Глава 1. «Петька – артист»
СТАРЫЙ КИШИНЕВ
Дома хранят свои предания…
О, чья там промелькнула тень?
Где ночи с днём идёт братание
Истает сумрак древних стен.
Гулял весь двор,
а свадьба шумная
Гудела – лэутар играл…
Тот музыкант, не знавший Шумана,
Но гений, зажигавший зал.
Дома леплись, крыши сдвинувши,
Голодной кошкой ночь ползла
К окраинам во мраке стынувшим,
Где накопилось столько зла.
И не пройдет десятилетия,
Разрушат дом, где в детстве рос
Волошин Макс среди цветения
Корявых старых абрикос…
Август – самый прекрасный месяц на молдавской земле, когда цветут георгины, и Чёрное море отдаёт своё накопленное за лето тепло, и дозревает виноград.
В молдавской семье на окраине Кишинёва в августе 1936 года родился мальчик – Петя Жунган. Улица бедняков, простонародье, «махала» по-местному, где люди не знали радоваться или нет рождению ребенка, но по обычаю приглашали родственников и соседей выпить по стаканчику доброго молдавского «каберне». Скрипка лэутаров заводила свою поднебесную песню, а люди слушали её голос и верили, что в этом непредсказуемом мире всё может быть – и плохое, и хорошее – и пили вино с новой надеждой в душе.
Бабушка подносила внука в лампе, вглядываясь в его младенческие черты. Он морщился, плакал. Каким он вырастет? Рядом с ним отец, мама – поглядывали друг на друга и улыбались. Краткий миг благополучия, когда семья вместе.
Петя родился в старом доме, где в глубине двора росли вишни и абрикос, да ещё цвели цветы – весной тюльпаны, потом георгины и хризантемы. Бабушка любила возиться в их маленьком садике.
Весной, когда всё цвело, к Пасхе, бабушка белила стены и тогда их дом преображался и становился праздничным.
Кажется, совсем поблизости от Петиного дома, пройти всего 2-3 улицы, в таком же одноэтажном доме жил знаменитый народный скрипач Янку Пержу, а где-то совсем рядом родилась Мария Чеботарь, чтобы стать потом одной из самых знаменитых оперных певиц мира. Где-то рядом на Инзовой горке, рядом с домом, где собиралась масонская ложа «Овидий – 25», где бывал Пушкин, а неподалёку Вознесенская церковь, куда бабушка по обычаю понесла крестить новорождённого, и где Петя позднее пел в церковном хоре.
В записях мальчика о своём детстве есть два главных героя: старый город и Петя. Он знает его до последней улочки и все тайны и легенды ему известны.
Из дневника: «Помню себя с четырёх лет. Живу со своими родителями на Павловской улице на окраине Кишинёва. У нас небольшая квартира из двух комнат. Семья из четырёх человек. Мать, звали её Ольга, отец Иван и бабушка по фамилии Четманская.
Мама часто приходила поздно, она работала на табачной фабрике. Помню её с большими красивыми глазами – всегда любимую мамочку, она целовала меня и почему-то плакала….
Отца помню смутно, так видел его редко, он был военный музыкант. Дарил мне чудесные подарки, которые мне дороги.
А моё занятие было – складывать кубики и играть с другими детьми.
Последнее время мама стала реже ходить на фабрику, она болела, а потом стала кашлять кровью. Я часто спрашивал: «Мама, что у тебя?». Она гладила меня, успокаивала: «Да так, деточка….». После этого плакала, вернее, рыдала и снова начинала сильно кашлять. Бабушка скорее уводила меня во двор. Ночью все мы часто просыпались от сильного кашля мамы.
Помню наш двор не таким, как обычно: много народу, цветов.
Гроб на повозке, до сих пор ещё в памяти вырытая могила, куда опускают мамочку. По примеру других бросаю комочки земли в яму. Могильщики зарывают её. И тут я начинаю кричать и рыдать: «Мамочка, мамочка, не надо спать!».
Говорили, что мать была певицей, училась музыке. Возможно, так оно и было, а в трудное время, пошла работать на табачную фабрику. Сохранилась единственная фотография его матери. На том любительском пожелтевшем снимке запечатлена молодая, хрупкая, красивая женщина в широкополой шляпе, с тёмными большими глазами. В её облике есть что-то артистическое. Можно предположить, что мальчик унаследовал не только большие глаза с длинными густыми ресницами, но и актёрскую одарённость матери, и музыкальность отца. Всю жизнь он будет помнить её дорогой образ. Стоило ему посмотреться в зеркало, как он видел её огромные горящие глаза…. Сиротство – первая и вечная боль мальчика, она сопровождала его всю жизнь. Он, то забывал, то остро чувствовал её в разные моменты, но никогда не смог избавиться от неё полностью, а когда стал взрослым, эту боль прятал. Был впечатлительным. Так, будучи четырехлетним, он запомнил землетрясение 1940 года – предвестие больших потрясений – так его восприняли все в ту пору.
Из дневника: «Вспоминается такое – ночь, я сплю на русской печке и вдруг слышу крик: «Петя, выбегай на улицу – землетрясение!». Земля так и ходит под ногами, я с бабушкой стою посреди двора в одном белье, все соседи молятся. У меня тоже на глазах слёзы, сложив ладони, повторяю вслух: «Боженька, не надо, помилуй нас с бабушкой».
Отец Пети после смерти жены исчез совсем.
Он остался на попечении бабушки. Старый и малый. Два беспомощных существа в мире, где даже земля ненадёжна. Бабушке пришлось искать пропитание себе внуку. Что она умела, что могла, эта простая женщина?
Надвигались грозные исторические события, неотвратимо и сурово. Меньше всего бабушка и внук были к нему готовы. Беда следовала за бедой в жизни старой женщины, но она держалась – надеяться не на кого.
Пришла новая власть, это событие мало отразилось на их жизни, но вот новое потрясение – война. Значит – холод, голод, страх, дороговизна… Именно это поняла бабушка.
Город отчаянно защищался. Стрельба, ужас бомбёжек, эвакуация и отступление армии. Бабушка с пятилетним внуком пряталась в погребе, наивно пытаясь пересидеть большую войну, считая, что надо всё терпеть, что Бог посылает.
Кишинёв военный – тяжёлое голодное безвременье.
Бабушка перебивалась случайной работой
От детских лет, проведённых с бабушкой, осталась в его душе любовь и жалость к старости. Он помнил, как бабушка старалась изо всех сил его прокормить, да ещё одаривала его при этом доброй улыбкой. На всю жизнь Петя сохранил способность к состраданию, к пониманию боли другого существа, к участию. Но детство, пусть самое горькое, всегда в памяти остаётся освещённым поэзией открытия мира.
Из дневника: «Идёт война с фашистами. Мне шесть лет. С этого момента я помню себя вполне ясно. Целыми днями бегаю с ребятишками по своей улице, играем в кашу-малашу, приготовленную из грязи, в казаки-разбойники и другие игры. Потом я иду к своему товарищу Коле, это мой русский друг, его мама всегда даёт нам поесть, и мы отправляемся на базар или смотреть фильмы. Особенно мне запомнилась «Тётка Чарлея», «Маленький погонщик слонов», «Ураган». На следующий день всё, что видели, стараемся сыграть во дворе.
В тени под абрикосом устраиваем сцену, занавес бабушкина простыня, и показываем настоящий спектакль. Всем руковожу я сам, играю мужские и женские роли.
Получил на «махале» прозвище «Петька-артист».
Это его первая гордость. Он любил впоследствии товарищам по театру рассказывать об этих представлениях на родной улице, где реквизитом служила широкополая шляпа мамы, дырявое ведро, клавесин с его таинственной историей – дочка кондитера училась музыке в Париже, а дома играла на нём, а потом сошла с ума от любви. И остался только клавесин, но без струн и клавиш. Фартук бабушки играл роль бального платья. А текст пьесы? Его выучивали наизусть – смотрели много раз один и тот же фильм. Особенно любили «Тётку Чарлея». Ну и умора! Он становился заводной, ему, шестилетнему подчинялась беспокойная ребятня на улице.
Никогда не был сентиментален, всему знал истинную цену. Семилетним пришлось зарабатывать себе на хлеб, чтобы как-то помочь бабушке. Пусть это были жалкие гроши.
Из дневника: «У меня в детстве был хороший голос. Брал самые верхние ноты. Каждую субботу и воскресенье ходил с бабушкой в церковь. Мне там нравилось пение на клиросах и балконы для хора, что я удирал от бабушки к хору и тихонько подтягивал. Меня заметил дьякон Вознесенской церкви, которому нравился мой голос. Он поговорил с бабушкой и с тех пор по субботам и воскресеньям я пою вместе с певчими и получаю месячное жалованье». Петя гордился собой.
Когда пел в хоре, превращался из уличного сорванца в ангела – глаза излучали чистый свет, сердце наполнялось радостью, он впервые постигал музыку и слышал высокие слова Евангелия. Не первый ли это урок духовности? Во всяком случае, он не забыл его.
Петя стоял посреди улицы и жадно смотрел вокруг. В руках он держал кусок макухи – выжимки из семечек подсолнуха. Нога, заботливо чистой тряпочкой перевязанная бабушкой, почти зажила. Месяц назад, спасаясь от сторожа маслобойки, Петя угодил присыпанную пеплом яму с раскалённым углём. Мальчишки врассыпную, а сторож даже не обругал Петю - сам испугался. Отнёс его, стонущего, домой. Бабушка тогда плакала и ругала его последними словами.
