из его группы, боялся потерять с таким трудом наработанную технику. Обстоятельства же таковы, что не пришла ещё пора для создания оперного театра, не было у республики возможности, но ведь жизнь балетная так коротка – пятнадцать, двадцать лет – и всё…. Стоит не позаниматься один год – теряешь технику настолько, что нужно навёрстывать вдвое больше. Пётр чувствовал остро, как никогда, каждый прожитый день потерянным. В оперетте он был прекрасен – яркая внешность, отточенность движений, темперамент, чувство стиля. Именно то, что так ценится в этом жанре. Балетмейстер в восторге, вокруг артисты говорят комплименты. Можно было польститься на это, смириться, в конце концов, делать то, что так хорошо удаётся. И с жильём, и с зарплатой всё бы уладилось.
И тем не менее….
Из дневника: «10 сентября 54 г. Настроение ужасное. «Лауренсию» не будем ставить. Я занимаюсь классикой и думаю об участии в настоящем балете, а то, что много танцую в оперетте, это меня мало интересует»
«7 сентября 54 г. Тихонов Володя вчера уехал в армию, Виталий Поклитару и Влад Иовицэ – тоже. Я собираюсь покинуть Кишинёв, мне нужна работа настоящая. Написал письма во Львов и Харьков директорам театров».
«29 ноября 54 г. Нас сейчас выселят из комнаты, подошёл срок. Театр не оплачивает квартиру. Мы завтра явимся с чемоданами в театр».
«4 декабря 54 г. Уже которую ночь мы с Мирчей Мардарём будем спать в гримуборной».
Они чувствовали растерянность… Казалось. Что их забыли в этом театре, где шёл чуждый им репертуар, где зрителей собирала «Весёлая вдова», «Сильва», «Свадьба в Малиновке»…. А где же «Лауренсия», «Лебединое озеро», «Дон Кихот»? От их претензий в министерстве культуры отмахивались – мол, танцуйте, что велят, театр посещается, даёт сборы, чего же ещё? Это временно. Будут и оперный театр, будет вам и «Лебединое озеро». Кто-то остался, не хватило сил бросить, уехать в неизвестность, одни мужчины ушли в армию, другие списывались с оперными театрами страны, чтобы танцевать в классическом репертуаре пока не поздно.
Так Пётр Леонарди уехал в Донецк, артистом кордебалета, чтобы среди новых людей, заново испытать себя, не делая никаких поблажек.
Глава 2. Скитания
Донецк – город шахтёров, однако один из самых зелёных городов. Сколько роз любовно выращено здесь руками людей, которые особенно ласково смотрят на солнце – ведь они каждый день спускаются в недра земли. Горожане стремятся в свой театр, приобщаясь к духовной жизни после тяжёлого труда и риска их повседневной работы.
Петру сложно как никогда. В Ленинграде на живых примерах он приобщился к высокому художественному идеалу, в Кишинёве пришлось разочароваться в нём, он искал теперь его в Донецке.
Одарённый юноша обратил на себя внимание публики и за два сезона дебютировал в партии Голубой птицы в «Спящей красавице», сольных вариациях в «Жизели», танцевал молодого вакха в «Вальпургиевой ночи».
Но чувствовал себя здесь не на месте, оторванным от всего родного, от друзей из своей группы. Услышал по радио знакомые с детства слова пастушьей песни на родном языке.
Записал в дневнике: «20 октября 56 г. Донецк. По радио передавали молдавскую музыку. Я невольно вспомнил о Кишинёве. Какое-то смутное сожаление гнетёт меня. С одной стороны хочется работать у себя, а с другой – нет. Отнеслись к нам не лучшим образом. Мне кажется, что никогда больше туда не вернусь».
Из дневника: «19 августа 56 г. Киев. Гастроли. Сейчас пишу, а на окне стоит целое ведро с цветами. Мне передали на «Лебедином озере» от зрителей.
В газете «Вечерний Киев» появилась статья, там написано: «Своим мастерством радуют солисты балета Кирилина, Леонарди, Фёдорова».