- Негодник, - приговаривала она, и непонятно было, что бабушка имеет в виду – то ли, что он плут, то ли бездельник, то ли просто шалун, который её изводит, но он чувствовал, хотя она и ругалась, что она его любит и жалеет. Бабушка невысокая, в отличии от мамы, плотная и ловкая, как женщина, которой с детства приходилось выполнять всякую тяжёлую работу. Она проворно перевязала Пете ногу и уже ласково дала мальчику прибережённую коврижку. Пришлось ему сидеть дома одному. Это для непоседы труднее всего. И вот он снова стоял на родной улице, где гонялись за кошками одичавшие за войну собаки, а в углу соседнего двора стоял старинный, инкрустированный перламутром ящик – в нём уже никто не узнавал клавесина, а просто держали уголь. На их улицу не заезжали шикарные машины с девицами из кафешантана, не гуляли щеголеватые немецкие и румынские офицеры, здесь жила беднота, ещё больше обнищавшая за войну.
Чтобы в мире не происходило, а ей становилось только хуже, хотя все власти говорили о том, что, что заботятся из всех сил о народе. После ночных облав несколько дворов опустело и только маленькая еврейская девочка так, и осталась жить у соседей – молдаван. Её не выдали немцам. Такова их улица.
Вдруг Петя увидел – лёгкой, стремительной походкой идёт девушка. Светлой шляпкой, белой грудкой свитера и чёрным пальто она походила на ласточку. Так он сразу назвал её про себя. И чем-то, то ли большими нежными глазами, широкополой ли шляпой или тонкими запястьями в чёрных перчатка, но девушка напомнила ему дорогой и смутно памятный образ матери. Откуда она такая взялась на их улице? Куда шла? Может быть в церковь Благовещенья, где он пел в хоре, помолиться за своего жениха? Или о умерших родителях вспомнить и поставить свечку? Девушка оглянулась на оторопевшего мальчика и засмеялась. Отчего она смеялась? От сознания небесной своей красоты? От безотчётного счастья молодости, что пело в ней наперекор всему? Мальчик ощутил сильное волнение. Походка девушки была неповторима. Среди уличных драк, жизни, где ценность только сила, его детская душа почувствовала тоску по иной чистой и светлой жизни. Тоску по красоте. Девушка запомнилась ему на всю жизнь. Он долго смотрел ей вслед. Петя не знал, что летящей походкой балерины это шла в церковь Ольга Яковлевна Плэмэдялэ. В юности она училась балету в Санкт-Петербурге у знаменитой балерины Ольги Преображенской, А сейчас вела балетную студию, была женой талантливого скульптора Александра Плэмэдялэ, автора памятника Штефану Великому.
А потом его окликнули – Петька! – И он помчался к друзьям.
Смотри, опять этот болван идёт! – кричал ему Коля.
Петя легко подмечал в людях смешное, любил и умел передразнивать. Уж в этом у него не было равных. За это толстый армянин с усами, похожий на чёрного таракана, не раз запускал в него палкой, грозил пожаловаться полицейскому, а сапожник дядя Вася – отставной русский солдат, прямой, как его костыль, – только хохотал, когда Петя передразнивал его скачущую походку.
– Давай, Петька, едят тебя мухи! – это одна из самых невинных поговорок дяди Васи. Он так смеялся, что веснушки бледнели на его курносом лице.
Но когда Петя показывал на улице сценку как «цыган коня продавал», хохотали все: армянин и кондитер с заплывшими глазками, зорко следивший за мальчишками, усталые и добрые тётки с их улицы, дядя Василий, грек, торгующий вином и даже бандит Бостанел, помогающий немцам, у которого голова и впрямь похожа на пустую тыкву. Зато кулаки пудовые. Пете не раз от него доставалось, вся улица его боялась и ненавидела, но когда он смотрел представление, то и он хохотал, снисходя до спектакля мальца.
Тянуло Петю разыгрывать всякие сценки, тем более, что сюжетов для них в жизни было предостаточно.
***
Шла тяжёлая, голодная зима сорок четвёртого года. Но не для всех она была такой – работали рестораны, кутили румынские и немецкие офицеры. Кто-то умудрялся слушать английское или советское радио, утром находили антифашистские листовки, а немцы устраивали облавы. Солдаты теперь не те, что вошли в город в сорок первом, они тоже голодали. Кричали хозяйки, выученные за войну слова: «гэине, оуэ», – курица, яйцо. Как-то немцы попали в их двор. Впервые Петя близко их увидел, в городе стояли румыны, а вот прикатило волной наступления русских и немцев, о которых наслышался столько страшного. А тут, как никогда, куры начали в сарае бить крыльями, кудахтать. Прокричал петушок, и куры смолкли. Бабушка так и замерла. Немцы приказывали им молчать – они смутно слышали возню кур. Стояла полная тишина, у мальчика сильно билось сердце. Ведь могли бабушку побить за обман, но в сарае не дрогнула ни одна дощечка.
Немцы ушли, они облегчённо вздохнули. Вечером бабушка зарезала всех кур и закопала в снег. Петушка постигла та же участь, хоть он и спас им кур от немцев. Пете так жалко было петушка.
Из дневника: «Разносились слухи, что скоро придут русские. Мы, ребята, бегали в казарму к немцам и кричали: «Скоро русский Иван придёт, и вам капут!». Мы их просто изводили. Немцы огрызались, но нас не трогали – это были простые солдаты, чувствовали, что повисли над бездной».
Так трудно и безрадостно кончилась эта зима, наступила молодая весна, и город переполняли слухи. Мальчишек интересовало, почему около школы днём бывает много народу, машин, а вечером стоит часовой возле ворот. Мальчишки…. Всюду им мерещились тайны, хотя шла тяжёлая и голодная жизнь. Им-то хотелось совершать подвиги!
Из дневника: «…Шло сражение за город. Немцы упорно сопротивлялись, и город без конца бомбили.
Однажды ночью, при сильной бомбёжке, через наш двор полз человек. Время от времени двор озаряло пламя от взрыва снарядов и бомб. Над городом летали самолёты. Мы с бабушкой выбежали во двор к ползущему человеку. В этот момент на наш дом что-то рухнуло, вылетели оконные стёкла – потом выяснилось, что на крышу дома упал большой осколок снаряда. Человек сказал: «я – русский, бежал из плена». Мы с бабушкой помогли ему встать и привели в дом, дали помыться. Он ничего не слышал: при взрыве снаряда его оглушило, весь был осыпан землёй. Бабушка дала ему кусок мамалыги. Под утро незнакомец исчез.
Немцы покинули город, что успели взорвать – взорвали. Город горел, в течение десяти дней зарево пожаров продолжало, не переставая полыхать. В одно прекрасное августовское утро я услышал русское слово: «Победа!». Не в состоянии описать тот ликующий восторг, то счастье, что пронеслось над городом. Мне запомнилось, как улицы были завалены бумагами – немцы бросали архивы, летал пух перин, валялись какие-то вещи, это покинули с немцами город те, кто был побогаче, а по соседней улице шли войска. Женщины, дети, старики выносили еду, вёдра с водой, вино, угощали солдат, только что вышедших из пекла. Бойцы благодарили и шли дальше. Жителей за войну осталось мало, многие умерли с голоду, разбежались по сёлам, чтобы кормиться там.
Вся жизнь сосредоточилась на вокзале, где было шумно и людно. Звучала гармоника. На привокзальной площади теснились возвращающиеся из эвакуации жители. Солдаты призыва сорок четвёртого года с юными лицами и жаждой подвига и печальные бывалые фронтовики, что после госпиталей возвращались снова на фронт, спрашивали, когда же конец войне?
Здесь же, в кругу толпы плясал мальчик лет восьми, чумазый, босой. Но это его нисколько не смущало. Он темпераментно и звонко пел народную молдавскую песню «Бате фокул» («Бьётся огонь»), её замечательно под гитару пела его мама. Пел о любви, а его маленькое сердечко распирала радость: война для него кончилась. Его окружали солдаты, огрубевшие за войну, крестьяне в тяжёлых потёртых кушмах, остановилась посмотреть и хрупкая, вся в чёрном женщина. Её теперь никто не узнавал, хотя многие знали Ольгу Плэмэдялэ, она совсем недавно блистала на любительской сцене, вела балетную студию, а теперь, за войну из светской красавицы превратилась в усталую женщину. Да и где были теперь те, кто знал её и любил?
– Давай, давай, парнишка. Шпарь! – смеялись солдаты.
Ольга подумала, что будь это прежде, она бы взяла его учиться в свою студию, а теперь Бог знает, что из него выйдет – бродяжка, карманный вор? На печальном тонком лице женщины засветилась улыбка. Давно она так от души не смеялась!
Солдаты хохотали, дивились мальчишке, одаривали его из скудного армейского пайка. Тут появлялась бабушка мальчишки, тащила его за собой. Он сопротивлялся, показывал ей кусок сахара, радостно смеялся.
- Бабушка, смотри, что мне дали солдаты!
- Петя! Петя! – кричала она, - Вот я тебе покажу! Слоняешься целый день. Пора учиться, Петя!
Война окончилась. Но она осталась в потревоженных снах, в разбитых сердцах, врезалась в память целого поколения, принесла горечь сиротства и утрат. Петя принадлежал к этому хрупкому, ранимому поколению, с обострённым чувством любви, с жаждой жить, и с одной печальной отметиной – многие его сверстники рано ушли из жизни.