Снова Донецк. Как-то во время «Лебединого озера», когда он был не занят, Леонарди прошёл в фойе, где его окружили билетёрши и говорят: «В альбоме молодых исполнителей пишут только о вас». Пётр заглянул в альбом и увидел несколько записей. Одна из них насмешила его: «Нам, солдатам, трудно осознавать балет. Солдат не привык смотреть его. Но очень хочется поблагодарить Леонарди за его талант. Спасибо Леонарди за хорошее искусство».
Да уж, в самом деле, кто не знает этих маленьких хитростей администрации – приглашать, чтобы заполнить зал, солдат и учеников ГПТУ. Есть даже шутка: «Пусть солдаты поспят». А они вдруг, неожиданно для себя, заметили молодого артиста. Значит, не спали! Пётр прочёл запись и улыбнулся.
***
Шёл с почтамта весенним днём и держал в руке письмо. Вспомнилось: май в Ленинграде, белые ночи, выпускной год в училище, аллеи Летнего сада, и милая девочка в белой вязаной шапочке, его первая любовь. Её письмо обжигало его нежностью, он чувствовал смутную вину и грусть. Надо на что-то решиться, но то, ленинградское, казалось таким далёким, происходило в другой жизни, и не с ним, а с другим, юным и наивным юношей. Галя, милая, черноволосая фея летних ночей, где ты? Он сел на лавочку, стал читать письмо, а ветер вырывал из рук страницы, исписанные ученическим аккуратным почерком.
Глубокой ночью он записал в дневнике:
«8мая 56 г. Донецк. Очень обрадовался получению от Галюши письма. Она принята в Мариинку, я так и знал. Неужели я с ней не буду вместе жить? Мне кажется, что этого не будет. И во всём виноват только я».
«15 августа. Симферополь. Гастроли. Танцевал впервые в «Кармен». В Кишинёве открывается театр оперы и балета. Получил от Галочки письмо. Она по-прежнему ещё меня любит»…
Он радовался её девичьим, непосредственным письмам, её успехам, винил себя за то, что не объяснился с ней, грустно и всё-таки ни на что не решался. Ему казалось – всё поправимо, стоит ему захотеть, но жизнь разносила в разные стороны, как река уносит людей на разных плотах.
Он хранил в душе её образ, как заветное воспоминание, скрывал свою нежность, и не знал, что будет тосковать по ней потом, когда повзрослеет и станет нуждаться в единственном друге. Он радовался – она принята на работу в прославленный Ленинградский театр, то есть Мариинку. Он мог бы приехать, жениться на ней, работать в родном Ленинграде, а не в провинциальном Донецке, но эти расчетливые мысли не приходили ему в голову. Дружба незаметно оборвалась…. Кто первым не ответил на письмо? Но это случилось, и всё стало дорогим воспоминанием.
Леонарди жил в Донецке на частной квартире. Женщина, у которой он снимал комнату, была недоброй, не любила шумных артистов, не понимала образа жизни квартиранта. Одноэтажный домишко, казалось, вот-вот рухнет, в комнате пахло плесенью. Скупость, мелочность ему ненавистны, он ничего не мог с собой поделать – всё раздражало его в этом доме. Зарплата ничтожная, поэтому смирял себя каждый день, решил терпеть до зимы, потом до весны, до гастролей, но не смог. Перед самым половодьем, когда ещё стоял холод, он принёс скарб в гримуборную, где вместе с ним переодевались ещё трое артистов. Пётр давно уже окончил училище, стал артистом, а всё неустроен, его мучила бедность. Молодой, талантливый, бедный – как привычно в нашей жизни. Даже выдавалось за некую романтику, но когда длится годами унижающая нищета – невыносимо. Милая, отзывчивая женщина, костюмерша, посоветовала другую квартиру. Справили символическое новоселье – пришли артисты, подарили посуду, хоть и недорогую, а всё-таки свою, не за всем идти к хозяйке, ещё какие-то мелочи. Петя счастлив и новой комнатой, и тем, что завязываются дружеские связи. Тянется к