Из дневника: «Постепенно город восстанавливался. Бабушка устроила меня в детскую музыкальную школу при консерватории. Но проучился я там недолго. Меня всё больше и больше тянуло в театр «Экспресс». Целыми днями я пропадал на репетициях. Мне нравилось, как рабочие сцены ставят декорации, освещают сцену прожекторами. Не пропуская ни одного представления, я стоял за кулисами, иногда помогал рабочим сцены. Вскоре артисты со мной перезнакомились и во время антракта просили спеть.
Тогда не было удержу моему детскому темпераменту: я пел и танцевал. Домой возвращался поздно ночью, промерзая до костей. Был одет легко, а ночи холодные. Дома меня ждала бабушка со скалкой в руке, била крепко. Всё время приговаривая: «Будешь знать как поздно шляться», не веря, что я могу каждый день до ночи пропадать в театре. Так продолжалось каждый вечер: театр – скалка. Скалка – театр. Бабушка меня любила и волновалась за меня. Утром бабушка кормила меня вкусной мамалыгой с брынзой и шкварками, и уговаривала не исчезать из дома. Я собирал ребят. Рассказывал и показывал им то, что видел в театре.
..Мне казалось в те годы, что кроме Кишинёва и его пригородов ничего не существует больше, но бывало, взбирался на крышу вагонов и ехал зайцем в Бэлць, Унгень, Бендер, имея в карманах несколько монет, что зарабатывал в церкви, где продолжал петь. Узнавал другие города. Я любил железнодорожное депо, даже мечтал стать или артистом или машинистом. Кондуктор, бывало, высаживал на полустанках и станциях и я, продрогший и голодный, еле добирался до Кишинёва. Домой уже не шёл: мне нравилась вольная, бродячая жизнь. Питался фруктами с повозок крестьян. Все на «махале» думали, что я пропал. Не помню, каким образом, но я попал в детский приёмник, откуда детей отправляли в детские дома и трудовые колонии. Там я чувствовал себя одиноким среди ста мальчиков и девочек, каждый день туда привозили новые группы детей. Прошло несколько месяцев, и я решил из детдома бежать, никогда не воровать и исправиться. Помню, как ночью старшие ребята спустили меня на простынях с третьего этажа, и я сбежал. Бабушка так была рада! Однако дома я пробыл недолго, бабушке трудно было меня прокормить. Она моталась целый день, зарабатывая крохи. Я совершенно оторвался от дома: кино, театр в саду Победы были моей стихией, где около ресторана была организована летняя эстрада для концертов камерного или симфонического оркестра. До позднего вечера заслушивался музыкой. Я не знал тогда имен композиторов, но их музыка волновала меня до слёз. Познакомился со сторожем, помогал ему носить из филармонии пюпитры для оркестра».
В эти тяжёлые годы, когда взрослые умирали прямо на улице, Петя оказался представленным самому себе.
Он мог стать кем угодно – мелким воришкой, карманником, бродягой, человеком без занятий и его детский опыт способствовал этому, он мог стать кем угодно, но только не артистом. Для этого в его жизни не было никаких предпосылок: мальчика ничему не учили, его вдохновляла только жизнь, самая пёстрая.
Петю Жунгана приметил балетмейстер, постановщик народных танцев Леонид Григорьевич Леонарди, создающий в это время ансамбль народного танца «Жок». Он увидел – постоянно крутится мальчик возле филармонии, в перерыве танцует что-то актёрам, те – смеются. Леониду Григорьевичу приглянулся смышленый, задиристый, но отзывчивый на людскую доброту сорванец. Но навыки бродячей жизни сказывались во всём его поведении. Озорство соседствовало со склонностью к хулиганству, бесшабашность и свободный дух с необязательностью и непостоянством. Но балетмейстер увидел в этом самостоятельном мальчике и скрытую доброту: как только Петя стал рассказывать о своей бабушке, так лицо его засветилось нежностью. Прямота его высказываний тоже далеко не всем нравилась, и сколько подзатыльников получил мальчик за свой острый язычок! Так он рассказал Леониду Григорьевичу, что артисты из Москвы хотели его взять учиться с собой, в цирковое училище, он им понравился. Он уже ехал с ними в поезде, но увидев, как администратор пнул собачку, он вступился, а потом, этот же толстяк приставал к акробатке, Петя опять не смолчал и тот его высадил на ближайшей станции.
- Ты, верно, поступил, Петя, - засмеялся Леонид Григорьевич – Только взрослые не любят, когда дети вмешиваются в их дела.
Он уже привык к мальчику, брал его на свои репетиции, но тот, то появлялся, то исчезал.
Как-то Леонид Григорьевич привёл его в зал и попросил станцевать. Мальчишка не растерялся. Тут же запел звонким и чистым голосом свою любимую песню «Бате фокул» и пустился в пляс. Темперамент его был неукротим, а танец собственного сочинения удивлял даже некоторой композиционной стройностью и динамизмом. Почему-то он чувствовал, что должен «показаться» этому дяденьке из филармонии. Балетмейстер увидел его одарённость, решил, что из него выйдет отличный танцовщик для ансамбля «Жок» и надо не выпускать этого сорванца из поля зрения. А сам мальчик был рад людскому вниманию, охотно отвечал на вопросы Леонида Григорьевича, ждал его появления у филармонии, сидел на репетициях ансамбля «Жок», и ни Петя, ни сам Леонид Григорьевич тогда не знали, что это случайное знакомство многое определит в их жизни.
В Ленинградском хореографическом училище имени Вагановой училась молдавская группа, но как ни тщательно выбирали педагоги детей, но случались и ошибки: попал в группу мальчик, который больше интересовался техникой, другой, ещё по дороге на учёбу испугался неизвестной России, заскучал по дому. Чтобы дети не теряли связи с родной землёй с ними в Ленинград была послана и воспитательница Агнесса Семёновна Богданова-Балан, энергичная, красивая девушка. Труден оказался первый год в Ленинграде, не все выдержали испытание, возникла необходимость пополнить группу. Шли поиски талантливых детей, вела их сама Агнесса, она отыскала в детском доме живого и способного Влада Иовицэ, будущего кинорежиссера и писателя, а Петю Жунгана порекомендовал Леонид Григорьевич.
Знала бы Агнесса, с каким беспокойным воспитанником свела её судьба! Но она доброжелательно проверила балетные данные, посмотрела, как он танцует, и увидела – прирождённый артист. Так она первая открыла его для балета.
Из дневника: «Однажды меня спросили, хотел бы я учиться балету? Я с радостью ответил «да!». Меня отвели в Управление искусств, записали в молдавскую группу Ленинградского хореографического училища имени Вагановой. Я был оборванный, грязный, волосы до плеч, словом – маленький дикарь».
Агнесса, оформив Петю, оставила ребят отдыхать в школе, где они жили. Первый раз Пете предстояло спать днём, но он подчинился. Воспитательнице нужно было купить Пете новую одежду, она уже успела его сводить в парикмахерскую и подстричь. Велела ему раздеться догола и выбросила прежнюю одежду в мусорный ящик – она того стоила!
Пошла в город за покупками – вернулась, а группы нет! Заметалась – где ребята? Выбежала на улицу – кто-то из прохожих указал ей – дети в скверике. Агнесса кинулась туда и увидела живописную картину – в окружении новых друзей и случайных прохожих, завернувшись в простыню, Петя давал представление. Он должен был показать им то, на что он способен, а то слишком задирают нос, что учатся в таком знаменитом на весь мир училище.
Нагота не была помехой – на что простыня? Петя читал монологи, пел оперные партии, танцевал канкан, словом весь свой репертуар. Зрители в восторге, Агнесса в панике. Тогда впервые она столкнулась с самостоятельным и озорным характером мальчика, одно её утешало – он явно одарённый, в училище будут довольны её выбором. Но теперь она держала ухо востро.
За день до отъезда мальчик исчез. Никто не знал, где он живёт, но было жаль маленького артиста, да и поздно искать другого. Однако Петя появился и объявил, что просто решил попрощаться с бабушкой.
Бабушка Пети плакала и благодарила педагога за то, что взяли Петю учиться, говорила, что она старая, скоро умрёт, тогда Петя останется без присмотра, погибнет, а так он станет артистом. Петя в новой рубашке стоял на перроне среди своих друзей и не понимал, почему бабушка плачет, если всё складывается так хорошо! Провожал мальчика и Леонид Леонарди с женой. Они взяли с него слово, что он будет писать письма. Он обещал.
Позади родной город, случайные ночёвки, годы, полные приключений детства, перрон, бабушка с мокрым от слёз лицом. Предчувствия не обманули её: в последний раз видела Петю, в ту же зиму она умерла. Бабушка осталась самым дорогим воспоминанием из детства. Благодарность к ней росла с годами, недаром он так тепло описал её в своём дневнике.
Смотрела Агнесса на своего воспитанника, не подозревая, сколько забот он ей принесёт, улыбаясь мальчику, понимая, что творится сейчас в его взволнованной душе.
А навстречу синему небу осени неслись задорные молдавские песни – их пели ребята, прощаясь со своей милой землёй….
Глава 2. Улица зодчего Росси. Алла Шелест.
«Здравствуй, любимый Ленинград!» – напишет Петя на первой странице своей новой тетради. В какой чудесный город они попали: дворцы, сады, проспекты. Недавно перенёсший страшную блокаду, суровый и всё равно прекрасный… Он открывал им будущность. И одарённые дети чувствовали его красоту всем сердцем: мосты, Летний сад и, конечно, улица зодчего Росси – она сама настраивала на возвышенное восприятие.
Дух захватывало у Пети от простора проспектов и строгих очертаний улиц, от ветра и свежей близости северного моря – Европа, Балтика – новые понятия входили в душу, как и дух императорского училища, который тайно сквозил во всём.
Из дневника: «И вот я в Ленинграде. Я потрясён его красотой…. Началась учёба. С мальчиками из молдавской группы живут и старшие ребята – среди них Борис Брегвадзе».
***
Балетная азбука – как же она хороша! Откуда она появилась? Из танцев Эллады? Из священнодействия египетских жрецов? Или же из жеманного французского балета короля-солнца Людовика XIV? Но её уже знали крепостные амуры и сильфиды русских князей Шереметьевых, а может, её сочинила знаменитая Мария Тальони, когда она в своём грациозном порыве победить земное притяжение и взлетать, впервые встала на пуанты? Или полёт Истоминой, воспетый Александром Пушкиным? Или танец великой босоножки Асейдоры Дункан?
Гениальная лиричность Галины Улановой? Кто сочинил её? Все. Начало начал – балетная азбука. А – деми плие, маленькое приседание, Б – батман тендю – маленький батман, В – рон де жамп партер – круг ногой по полу. И дальше – усложняя и усложняя. Петя вместе с настоящей азбукой учит и балетную азбуку. Как это трудно! Иногда ему становится скучно, иногда – плакать хочется от обиды. Стараешься, усердствуешь, а ноги непокорны и расползаются, руки двигаются сами собой, куда хотят. Но изредка его охватывает радость от того, что выучил, что получилось, счастье от владения своим телом.
В этот первый год он учится русскому языку. В Кишинёве тех лет это был второй язык повсеместного употребления. Он давался ему легко, и он учился читать и писать. А научившись, под впечатлением нахлынувшей ностальгии начинает вести дневник. Вспоминает всё по порядку, все события до Ленинграда, а потом уже записывает каждый день и так всю жизнь. Агнесса учила ребят родному языку, и он научился писать грамотно, полюбил стихи Михаила Эминеску, которые знал с детства, как и романсы – они когда-то входили в его уличный репертуар. Но только теперь он узнал, что это стихи великого поэта, которые ребята заучивали наизусть. А он распевал вечером романс о том, как улетают ласточки….
В класс входит педагог Алексей Афанасьевич Писарев, сразу смолкает смех, возгласы, стихает возня. Мальчики стоят у «станка» и внимательно смотрят на него.
Педагог ведёт урок – неторопливо, не отвлекаясь. Знает, стоит задуматься, как эти озорники сразу станут пиратской ватагой. Иногда шутит со сдержанной улыбкой. Класс начинает с самого простого – приседания по первой позиции, но мальчикам это даётся нелегко – колени так и норовят сомкнуться, а пятки ползут наверх. Стараешься исправить, а тут оказывается – одно плечо поднято вверх, другое повисло. Петя готов вынести всё, что угодно. Здесь, на уроке, нужно преодолеть себя, здесь начинается будущее… Им каждый день говорят об этом, но они и понимают и не понимают это.
«Петька неисправим!» – с ним никто не мог сладить, никто, кроме балета. Кто бы только знал, как сложно Пете после вольной бродячей жизни привыкать к строгой дисциплине, к занятиям в школе, которые давались ему легко, только мысли были не на уроке. В классе нужно переломить себя, подчинить свой характер воле педагога. Он собран, послушен. Пете – десять лет. Глаза огромные, тёмные, горящие. Плечи острые, худые, движения угловатые…. Далеко до балетного принца. Сквозь мальчишеское баловство нет-нет, да и проглянет что-то своё, самобытное, уже серьёзное.
Серьёзной была любовь к театру. Классика требовала гармонии даже на сцене училища, а Петя выглядел скорее чертёнком, пытающимся изобразить ангела, чем изысканным балетным принцем. Гармония даётся ему с трудом и ценой таких усилий, о которых никто не догадывается. И хотя Петя занимается в классе самозабвенно, всё-таки по «классике» после первого зимнего экзамена – «тройка». Обнаружилось, что надо развивать шаг, учиться высоко прыгать, ещё расти, набираться силёнок. Петя ростом ниже своих сверстников, слабее физически. Пришёл в группу на год позже. Нужно догонять товарищей и по общеобразовательным предметам, а не ловить на уроке ворон. А всё время так и тянет посмотреть, что там за окном, хочется побегать взапуски. Стоит только Писареву хлопнуть в ладоши, отпуская группу, как… Петя первым срывается с места и несётся… За терпение в зале он с лихвой вознаграждает себя на переменах.
Оставался разрыв между душевной одарённостью и природными данными, который медленно преодолевался. Петя мечтает о многом: о будущей славе, о перочинном ножике, которого у него нет, о чудесных книгах, которые он видел на экскурсии в публичной библиотеке, и о том, чтобы во всём походить на любимых артистов, но остаётся обыкновенным мальчишкой. И как только кончается урок, сломя голову мчится в раздевалку, бросает в свой шкафчик майку и бежит к умывальнику. Вот уже Петя брызжет в Витальку, оба хохочут и становятся просто мальчишками-озорниками.
– Мальчики, не баловаться! – слышат они строгий голос директора – Ивана Павловича Ивановского, важно идущего с урока. Им ещё предстоит заниматься у него в классе историко-бытового танца. Учиться благородству жеста, особенности танца эпохи, чувству стиля. А сейчас они сразу перестают озорничать - он кажется им таким строгим, их директор.
В этот первый год в училище Петя вообще не блещет оценками: по «классике» – тройки, по общеобразовательным предметам идёт неровно. Он – трудный ребёнок. Никто не знает, где он проводит время, известно одно – его нет ни на уроках арифметики, ни географии, ни русского языка, а ведь столько нужно навёрстывать! Петя впервые слышит от Агнессы грозное слово – «педсовет». Сердце у него сжалось от дурных предчувствий, но он привык действовать. Что делать сейчас? Он не знает, но чтобы услышать, что о нём будут говорить строгие педагоги, загодя забирается под стол, его скрывает тяжёлая скатерть. Здесь, под столом, он ждёт решения своей участи. И вот педагоги заняли свои места. Первый вопрос: что делать с Петей Жунганом?
- Петя неисправим. Я устал от его проделок. Весь класс дезорганизует, - говорит учитель географии.
- И пропадает где-то целые дни, - поддерживает его директор.
- И по «классике» тройка. Невелико достижение.
- Но по «классике» он как раз вырос, - возражает Алексей Афанасьевич, и Петя слышит в его голосе тёплые нотки. У всех остальных голоса ледяные. Или ему так кажется?
- А поведение? Представления то в интернате, то в классе, носится по коридору, как сумасшедший!
Петя в отчаянии – всё правда! Слышит предложение: отчислить из училища. Как? Неужели? А он так мечтает стать артистом! Тогда пускается на мальчишескую хитрость: при голосовании толкает то одну, то другую ногу педагогов. Члены педсовета возмущаются: «Что вы меня толкаете, Алексей Афанасьевич, да, я считаю, что Жунгана надо исключить за неуспеваемость». «Что вы, я и не думал вас толкать!». Наконец, недоумение разъясняется, Петю обнаруживают под столом, все смеются, и Петя, таким образом, пытающийся повлиять на свою судьбу, под честное слово Агнессы остаётся в училище, в который раз давая обещание исправиться. Но как осуществить обещанное? Разлюбить театр, что ли? Не бегать туда и не смотреть на любимых танцовщиков? Но это невозможно! Его непослушание – проявление характера, скрытой гордости и самолюбия. Он вспыхивает при каждом замечании, обнаруживая, как это кажется педагогам, одно упрямство! Он не выносит замечаний, а они со всех сторон сыплются на него, как из рога изобилия. Он и сам бы рад исправиться, но как, каким образом стать лучше? Даже когда спит, ему снится, что он летает или бежит стремглав неведомо куда…. Всегда в движении. Он с детства не только умелый выдумщик, но и изобретательный режиссёр своих проделок. Любит устраивать маленькие спектакли в жизни. Правда, страдает от них в первую очередь сам. Так в зимнюю пору носит валенки, такие растоптанные, что и учителя, и ребята их знают. Прямо-таки легендарные валенки. Как-то на уроке географии он поставил эти знаменитые валенки за карту, а сам залез под стол. Приходит учитель.
- Поклитару? Так, есть…. Осадчая Клава? Так…. Жунган? – И, обращаясь к валенкам, – Петя, тут, хорошо. Петя, раз ты стоишь тут, у карты, выходи и отвечай. Мы ждём …
Все наслаждаются этим маленьким спектаклем. Учитель, наконец, теряет терпение, подходит к карте. Откидывает её – все видят за ней только валенки. В классе – смех. Петя выскакивает, хохочет громче и заразительнее всех. Учитель невольно улыбается, но к доске всё-таки вызывает. Увы, Петя хорошо знает, где находится кировский театр, а вот где расположена Вена или Париж – не знает. Двойка. Настоящая страсть Пети – бродяжничество и ещё, как называют его ленинградцы – кировский театр. Он сбегает туда со всех уроков. Как там интересно! Петя видит вблизи знаменитых артистов, фотографии которых собирает на свои скромные сбережения. Пропадает в театре все вечера. Смотрит спектакли из-за кулис, помогает устанавливать декорации, дружит с рабочими сцены, как в детстве. В театре все знают шустрого мальчика и симпатизируют ему. Ещё с Владом Иовицэ они любят играть «театр в театре». В парте устраивают настоящее представление в миниатюре: с декорациями, куклами. Петя любит сочинять либретто для этих музыкально-драматических спектаклей. Ребята тоже принимают участие в импровизациях – девочки шьют костюмы куклам, мальчики мастерят декорации… Да вот всё дело в том, что они играют в этот театр во время то географии, то арифметики! А учителя сердятся и не могут понять, на что они отвлекаются….