людям, по молодости лет влюбляется, восхищается новыми друзьями, доверяет им. И … горько разочаровывается. И снова доверяется. Его выделяет из сонма солистов элита театра. Прима-балерина, жена дирижёра, прелестная женщина, приглашает его как-то к себе на чай. Они мило беседуют. Для него это желанная честь. Заметила его среди танцовщиков, поверила в него, помогла попробовать себя в сольных номерах. Актриса почувствовала, что не кордебалетный танцовщик, его незаурядность бросалась в глаза. Понравилась настойчивость, упорство. Бывает, и так: дадут танцовщику что-то готовить самостоятельно, а он ничего не сделает, станет потом извиняться, отговариваться занятостью, найдёт сотни причин…
С Петей всё не так. Он горит желанием испробовать себя. Балерина поделилась с ним своими взглядами на искусство, на постановку дел в театре. Многие их оценки совпадали. Его юношеский максимализм показался ей симпатичным, напомнил о собственной юности, когда она, полная радостных надежд, приехала работать в Донецк. По молодости лет, Пётр не может смириться с рутиной, горячо выступает на собрании, критикует недостатки и … ссылается на мнение прима-балерины. Во времени, которое назовут «оттепелью», а потом «застоем» существовала одна правда – кулуарная, которую знали все, но Пете казалось – стоит её обнародовать и всё изменится! Он не принимал правил игры говорить правду на кухне, в доверительном разговоре с близкими людьми, и сказал её громко – и что же? Все знали ещё больше его! Но жили с неправдой подло, молча. Прима-балерине он кажется просто предателем. Но… она оказывается доброй и справедливой женщиной. Вспыхнула. Встала и … подтвердила его оценки. Снова приглашает его на чай, мирится с ним. Но главное потрясение для него – он пожертвовал собой, её репутацией, желая сказать правду, и … ничего не изменилось! Ничего! Все только смотрят на него насмешливо, как на несмышлёныша. Прима-балерина говорит: «Ах, плевать! Отобьёмся. В конце концов, вы не сказали ничего нового! Так оно и есть. Не переживайте, Петя! Вы ещё будете блистать».
Почему Пётр покидает Донецк? Неизвестно. То ли конфликт выбил его из колеи, то ли просто всё надоело и захотелось новизны…. В Донецке Леонарди хорошо знали, любили, прима-балерина уговаривала его остаться в театре, работать над новыми номерами. Инцидент даже укрепил дружбу. Но Пётр упрям. Раз решил уходить – уходит. Больной, усталый, с разбитым сердцем, уезжает в Горький, ныне Нижний Новгород. Подавленный и безучастный наблюдает за хлопотами вокруг него – устройством на очередную квартиру, поисками лекарств. Опять же помогает костюмерша театра, добрая женщина с маленькой зарплатой и материнским сердцем. Как только спадает высокая температура, Пётр начинает ходить на спектакли. И – увы – убеждается, что уровень театра, куда он приехал, ничуть не выше того, откуда он уехал! Тупик. Не может заставить себя начать работать.
Из дневника: «31 октября 56 г. Получил письмо от Павлика Фесенко. Зовёт в Кишинёв. Написал предложение и директор. Не знаю, что ответить. Хочется поехать в Кишинёв. Родина дорогая».
Впервые, не осознавая до конца, Леонарди чувствует в себе трагедию провинциальности, сосредоточия культуры только в центре. Видит нечто схожее во всех театрах, нечто, что он не в силах преодолеть, а смириться тоже невыносимо. В столице – Москве, Ленинграде создаётся новое, а здесь – ты как бы на обочине жизни, всеми забыт. Нет высшего суда, а только дрязги, интриги, низкий уровень жизни и культуры самих артистов, да худсовет, пожалуй, похожий на хорошо срежиссированный спектакль. Но даже если и столица не без греха, то всё же, она на лучшем обеспечении, там создаются усилиями одиночек и шедевры.