Однажды Петя бежал после «классики» по коридору, где на стенах висели портреты знаменитых танцовщиков и танцовщиц, и вдруг остановился: навстречу ему в белом свитере и чёрной юбке стремительно шла девушка. Что-то смутно знакомое сквозило во всём её облике. И прежде чем он вспомнил, что видел её уже в репетиционном зале, в нём ожило давнее воспоминание – улица, где он родился, и девушка, она шла в церковь Благовещенья. Чудесное видение детства. Лёгкая походка, Ласточка. Вслед девушке в белом свитере послышалось: Алла Шелест, Алла Шелест…. Он сразу запомнил это имя и стал выделять её среди других.
Занимались артисты кировского театра в большом зале училища, а он бегал смотреть в щёлочку на свою балерину.
Она казалась ему необыкновенно хрупкой, с тонкими чертами лица и русыми волосами. Настоящая северянка, ленинградка. Однажды она его заметила. Улыбнулась. В следующий раз спросила:
- Как зовут тебя, мальчик?
- Петя.
- А меня Алла Яковлевна. А кто твой педагог?
- Писарев, Алексей Афанасьевич.
- О…. слушайся его, Петя, это великий человек.
Теперь они здоровались, а иногда Алла Яковлевна спрашивала, как его успехи.
Однажды – это был первый праздник в его училищной жизни – Алла Яковлевна пришла к ним на урок. Хотелось ей, видимо, узнать, как занимается этот мальчик с большими красивыми глазами. Увидела: у него прекрасные данные для танцев, хорошо схватывает движения, хорошо «соображает», чувствует музыку. Заметила и то, как трудно даётся ему «классика». Подумала: «Прямо гадкий утёнок, да и только. А может и лебедь в будущем» – и улыбнулась своим мыслям. После урока он помчался к ней со всех ног, и у неё не хватило духа профессионально оценить его, сделать замечания, охладить его пыл, она только похвалила его терпение, посоветовала развивать шаг и даже тут же деловито показала несколько упражнений, а Петя смотрел на неё, как зачарованный и не слышал. Но любовь Пети к своим кумирам восторженная и … требовательная. Репетирует, к примеру, Борис Брегвадзе1, Петя критически смотрит на него и говорит громко:
- А вчера на спектакле вы танцевали лучше.
Брегвадзе сердится.
- Петька, мешаешь работать! Не буду пускать тебя в зал.
- А всё-таки репетируете вы хуже. Не в форме.
- Да замолчишь ты!
Но вечером Петя стоит за кулисами и восторженно смотрит на своего кумира. Впитывает каждое его движение. Снова в репетиционном зале Брегвадзе слышит реплики своего младшего собрата по балету, иногда ядовитые, такие, что разгневанный Брегвадзе хватается за швабру и … обиженный Петя перестаёт ходить на репетиции. Он-то хотел, как лучше. Ведь не со зла. Без него танцовщик начинает скучать – чего-то не хватает. Внимания, восторга, ревнивых реплик? Встречая Петиного педагога, интересуется – не заболел ли Петя? И уже вечером, краем глаза, видит за кулисами его горящие глаза. Но к Алле Яковлевне у Пети отношение рыцарское – если она не в форме, Петя переживает это молча. Зато как ликует его душа, когда Алла Яковлевна всех покоряет, как полно его сердце гордости.
Последний в своей жизни класс вёл старый ленинградский педагог Алексей Афанасьевич Писарев. Знаменитый педагог знаменитых учеников, он надеялся, что из этих ребят из далёкой Молдавии тоже выйдут замечательные мастера. Он любил их затаённой любовью старого человека, терпеливого и умного. В этот день он пришёл на урок слегка взволнованным первым снегом и тем, что встав с постели, превозмог болезнь. Мальчики заметили его состояние и смотрели на него выжидающе. На улице шёл снег, его утренняя чистота наполняла его сердце ощущением новизны. Как необходимо в работе это чувство! Сколько раз он стоял перед классом и показывал это движение. Но каждый раз он должен делать это так, словно это происходит впервые. Это нужно для того, чтобы зажечь ребят, увлечь их новым, трудным па, а для этого ему необходимо вдохновение. Он хотел начать изучение ещё неделю назад, да разболелось сердце, и уроки скомкались. Но снег всегда действовал на него воодушевляющее, особенно такой, лёгкий, праздничный и сердце снова бьётся по-молодому, почему-то, кажется, что жизнь только начинается. Благородный обман природы. Он прошёл по коридору, где увидел на стене собственное фото, когда он был молодым танцовщиком и остро почувствовал бег времени. Эти молдавские мальчики перед ним тоже из другого времени. Писарев на минуту задумался, а аккомпаниатор терпеливо ждал и даже мальчишки почему-то притихли. Он улыбнулся своей доброй и печальной улыбкой волшебника.
- Мальчики мои дорогие, сегодня мы учим вращение. Большие туры. Оттого, научитесь ли вы верно и точно вертеть туры сегодня, сейчас, зависит то, как вы их будете вертеть всю свою балетную жизнь.
Как ловко и просто получается у Алексея Афанасьевича! А у него, Пети, ноги разъезжаются, поворот выходит «грязно», как говорят в балете. А ещё впереди большие туры! Писарев невольно покрикивает. Нет, не получается!
Петя взмокший, изнервничавшийся, почти не слышащий от волнения музыки, делает одно движение за другим всё хуже и хуже.
- Петя, остановись, - слышит он мягкий голос педагога.
Остановился, отдышался и вдруг увидел, как за окном падает большой крупный снег – первый снег ленинградской зимы. Вспомнился кишинёвский вокзал, площадь перед ним, как он плясал среди толпы – летом, осенью, однажды уже среди зимы в рваных ботинках и кургузом пальто. Внезапно пошёл снег – большой пушистый, а он плясал перед солдатами, что уезжали на фронт. И вдруг понял – как много он узнал за эти месяцы в Ленинграде. Необыкновенное чувство стеснило его грудь. Петя попробовал ещё раз – плавно сделал оба оборота и остановился почти в пятую позицию.
- Молодец, Петя, - сказал Писарев. - Отлично будешь вертеть. Прыжки и вращение в мужском танце – главное.
И, словно открыв тайну этого движения, Петя день за днём стал лучше и увереннее стал делать повороты. Движения усложнялись. Теперь это были туры по кругу, шане, повороты с вытянутой на девяносто градусов ногой, пируэты в прыжке, но он всегда выполнял их с чувством той давней пережитой радости и подъёма. Писарев не ошибся – Пётр всю свою балетную жизнь прекрасно вертел туры и шане.
Из дневника: «25 марта 54 г. Пришёл со спектакля «Фауст». Партию Мефистофеля пел артист из Венгрии Янош Тодор, пел симпатично. Утром у меня была репетиция Феникса из «Пламени». Я чувствую, что у меня всё получалось. Камкова и Пушкин похвалили меня.
26 марта 54 г. Ходили в кино «Таинственная находка». Когда возвращались обратно, возле училища остановилось такси, вышла Уланова, очень хорошо одетая, затем прошли Преображенская, Захаров, Лапаури, наверно, они в репетиционном зале готовят программу для Парижа.
В репетиционном зале Уланова со Ждановым репетировали «Ромео и Джульетту». Она была в своём повседневном платье, такая простая, скромная.
Был на спектакле «Гаянэ», танцевал лезгинку. Встретил Аллу Яковлевну, она сказала: «Молодец, хорошо танцевал лезгинку». Я, конечно, был на седьмом небе.
1 апреля 54 г. Первый день учёбы после весенних каникул. Я, Тихонов, Рымбаев успели уже пропустить характерный танец и фехтование. Пошли в кинотеатр «Родина», смотрели «Два гроша надежды» - прекрасный итальянский фильм… Получил от мамули деньги.
2 апреля 54 г. Состоялась встреча Московского хореографического училища с нашим. Сначала был концерт москвичей, затем наш. После этого наши педагоги вручили им живые цветы, а нашему училищу подарили мраморную вазу. И договорились о дружбе между двумя нашими училищами.
4 апреля 54 г. Нечаянно узнал, что здесь находится преподаватель балетмейстерского отделения ГИТИСа. Я написал ей письмо, где от всего сердца рассказал, что хочу стать балетмейстером. Интересно, сбудется ли моя мечта, буду ли я учиться в ГИТИСе? Я так мечтаю.
На дворе идёт снег. Боже, когда это всё прекратится, быстрее бы солнышко да ехать в Кишинёв, а оттуда – в ГИТИС.
11 апреля 54 г. Воскресенье. Чудесный день! Встали в девять часов, занимались «классикой», так как завтра экзамен. Затем ходили в Кировский театр – просмотр концерта для Парижа – I и II программа. Мне очень понравилось, какие костюмы чудесные! Участвовали Жданов, Лапаури, Дудинская, Брегвадзе, Иванов и другие.