Глава 3. Глухое время
Из Горького, даже не начав работать, Пётр уезжает в Ижевск, к родителям. Они ни в чём не упрекают Петю, дают ему возможность самому выбрать путь, советуют. Это самое глухое, безнадёжное время. Сказалась травма – болит нога. Лечение тяжёлое, затяжное, почти безрезультатное. Ходит по городу с палочкой, хромает. Но если бы только нога … Пётр переживает свой первый в жизни глубокий духовный кризис, разочарование в избранной профессии. Хочет в отчаянии оставить балет, заниматься самодеятельностью, как предлагают родители. Они мягко уговаривают его не спешить, подлечиться, всё обдумать. Леонид Григорьевич и сам переживал разные времена, удачи и неудачи, всё понимает. Конечно, обидно – сын окончил ленинградское училище, так хорошо начинал…. Ну, что ж, бывает…, на этом жизнь не заканчивается. Пётр гонит мысли о театре. «Яркий, талантливый спектакль самодеятельного коллектива», - пишут о «Лауренсии», который помогает поставить своим родителям Пётр Леонарди. На премьере – цветы, поздравления, юные артисты счастливы. Праздник. Событие. Но ещё – все почувствовали дыхание большой культуры. Отец смирился с тем, что сын оставил сцену, доволен его работой. Но счастье ли это для молодого, талантливого артиста? Для него, жаждущего танцевать самому? Это ли для него успех? Об этом ли он мечтал? Но опыт работы в Кишинёве, в Донецке, спектакли, увиденные им в Горьком, наполняют душу безысходностью. Как жить дальше? Снова попасть на работу в провинциальный театр, где нет настоящего искусства, а только слабый его отблеск, где из года в год идут скучные спектакли?
Он пишет отчаянные письма в Ленинград, в Москву, а в ответ… молчание или короткие, сочувственные отклики. Алла Яковлевна пишет, что у неё и самой сложности. Он никому не нужен. Среди множества людей, он живёт как в пустыне. Что делать? Расстаться с любимым делом навсегда? Но не значит ли это дело потерять себя? Бывали и раньше у него минуты неудовлетворённости, подавленности, но такого душевного кризиса Пётр не переживал ещё никогда. Впервые он засомневался в избранной профессии. Чувствовал себя оторванным от большого искусства, отставшим от поезда. Дело было не в том, что он жил в небольшом городке, ставил балеты в самодеятельном театре, а в том, что он никак не мог приблизиться, как казалось ему, к настоящему, большому театру. Он помнил спектакли Мариинского театра, они давали ему пример высокого мастерства. Да, всю свою короткую пока жизнь он стремился превзойти себя, подняться над своими скромными балетными данными, развить то, что дано от природы. Как много дала ему ленинградская школа! Так много, что было неприменимо в его сегодняшней жизни с её багажом. Но если это желание совершенствоваться притупится, то, как двигаться вперёд? Как и чем постигать такое недоступное, но великое искусство? Или лучше смириться и жить, как все? Отрабатывать скромную зарплату, как попало, халтурить для заработка, где попало? И всё. Эти и жгучие мысли постоянно мучили и терзали его. Да, он осознал, что избранная профессия должна стать всем, иначе жизнь – тяжёлая обуза. Он видел таких артистов, остановившихся в своём развитии, они казались ему жалкими. Куда ведёт этот путь? К видимому благополучию, а на самом деле к распаду личности? Быть молодым, но уже понимать, что всё для тебя кончено, что ты только отрабатываешь своё, что искусство для тебя ремесло. Как это страшно! Но если он разочаровался в выбранном пути? Если не находишь духовных сил и желаний для борьбы и видишь впереди только пустоту? Если ни в чём нет точки опоры? Прекрасным другом была в Донецке прима-балерина. Как много и откровенно они говорили наедине, но как она ужаснулась, когда он по своей наивности на собрании сослался на неё, для авторитета. Всего лишь сказал, что она думает также. Месяц ссоры. Его назвали предателем. Значит, кулуарные разговоры - это одно, а честный разговор со всеми – другое?
Значит, в силу вступают такие соображения, как пять лет до пенсии, как боязнь повредить мужу – дирижёру и прочее в том же духе? И неужели это так везде, во всех театрах? Прима-балерина тогда помирилась с ним. Простила. Но целый месяц он мучился и не знал, как быть? Чувствовать себя предателем противно. Да и не был он предателем. Ведь сказал так не для того, чтобы примкнуть к её недоброжелателям и завистникам, как она это расценила, а всё так же борясь за театр, за его высокий уровень. Как наивен он был! Родители были в ужасе, когда он им рассказал. «Петя, никогда не выступай на собраниях, никогда не пиши жалоб. Мы тебя умоляем, никогда ни за что не борись, делай своё дело». Вот их слова. Но что же – молчать или отводить душу в кулуарной болтовне? И так всю жизнь? Какой ужас! Он не смог остаться в Донецке, что-то в нём сломалось.