В первом отделении «Ромео и Джульетта», «Лауренсия», затем во втором – концертные номера, причём к каждому номеру другая декорация – просто прелесть! А как дирижировал Файер! Восхитительно! Мне кажется, наши артисты сведут всех французов с ума. Особенно будут пользоваться успехом - Уланова, Петрова, Шелест, Дудинская. Преображенская, Сергеев, Шатилов, Бельский.
Вечером звонил Алле Яковлевне. Она обещала, что придёт ко мне на экзамен. Просила, чтобы я лёг и отдохнул, а главное – не волновался, но я схожу с ума, не знаю, что будет…».
***
Счастливые, гордые своей судьбой, приехали маленькие артисты в Кишинёв на каникулы. Но не только отдыхали. Ранним утром приезжали в село, где текла трудная жизнь: то мимо них тащились тощие лошади с каруцей, в ней ехали женщины в поле полоть свёклу, то громыхал трактор. Председатель только что организованного колхоза выходил на крыльцо правления и ласково щурился на маленьких артистов.
- Ну, что ж, хорошо. Поднимет людям настроение. Танцуйте!
Выступали прямо на поле, на кузове полуторки. «Тарантелла» Глинки, вальс Шопена, «Русская» Серова. Девочки в балетных пачках, на пуантах, мальчики в костюмах тех эпох, в колетах. Зрители – женщины, повязанные платками по самые глаза, угрюмо молчащие мужчины, дивились чудным танцам. У Пети это первый успех, он это почувствовал своим безошибочным актёрским чутьём. Один тракторист так и крикнул:
- А ну, пусть черноглазый спляшет!
Зрители оживились, когда ребята стали танцевать «бэбуту» и «молдовеняску».
Тогда же ребят возили набраться силёнок к морю.
Из дневника: «Чичерице» - клоун – это прозвище дали мне наши ребята, когда мы ездили на Чёрное море. Я, действительно, был им: паясничал, кувыркался, передразнивал педагогов».
Он снова вспомнил свою вольную жизнь, только куда денешься от бдительного ока Агнессы? А в нём пробудилась неосознанная жажда странствий, которая толкала его на разные своевольные поступки. Впервые Петя встречается с грозной стихией – они приехали в шторм – «бушующее, страшное море», а ребята о чём-то сговорились и с криком: «Утопим чичерице»!» столкнули его с пирса, он стал отчаянно барахтаться и… поплыл. Полюбил море и больше никогда его не боялся. Плавать и нырять за лето стал замечательно, заплывал дальше буйка и получал нагоняй от Агнессы, которая клялась, что расстанется с ним, а он с училищем.
Какое удовольствие выбежать из воды, плюхнуться на золотой песок пляжа…. Какое прекрасное ощущение оставалось от ласкового прикосновения солнца.
- Знаешь, Влад, - сказал он своему приятелю Владу Иовицэ, - больше всего я сочувствую слепым: они не видят солнце. И море. Какое оно чудесное. Как хорошо играть с волнами….
- Но если ты ещё раз так заплывёшь, Петька. Всё…. Прощайся с балетом, - ещё раз напоминала воспитательница.
Лагерь засыпал. Сияли крупные, яркие звёзды августа. Агнесса читала им по вечерам «Миорицу». Как хорошо слушать её под плеск волн. Ещё бабушка долгими зимними вечерами рассказывала ему эту историю. Только не стихами, а так своими словами, но он всегда засыпал на половине рассказа, а теперь дослушал до конца. Ему казалось, что он видел те же звёзды. Слышал те же легенды, набирался нежности от тех же песен, что и чабаны в «Миорице». Может быть, именно после тех вечеров у моря, о чём бы ни писал в дневнике Петя, он записывал состояние природы – темноту туч на небосклоне, струйки дождя, сияние солнца, словно его душа навсегда связана и зависима от благополучия и неблагополучия всей природы. Так, наверное, и было….
Отшумело море, отгремели грозы августа. Отзолотилось солнце в виноградных гроздьях. Прошло лето.
Когда он вырос, «чичерице», вытянулся, загорел дочерна, только плечи такие же худые и острые.
Пробовал поднимать в поддержке Веру Салкуцан - самую тоненькую и маленькую в группе – не получалось, оба падали в песок и хохотали… Петя смеялся, краснел, самолюбиво кусал губы – ничего, когда-нибудь получится!
***
Ленинградская осень – дует свежий ветер с Невы, её свинцово-тяжёлая вода дышит темнотой и холодом. На улице Росси звонко звучат голоса малышей. Балетный зал с зеркалами на всю длину стен.
Первая утрата – умер Алексей Афанасьевич Писарев. Им тревожно и грустно без него, не верится, что он больше не войдёт в их класс. После смерти Алексея Афанасьевича класс мальчиков стал вести Александр Иванович Пушкин. Удивительный это был человек! Мягкий, тактичный, интеллигентный.
У педагогов тоже были сложности, о которых дети и не подозревали. Остался за границей выдающийся танцовщик Михаил Барышников – минус его педагогу. Никогда не знаешь, по какому поводу попадёшь в немилость к властям. Многие из педагогов, из ведущих артистов скрывали своё дворянское происхождение. Мать Аллы Шелест была, что называется, «из столбовых дворянок» и это определило несколько замкнутый характер Аллы Яковлевны. Но ничего этого они, ребята из Молдавии, попросту не знали. Главная черта их характера - оптимизм.
У Александра Ивановича Пушкина разработана своя система. Каждый урок состоит из тщательно продуманных комбинаций. Теперь они учили уже не по одному движению, как в младшем классе, а целый каскад. Если большинство ленинградских педагогов, прежде всего, стремилось выработать безукоризненную технику, то Александр Иванович, кроме этого, стремится развить воображение. Его учебные комбинации красивы и закончены, каждая словно маленький танец, и он любил обращать их внимание на красоту движения.
- Петя, улыбнись! Что, трудно? А ты сначала подумай, почему я даю эту комбинацию, какие мышцы тренирую, потом почувствуй, как это гармонично, ещё подумай – как ты будешь делать содбаск – это самое сложное, а потом танцуй. И улыбайся. Непременно. Танцевать надо без натуги, чтобы зритель не видел твоего труда, это должен быть танец. А то привыкнешь на уроке тужиться, быть напряжённым и на сцене так выйдет.
Танец! Легко сказать…. Танец, когда ничего не выходит, всё трудно, а уже после первых трёх комбинаций взмок и устал? Недаром Александр Иванович разговаривает с ними, шутит. Вот они и передохнули.
- Мальчики, встали на середину. Петя, полей зал. Так, хорошо.
Проглянуло первое за осень скупое ленинградское солнышко, и пылинки золотятся в его луче, и сразу стало в зале веселее и праздничнее. Александр Иванович ласково жмурится. Он сегодня приготовил им новые сложные движения, уже из арсенала большого балета.
- Мальчики, вы видели вчера репетицию Константина Сергеева и Бориса Брегвадзе? Помните, как они делают двойной содбаск?
Александр Иванович чудесный, незабываемый человек, как хотелось бы Пете походить на него в будущем! Быть таким же выдержанным, спокойным, красивым, с большой душевной красотой. Петя полюбил этот обычный балетный зал, уют училища и комнат интерната. За столом в своей комнате он учил русский язык, молдавскую литературу, здесь ждал писем от Леонида Григорьевича и его жены.
Сегодня он получил от «мамули», так он называл Людмилу Леонидовну, немного денег. То есть, не совсем от неё. Их ему вручила Лидия Михайловна Тюнтина, она готовит мальчиков и девочек к спектаклям театра оперы и балета имени С. Кирова, где они исполняют детские номера. Не просто вручила, а с осторожными наставлениями. Всё от того, что Людмила Леонидовна узнала из его писем, что он делится с ребятами. «Как в прорву!» – жалуется она Тюнтиной и просит урезонить Петю. «Но как же иначе?» – недоумевает он – «Неужели мама не понимает?». Когда приходили редкие посылки Володе, Витальке, Маше Карабань – все делились друг с другом. Они даже носили бутерброды своим землякам из Молдавии, которые учились в ленинградском театральном институте. Ведь их-то всё же кормили в интернате! Он самолюбиво скрывал от друзей мамины нотации, получал деньги, и они весело шли на Невский проспект в кондитерскую. Как там уютно и вкусно пахло! В Екатерининском скверике, где стояла пышная, величественная Екатерина II, громадная чугунная баба, облепленная снегом, любили останавливаться, играть в снежки, а случалось, что девчонки успевали поссориться в этом скверике с озорным Петей. Но потом мирились. Румяные, взмокшие после игры в снежки, наслаждались пирожными. Редкий праздник! Пете было немного стыдно обманывать Тюнтину. Лидия Михайловна и от себя добавила два рубля и посоветовала получше питаться, купить ноты. Но так хотелось порадовать друзей!
Непросто складывались у него отношения с Леонидом Григорьевичем и Людмилой Леонидовной. В первом же письме Леонид Григорьевич написал: «Здравствуй, сынок!». Это растрогало мальчика до слёз – никто его так не называл уже давно. Тюнтина деликатно, но настойчиво передала некоторые житейские наставления «мамули», которые кажутся Пете никак не совместимыми с их жизнью, где всё делится по-братски, да и многие упрёки несправедливы. Как не хватало им взаимопонимания.
В каждом письме они писали: «Мы желаем тебе добра». Но Петя никак не мог приспособить это «добро» к своей жизни. В Пете зреет протест. Вечером он садится писать письмо. Ему хочется излить по-детски прямо своё возмущение, гнев, но тут он вспоминает, как ласково Леонид Григорьевич угощал его конфетками, когда они познакомились, как он ждал его появления у филармонии и радовался вниманию. Гнев его гаснет. Он чувствует душевную усталость и разбитость. Тон письма получается примирительный. Он хочет уверить их в своей любви, и сам хочет прилепиться к ним всей душой. Сколько раз переживал он вспышки раздражения и печали, а потом остывал, уберегался от резких слов – его останавливало чувство благодарности, сознание, что у него больше никого нет. Письма и скромные подарки поддерживали его. Некоторые ребята оставались полными сиротами, и никто им даже писем не писал. Всю жизнь он старался быть хорошим сыном, сокрушался, когда это не совсем получалось. В этот раз после чтения письма «мамули» и ответа он так и уснул с разболевшейся головой, и приснилась ему бабушка. Она вытирала слёзы и что-то ласково говорила ему. В чём-то укоряла и над чем-то горевала. Он так ясно увидел её, их старый домишко, цветущий абрикос, и почувствовал даже во сне такую любовь, утешение, словно бабушка, как всегда, когда ему плохо пришла на помощь.
***
Ребята молдавской группы давали свой концерт в училище. Задорная «Чокырлия» звенела, как звенит над весенними полями жаворонок. А «Бэтута»? Мальчишки, танцуя её, просто преображаются: мужественные, сдержанные и темпераментные. Кто они теперь? Гайдуки, воины, чабаны? Словно с молоком матери впитали мужество и озорство. Надо ли говорить о том, сколько темперамента вложил Петя в этот танец. Именно здесь его заметил балетмейстер Леонид Вениаминович Якобсон.
– Каков чертёнок! – сказал о Пете одобрительно Александру Ивановичу Пушкину Якобсон и тот ласково кивнул в ответ. – Да, способный мальчик.
Занят был балетмейстер Якобсон в это время невероятно: ставил новый, сложный по замыслу спектакль «Спартак». Случайно попал на концерт. Яркая внешность, темперамент, романская стихия его танца, природный темперамент покорил и его. Выкраивая время от основной работы, Якобсон репетирует с Петей, Володей Тихоновым и Верой Салкуцан «Маленьких испанцев».
Они танцуют этот номер с неизменным успехом.
Так проходит зима в трудах и первых радостях. Но уже засветились первые сосульки…. Как сладко их грызть вопреки боязни заболеть ангиной! Пока что Петя беспечно относится к своему здоровью, позднее будет внимательнее – так диктует профессия.
Балет постепенно приучает его к необходимому аскетизму. Изменяет беспокойный характер, учит ответственности.
Из дневника: «14 апреля 1952 г. Ура! Сдал характерный танец – «пятёрка!». Ещё осталась «классика». Если получу «четыре», то буду бесконечно рад.
Моя любовь! Алла Яковлевна Шелест – лучше её никого на свете нет. Я никогда больше никого так не буду любить».
Алла Шелест, - народная артистка России, одухотворённая, прелестная Одетта, страстная, самобытная Зарема, загадочная куртизанка Эгина, сияющая красотой Баядерка. В ту пору, когда Петя учился в училище, творчество Аллы Шелест было в самом расцвете. Она молода, обаятельна. Такой он и запомнил её на всю жизнь. Его первая влюблённость принесла ему и радости и терзания. Чёрными горящими глазами он смотрел из-за кулис на свою богиню, видел каждый её жест, улыбку, гримасу досады или боли. Но бывало и так – Алла Яковлевна идёт, задумавшись, по коридору и не замечает мальчика. Он знает, что она должна после репетиции «Спартака» пройти здесь, уже полчаса ждёт её, в училище идут уроки: геометрия или русский язык, а он терзается, но ждёт. И вот, наконец, лёгкие шаги, она показывается в просвете коридора и … проходит мимо. Петя потрясён. Где ему знать, что в это время Алла Яковлевна репетирует Эгину в «Спартаке». Сложная, тревожащая новизной партия – все мысли заняты ею, никого и ничего не замечает. У мальчика отчаянные строчки в дневнике о равнодушии, о жестокосердии. Петя хмур, не разговорчив, на уроке вяло занимается.
- Что с тобой, Петя? – спрашивает Александр Иванович.
- Ничего, - бурчит тот.
Но вот Алла Яковлевна заглядывает мимоходом на урок, ласково говорит с Петей – вновь он счастлив. Как отходчиво его сердечко! Улыбнулась – и радость не знает предела. Торжествующая запись в дневнике: «Моя любовь! Алла Яковлевна….». Петя учится неровно. И не потому, что не хватает способностей, а потому что все его мысли заняты. Кроме балета – всё постороннее, значит, лишнее. Постепенно мальчик втягивается в работу, сидит подолгу над школьными предметами. Больше всего Петю волнует оценка по «классике», он мечтает о «четвёрке».
Проходит этот трудный год, Петя уезжает на лето к своим приёмным родителям Леонарди. Они теперь живут в Ижевске, городе на реке Каме. Фамилия Леонида Григорьевича двойная Гликман - Леонарди. Гликманы в прошлом веке в Бессарабии известные музыковеды, владельцы магазинов нот, словом представители культурного еврейского бессарабского рода. Другая ветвь фамилии – Леонарди, по преданию, которое сохранилось в семье, из итальянских купцов, осевших ещё в прошлом веке в Бессарабии, в их роду были и музыканты, и артисты. Леонид Григорьевич, по воле беспокойной истории, рано потерял родителей, ещё в Гражданскую войну, и был сыном полка одной из дивизий Григория Котовского. Он любил по вечерам рассказывать об этом времени Пете, показывал фото, где он, ещё мальчик, в форме кавалериста и видел, как загорались от его рассказа глаза Пети. Может быть от того, что сам Леонид Григорьевич рано осиротел, его тянуло к Пете, он снисходительно смотрел на его замашки сорванца. Его жене труднее, оказалось, справиться с мальчиком. Петя не подозревал, что в семье без него вспыхивали ссоры. Людмиле Леонидовне нравилась Настя, девочка из их группы, тоже сирота. Но её вскоре удочерила лифтёрша из училища, простая и сердечная женщина. Так что, хотя Петя уже и считал их своими родителями, но официально усыновление ещё не состоялось. Он учился под своей фамилией Жунган. Людмила Леонидовна окончила в молодости балетную студию, а сейчас усердно помогала мужу. В Ижевске они занимали большой красивый дом, где ещё жила её мать, а Людмила Леонидовна была полновластной хозяйкой. Петя и здесь пытается всех разыграть. Леонид Григорьевич на эти проделки смотрит сквозь пальцы, сам шутит с мальчиком, а самолюбивой Людмиле Леонидовне кажется, что Петя всё делает «назло».
Два упрямца – Петя и хозяйка дома стараются переупрямить друг друга. Недоразумения. Слёзы. Примирения. Приёмная мать стремится воплотить свои представления о воспитании, хочет «выпрямить» его. И всё из лучших побуждений. Петя многое не воспринимает, замыкается в себе, как и все одинокие дети.
После войны осталось много сирот. Не следует идеализировать сложный момент принятия в семью. Это разные дети – с нелегкими порой природными задатками, сложными характерами, почти все тяжело переболевшие в детстве, травмированные войной, сиротством, голодом и холодом. Разные были и усыновители – с неравной степенью чуткости, доброты, терпения. Трудно приноровится маленькому человеку к чужой семье, а родителям привыкнуть и полюбить его со всеми недостатками. Почти все ребята из молдавской группы постепенно обрели родителей. Отношения складывались по-разному. Возникали и настоящие родственные связи, как у Насти с матерью, и отношения чисто формальные – ребёнок только считался усыновлённым, жил в интернате и даже летом не ездил к родителям, но получал от них письма, небольшую помощь, даже такое внимание было дорого.
У Пети отношения складываются годами. Сначала он переписывается с Леонарди, родители посылают немного денег, навещают при случае, потом Петя приезжает к ним в гости на каникулы. Даже мальчиком он стремится жить их интересами, да они ему и близки. Отец берёт его с собой на работу во Дворец культуры, гордится им – сын учится в ленинградском хореографическом училище! Малыши из самодеятельности в восторге. Петя с удовольствием включается в работу, ему нравится возиться с ребятами.
- Молодец, Петя, - говорит Леонид Григорьевич, и мальчик радостно смотрит на отца и раскаивается во всех прошлых и будущих поступках.
По утрам соседские ребята видят, как во дворе на большом листе фанеры Петя упорно делает тренаж.
- Хоть летом отдохни, Петя, - говорит Леонид Григорьевич. Конечно, он немного и форсит перед сверстниками.
Пете нужно время, чтобы прижиться в этом доме, просто привыкнуть к совсем другому образу жизни. Неизбалованный, он ищет во всём доброе начало.
- Из дневника: «20 июля 52 г. Моя мама такая женщина, что я никогда в жизни такой не видел. Она шила костюмы для детей до утра, а это в её обязанность не входит. Вчера я репетировал вальс и новый номер из балета «Сильвия».
26 июня 52 г. День моего рождения прошёл хорошо. Мама и папа сделали мне хороший подарок: золотые американские часы. Я должен оправдать этот подарок – учиться без плохих оценок. Мама сделала очень хороший торт»
3 июля 52 г. Приехали на Каму. Какая прекрасная река – Кама! Днестр наш гораздо лучше и красивее. Конечно, что может быть красивее родины».
Ижевск, город своего детства, Петя запомнит навсегда – это было по-своему счастливое время. Возвращается в Ленинград загорелый, подросший, в новом костюмчике и с огромным желанием учиться.