Тосковал в эти дни по Ленинграду, как по живому человеку, сам поражался своей тоске. Сознание одиночества, оторванности от всего родного сердцу, от друзей, гнетущая мысль, что он больше не выйдет на сцену, подавленность, соседствовали в его душе с минутами воодушевления. Да, оно тоже посещало его – внезапно, остро. Но прежде воодушевление, молодость, жизнерадостность брали верх над унынием, а теперь всё побеждала подавленность. Краткие минуты радости, одухотворения проходили, и снова становилось тяжело, безысходно. Что такое жизнь? Неподдающаяся определению стихия? Он боролся с нею с детства, сразу попав в неблагоприятные условия, выходил, казалось ему победителем из всех переделок. Не замёрз на вокзале в Унгень, когда его высадили безбилетного среди зимы без гроша в кармане, выдержал трудные годы учёбы в Ленинграде на скудном пайке и без тепла родных, но впервые почувствовал, что жизнь сильнее его. Она казалась ему злой мачехой, думалось, что так будет до конца. Но, что же делать? Жить в бездействии, неподвижности невозможно. Нога медленно поддавалась лечению. Или это его душа сопротивлялась выздоровлению? Для чего ему снова быть здоровым, если он не знает, куда податься. Работать в самодеятельности?
Ему, недавно познавшему вкус признания, откликов, шум аплодисментов? Он знал и то, что в его глубоком разочаровании театром есть и своя истина, познав которую на душе становится яснее и определённее. Чего-то в этой истине не хватало. Что-то он упускал в своих рассуждениях. Вот случился конфликт в Донецке с прима-балериной, с дирекцией, и он сразу уехал. Не переборол в себе горечи, гнева. Правда, в театре ни один человек не поддержал его, кроме балерины, соперницы его приятельницы, а от этого не стало легче. Значит, его критическим выступлением воспользовались, чтобы свести личные счёты те, кто кого он в душе презирал и с кем, собственно боролся. Но может быть, нужно было преодолеть в себе эти чувства, не покидать поле боя и тогда не осталось бы тягостное сознание поражения. Вот оно - точное слово – поражение. Из-за него время неподвижно. Как скованная льдом река. Пётр выходил к Каме, продираясь сквозь стылый кустарник, долго сидел возле реки. В детстве любил здесь нырять с мальчишками, река казалась ему такой красивой – цвела по берегу черёмуха, боярышник краснел осенью, и всё в ту пору было живое, радостное…. А теперь река своей неподвижностью напоминала ему собственное состояние души. Всё вокруг словно и не жило, а только пережидало, стремясь к одному: затихнуть, притаиться, выжить. Неподвижность подобна сну смерти. Всё это похоже на жизнь без любви, когда ешь, спишь. Работаешь и не знаешь – для чего всё это? Когда теряешь смысл жизни и в машинальном исполнении необходимых обязанностей не находишь радости. Где внутренний огонь, что освещал все его поступки? Сейчас всё, что он делал, казалось ему псевдожизнью, несущественным, только внешним движением, внутри ничего не откликалось, не трепетало. Тоска. Депрессия. Он даже стал меньше улыбаться и совсем перестал разыгрывать всех, отчего когда-то весь дом был кувырком. Лицо застыло, словно и лицо пережидало мёртвый сезон. Стал старше выглядеть, сразу и непонятно, сколько ему лет – двадцать? Тридцать? – такие горькие складки появились у губ. Родители поглядывали сочувственно, но не догадывались о глубине его переживания. Ситуация не казалась им трагической – артист с такой хорошей школой и способностями найдёт себя везде, а хандра – с кем не бывает? Молодость…
Пётр переживал период отчаяния. Но страдание и очищает душу от всего мелкого и пошлого. Порой оно может вывести нас на дорогу, открыть тайные силы души. Оно, словно толчок, что будит среди ночи, и ведёт нас к новым испытаниям. Он запомнил такую ночь на всю жизнь. Проснулся, почувствовал, что льются слёзы. Отчего? Ведь всё уже определилось. Он будет ставить спектакли для Дома культуры, окончит со временем ГИТИС. Всё нормально. Гораздо лучше считает отец, чем прозябать в очередном провинциальном театре. И нога болит. Как тут танцевать? Но слёзы лились и обжигали лицо. Вдруг понял – невозможно. Против этого решения всё в нём бунтовало, даже Ижевск, любимый им с детства, ненавистен в эту зиму.
Пётр понял, что уедет. И, может быть, страдания этой зимы и есть тот перегной, подобно куче старых опавших листьев, который обогатит почву, чтобы вновь проросло семя его таланта.
Сейчас он несчастен оттого, что не в театре, и он должен восстановить связь с театром, словно электрическую цепь замкнуть собой. Так Пётр трудно и горестно осознавал самого себя. Кто может бросить театр, отступиться, пусть уступит место другим, кто может жить, довольствуясь малым – пусть живёт, но кто не может – пусть идёт до конца. Ему нет выбора. Мучительно раздумывает о своём будущем. Но не знает, как поступить. Длится это месяцев семь. Долгое время для балетного артиста. Упорное лечение помогло. Боли в ноге прошли. Из Кишинёва пишет Павел Фесенко, уговаривая приехать, приглашают и во Львов…. Пётр Леонарди, решив твёрдо вернуться в театр, не может решиться ни на что.
Глава 4. Львов
Наконец – Львов. Трудно сказать, почему он выбрал Львов. Скорее это выбор самолюбия. В мальчишеской заносчивости не хотел возвращаться домой. И ещё – он понимал, что из Кишинёва больше ему бежать будет некуда. Столько раз бывало так, что жизнь казалась, предоставляла ему выход и притом вполне достойный – он мог блистать в оперетте, остаться работать в Донецке, мог прекрасно ставить спектакли в Ижевске, поступить в ГИТИС, и он отказывается…. Идёт туда, где ему неизмеримо труднее, туда, где требовалось столько усилий, где нужно начинать сначала. Не всякий смог бы на его месте. Чаще всего люди ссылаются на внешние обстоятельства, на судьбу…. Он шёл против судьбы.
Пётр вглядывается в незнакомые черты утреннего города – древний Львов, Улочка, по которой шёл трамвай, была узкой, мощёной булыжником, застроенной ещё в восемнадцатом веке. Он только хотел спросить у стоящей рядом девушки, где театр, как из окна трамвая открылся бульвар, и Пётр увидел красивое старинное здание. Сошёл на остановке с радостным чувством. Львовский оперный театр – один из старинных, копия Венского театра, настоящее произведение искусства. В этот миг юноша полюбил весь город. Было ещё рано. Он сел на ступеньки театра и стал ждать. Рядом у ног стоял его небольшой чемодан с пожитками. Первым пришёл вахтёр.
- Чего здесь пан делает? – вежливо спросил старичок.
«Пан» улыбнулся.
- Я артист балета. Новый.
Старичок открыл дверь служебного входа, впустил его.
- Проходите, пан. Ваши скоро будут.
Пётр улыбнулся, и старичок сразу проникся к нему симпатией. Они поболтали полчаса о том о сём. Вскоре мимо лёгкой походкой прошла тоненькая женщина.
- Доброе утро, пани, - поздоровался вахтёр, подавая ключ от гримуборной.
- Доброе утро! – весело отвечала она.
Старичок тут же уважительно сказал Петру, что это прима-балерина театра Наталья Слободан. За романтизм её называют «украинской Улановой». Она окончила Киевское училище, но всю свою жизнь связала со львовским театром.
Петру предстояло начать с кордебалета. Другой ставки не оказалось. Но после травмы, долгого перерыва, он не отважился претендовать на большее. Придётся снова в «массовке». Как трудно выделиться, выбраться снова в солисты. В Львове, как и везде, в кордебалете работали и молодые, талантливые артисты, они только набирались опыта, и для них это было временным пребыванием, и неудачники, отчаявшиеся выбраться, и те, кто привык танцевать, что полегче, и ждал «счастливого случая». Годы шли, а «случай» любит тех, кто не просто ждёт, а работает. Пётр после тяжёлых безрадостных дней в Ижевске начал танцевать с особым желанием. Пусть кордебалет – лишь бы остаться артистом. Многие, даже одарённые танцовщики, на репетициях «работают» по-деловому. Сосредоточенно «проходят» партию, стараясь вытренировать техническую сторону, а уже эмоционально подключаются на спектакле. Но Пётр – школа Александра Ивановича Пушкина – и эмоционально стремился «выложиться» на репетиции. Поэтому, где бы он ни трудился, все в театре – артисты, костюмерши, музыканты, любили смотреть, как он репетирует. Танцует в «массовке, но придирчиво ищет детали костюма, придумывает себе мизансцены, на малом хореографическом материале, в случайном эпизоде – выделяется. То он вылепит особенно выразительный нос, то накрутит чалму в «Бахчисарайском фонтане» изобретательней всех, и гримируется неформально. Ведь он артист, а не просто миманс. Его замечает Сталинский – ведущий артист театра. Премьер, в ту пору заслуженный артист УССР Олег Николаевич увидел его в эпизоде из «Лебединого озера». Но испанский – это уже сдвиг. Они такие разные, подружились. Олег Александрович рассказывал во время прогулок молодому артисту, как после ранения в 1943 году работал в Алма-Ате, был партнёром Улановой, а потом танцевал на сценах разных театров – Киева, Москвы, Свердловска, Минска, а теперь, видимо навсегда связал свою судьбу со Львовом. Они шли по тенистым, красивым улицам, мощеным булыжником ещё в восемнадцатом веке, где почти на каждом здании табличка «памятник архитектуры», и говорили взахлёб о балете. И никаких меркантильных разговоров! Этим особенно нравился ему Олег Николаевич. Петя любил бывать у него дома, где на стенах висели фотографии Олега Николаевича в разных ролях, любимые артисты, где поддерживался простой и милый быт. Нравилась Пете атмосфера поклонения искусству, культура и радушие.
- Когда я стану народным артистом, всё сделаю, как у вас, - полушутя, полусерьёзно говорил он.
- Да у тебя всё будет ещё лучше, Петя! В какие годы-то мы всё это наживали! А ты ещё будешь вести спектакли, я уверен. Я вчера сказал на художественном совете, что надо тебе дать проявиться в чём-то.
Первая радость – в «Баядерке» он танцует сольный индийский танец. Вспомнил индийские танцы в кинофильмах, «Баядерку» на сцене Кировского театра в Ленинграде. Не ленился на каждый, самый рядовой спектакль, мазать тело морилкой, разводя её по-новому, чтобы найти нужный оттенок, не переборщить. Волосы помадил, укладывая на индийский манер, гримировался, стараясь не утрировать образ. На сцене его не могли бы отличить от индуса. Когда репетировал, сбегались посмотреть все, кто был свободен.
- Да вы настоящий индус, - смеялась Наталья Слободян. Она в этот вечер танцевала партию Баядерки и не могла не заметить юношу. – Прав был Сталинский, что хлопотал о вас на худсовете.
- Я вам понравился? – обрадовался он добродушно.
- Очень. И вы знаете, что я вам скажу – вы не для кордебалета. Вам спектакли надо вести.
Вот это похвала!
- Вам у нас сложно, конечно, будет выделиться – сильные ведущие – Сталинский, Поспелов. Но я верю, что вы будете вести спектакли! Мы ещё с вами станцуем!
После первого спектакля «Баядерки» долго бродил по ночному городу. Домой, на окраину, идти не хотелось. Город и сам, как прекрасная историческая декорация, созданная одарённым художником из камня, деревьев и огромного, ошеломляющего великолепия неба.
Торжественность города оказалась сродни душевному настроению. Шёл мимо памятника первопечатника Ивану Федорову, вверх по улице Лысенко, посмотрел – окна Елены Павловны Цветниковой ещё светились. Там слышалась музыка. Вспомнил её квартиру, похожую на домашнюю галерею. Они с мужем – страстные коллекционеры. На гастролях, отказывая себе в самом необходимом, покупали картины. Часто им дарили художники, иногда они приобретали полотна, чтобы поддержать молодое дарование или выручить кого-то их стариков - наследников художника. Шедевр и вообще редкость, но картины радовали глаз. Здесь отсутствовала халтура, а со временем оказалось, что собрание картин весьма любопытное.
Пётр посмотрел на окна и улыбнулся. Как часто Елена Павловна уговаривала его потерпеть, не ссориться, поддерживала его советами. Сегодня она расцеловала его.
- Петенька, это твой первый настоящий успех!
Он промолчал о том, что в Донецке вёл «Бахчисарайский фонтан». А ночь тихая, весенняя, тёплая. Дышится легко.
***
Два года работает Пётр Леонарди в Львовском театре оперы и балета имени Ивана Франко. Здесь он успешно исполняет такие сложные партии, как Принц в балете «Щелкунчик» и Вацлав в «Бахчисарайском фонтане». С группой ведущих артистов едет на гастроли в Польшу.
Однако, его всё время тянет домой, и, получив отпуск, Пётр приезжает в Кишинёв.
Из дневника: «15 августа 57 г. Кишинёв. Виделся с Владом Иовицэ, он вернулся из армии. Ещё Виталька – и вся наша группа в сборе. Все рады меня видеть. Володя Тихонов занимается хорошо, совершенно не чувствуется, что служил в армии».
Казалось бы, всё ясно – зовут домой, в театре, наконец, идут балетные спектакли. Но он возвращается во Львов, не решаясь порвать с полюбившимся городом. Чувствует привязанность к нему, к своим товарищам, вспоминает горькие уроки Донецка…. Отодвигает решение ещё на один сезон. Горячности, опрометчивости поубавилось. Смутно чувствует – если уедет в Кишинёв – это навсегда. Больше будет ехать некуда и незачем. Начинает сезон в неясном ожидании….
Из дневника: 6 октября 57 г. Львов. Вчера было открытие сезона. Смотрел «Пер – Гюнта», музыка замечательная, а сам балет не понравился, хотя актёрски сделан хорошо у Цветниковой».
Елена Павловна подкармливает его и за чаем по-матерински ласково уговаривает быть выдержанным.
- Ты, Петя, ведь ещё молодой, тебе всего двадцать лет, и такой горячий, безудержный. Ну, чтобы тебе вчера промолчать, Наталья Васильевна тебя любит, но ведь ей неприятно, когда при всех делаешь ей замечание.
- Наталья Слободян вправду в «Пер-Гюнтье» выглядела слабовато, только актёрски выразительно, а хореография этого балета вообще неинтересная.
- Правда-то, правда, Петя, но ведь не все её любят. «Правда, хорошо, а счастье лучше». Так говорит русская пословица.
- А у нас, молдаван, есть другая пословица: «Цыган тоже деньгами владеет, да чести не имеет». Это значит, что и нечестно можно богатство иметь. Но оно в глазах людей так и остаётся ничтожным.
- Хорошая пословица, Петя.
Его звали в Кишинёв. Слали письма, телеграммы. Кроме этого тянуло нечто, чему нет названия: голоса детства, аромат воспоминаний, звуки родной речи. Он написал заявление об уходе. Но директор не подписал его, вызвал для разговора.
- Что вы, что вы, Петр Леонидович, вы только вошли в репертуар, стали ведущим. Взываю к вашему разуму – ехать в только что созданный театр! В неразбериху. Снова начинать…. Создавать репертуар, - говорил директор.
Долго продолжалась эта беседа. Слушал, улыбался, был доволен, что ценят, соглашался, что будет трудно, но в конце разговора попросил подписать заявление.
А в дневнике подвёл итог: «3 ноября 57 г. Львов. Вообще моё пребывание в Львове бесспорно полезно. Я вырос как танцовщик, впервые по-настоящему начал вести балеты. Подружился с такими мастерами, как Слободян, Сталинский, Цветникова. Теперь работа в Кишинёве. Что меня там ждёт, какие препятствия придётся преодолевать? Я уверен, что далеко не всё будет гладко. Лишь бы мне здоровья побольше. Работа, работа и упорные занятия по музыке, изучение литературы. Я буду обязательно не только танцовщиком, но и балетмейстером. Добьюсь всего, ведь это честным трудом!».
Когда ушли в армию Владимир Тихонов, Виталий Поклитару, Влад Иовицэ, уехал в Донецк Пётр Леонарди, казалось – молдавская группа распалась. Но возвращаются из армии Владимир Тихонов, Виталий Поклитару, Влад Иовицэ. Из Фрунзе, ныне Бишкека, была приглашена молодая одарённая танцовщица Галина Мелентьева, оканчивает первый выпуск отделения народного танца музыкального училища имени Штефана Няги Элеонора Годова и её подруги по курсу. С этого начинается молдавский театр оперы и балета.