***
Январь. В окно светит холодная ленинградская луна. В комнате интерната, как всегда одинаково застланы постели, у каждой – тумбочка, скудно и однообразно, и только обитатели её такие несхожие. За столом учат уроки, а Петя вечерами засиживается позже всех – пишет дневник. В этот вечер ребята ушли смотреть «Ревизор» Гоголя, а он остался. Простужен. Читал книгу, и вдруг подумалось, что ничего не осталось от его прежней жизни, от детства. Когда они уезжали, бабушка потихоньку сунула ему немного денег и иконку. Что она ещё могла дать на память? Деньги давно потрачены, а иконку он где-то потерял. Теперь Петя жалел, что у него нет фотографии мамы и бабушки. Бабушку он стал вспоминать всё нежнее.
А ведь как часто она ругала его!
Нет, ничего не осталось от прежней жизни, только воспоминания: богатство целого мира – с железной дорогой, дворами, людьми его родной улицы. Он не знает, продаёт ли вино армянин, которого дразнил когда-то и куда девался Бостанел со своей шайкой,… Что сталось с той еврейской девочкой, что росла в соседнем дворе? Вспомнил и тяжёлые уличные драки возле трактира, и кинематограф, где шли замечательные, как тогда казалось ему фильмы: «Тётка Чарлея», и «Ураган». Как далеко он ушёл от того уличного мальчишки, от того бродяжки! Каждый день делает его другим. Но как забыть родное? Может быть, потому он и начинает свои записи, что интуитивно хочет сохранить тот ушедший в прошлое мир своего детства? И пишет в такие вот одинокие вечера. Рано понял он своё, сосредоточил усилия на одном. Нетерпеливый, он вырабатывает усидчивость, несобранный – удивительную волю, поверхностный – глубину и драматичность чувств.
Из дневника: «8 января 53 г. Ребята ухаживают за девушками, а я не могу, так как не могу никого полюбить, мне никто не нравится, я о любви не думаю, я хочу отдать свою жизнь искусству».
Важная запись в дневнике – влюблённость в Аллу Шелест, которая гораздо старше его, как в нечто идеальное, недоступное, обожание издали, и … если нет любви, то жизнь отдана искусству.
Наступает пора, когда все вокруг влюблялись, назначали свидания, но это были обыкновенные девчонки, и ему казалось – это не та любовь, о которой он мечтал. Влюбиться просто в свою сокурсницу казалось ему не интересным, романтичность души требовала нечто особенное. Будь его внутренняя жизнь менее напряжённой, будь он менее идеалистичен, всё было бы и у него, как у всех. Юношеская сумятица в душе мешала гармонии. Но раз нет любви, он решил посвятить себя балету. Выбор на всю жизнь. А может, таким образом, он отгораживался от пошлости, случайных связей, духовными интересами защищал себя от всего, что казалось ему низменным.
Осталось четыре толстых тетради, исписанных детским почерком, где Петя записывает сведения о танце древней Индии – это помогало ему впоследствии так прекрасно танцевать в «Баядерке», культовых танцах Древнего Египта. Изучает воинственно сдержанные движения танцоров древнего Рима – позже пригодилось при создании образа Цезаря.
Сколько раз он расспрашивал Людмилу Леонидовну о замечательной американской танцовщице Айседоре Дункан и о её школе босоножек – ведь она сама занималась в такой студии и видела знаменитую балерину. Но та отмахивалась.
- Да, что ты, Петька, что я помню? Вошла, прошумела шелками, такое свободное на ней было одеяние, широкополая шляпа, на ней цветы, красивая, или мне так показалось, дала нам советы, и всё время улыбалась своей белозубой улыбкой. Нет, Петя, лучше бы я просто училась балету в училище, как ты, больше было бы толку. Дункан вернулась к пластике Древней Эллады, отказалась от привычных в классическом танце пуант, за что и получила во всём мире название «босоножка».
Но его волновало и это течение в балете, отрицающее пуанты и традиционную хореографию. Но откуда это страстное любопытство? Петю влекла судьба «звёзд», он стремился в их биографиях уловить закономерности успеха, открыть секрет влияния на людей. Петя всё примерил к себе. Наивно? Может быть…. Как он любил фехтование! Увлечённо дрался со своими приятелями. Юный фехтовальщик на арене жизни – не всегда победитель, но всегда боец.
Насколько танцовщик воспринимает философию, заключённую в музыке, настолько выразительно он передаёт глубину идеи композитора, настолько одухотворён. У Пети давние любовные отношения с этой Музой – он занимался недолго в музыкальной школе, заслушивался музыкой, что звучала с эстрады в парке, когда «музыка волновала его до слёз», а теперь в училище, он играл на фортепиано охотно, покупал на свои сбережения ноты, учил больше, чем задавал педагог по программе. Как же это помогало ему потом в жизни! Когда на душе бывало тяжело, он уходил в театр, садился в пустом репетиционном зале и поздними вечерами слышались звуки…. Шопен, Брамс, Лист, его любимые композиторы приходили на выручку.
Из дневника: «16 мая 53 г. Ура! Сегодня сдал экзамен по «классике» и получил «пятёрку». Первый раз в жизни. Ура!
На этой записи хочется остановиться особо. Для Пети «отлично» по «классике» - большое профессиональное достижение. Ещё недавно он мечтал о «четвёрке». Балетные данные Пети от природы средние. Это ему мешает.
В ту пору он ещё угловат, не хватает культуры чувств, всё приобретается медленно, с большим духовным и физическим усилием. Что ж, на его месте другой бы отступил. Но мир классического балета для юноши – мечта. Мечта для человека может быть самое главное.
Казалось, только вчера Петя Жунган переступил порог училища, и уже – выпускник. Из угловатого, диковатого сорванца, он превратился в стройного красивого юношу, гордость училища, и только глаза прежние – большие, сияющие. Красота пришла к нему исподволь, незаметно, он её не осознавал.
Ребята молдавской группы, как и другие учащиеся, часто танцевали в спектаклях оперного театра имени С. М. Кирова. Это была давняя традиция. В «Спящей красавице», в «Щелкунчике», в «Золушке» специально поставлены номера для детей и Лидия Тюнтина всегда говорила юным исполнителям, что этот номер танцевала маленькая Оля Преображенская, Галя Уланова, Костя Сергеев. Дети радовались тому, что танцуют на сцене знаменитого театра. Драмы взрослых, борьба идей, течений, соперничество, слухи об эмиграции и многое другое было скрыто от них, хотя вечерами, бывая в доме Аллы Шелест, он слышит обрывки телефонных разговоров, реплики, приходит молодой революционно настроенный балетмейстер Юрий Григорович – он ещё безвестен.
Нет, Петя не понимал смысл многих терзаний, он пребывал в своём очарованном мире отрочества. Но позднее, уже работая в театре, он вспоминал эти странные споры в доме Аллы Яковлевны и больше понимал сложные явления, которыми отмечена жизнь балетного театра. Схематизм, натурализм, убогая идеологизация, отсутствие танца, как главного элемента спектакля – вот с чем он столкнулся в современной ему хореографии.
Из дневника: «17 октября 53 г. Мариетта Харлампиевна Франгопуло, сотрудник нашего школьного музея, обещала мне, что найдёт ноты Листа «Сонеты Петрарки» и поможет, чтобы я сделал постановку. Сегодня танцевал пажа в «Спящей красавице».
23 октября 1953 г. Вечером у меня была репетиция дуэта па-де-де из балета «Пламя Парижа» с Тамарой Стельмах. Я впервые в жизни танцевал такую сложную вещь. Репетировал с нами Александр Иванович Пушкин. Там самое трудное – двойной содбаск, но он как раз у меня получается.».
Весь этот год, такой важный для них, они уходили из училища. Ещё занимались в привычных залах, готовили уроки, но все их мысли и чувства были там, в неизвестном и таком чудесном будущем.
Из дневника: «декабря 53 г. Скорей бы лето и быть в Кишинёве. Я не представляю, что я за артист такой молодой, всего 18 лет, да ещё и выгляжу, как шестнадцатилетний…. Что за артистки Вера Кукул и Вера Салкуцан – совсем девчонки. Или Володя Тихонов? Не знаю, что с нами будет дома. Как нас встретят? Но я верю, что мы не опозоримся. Но где будем работать? Вот вопрос».
Они испытывали лихорадочное состояние выпускников, когда больше думается не о том, что есть, а о том, что ждёт в будущем. В этот последний год в училище Петя ставит молдавские танцы. Интересен и тот факт, что он обращается к только что вышедшей сказке Емилиана Букова «Андриеш», пишет либретто, мечтает сделать по нему постановку. Назвал он балет по-своему «Флуераш фермекат» – «Волшебный флуер». Спустя почти тридцать лет композитор Злата Ткач напишет балет «Андриеш» и получит за него Госпремию Республики Молдовы.
Это знак того, что Петя думает о доме, ему хочется создавать своё самобытное искусство, молдавский балет. И это тоже черта юности – торопить время.
Школьная сцена…. Здесь укрепились традиции. Как в большой семье, от старшего к младшему переходят одёжки, так переходят номера, всё лучшее, что хореографами поставлено для детей.
Из дневника: «17 марта 54 г. Пишу в ужасном состоянии, устал, репетировал «Пламя Парижа» и Феникса из «Красного мака». С нами репетировала Олечка Заботкина. Прелестная девочка…
Получил по географии «пятёрку». На литературе все отказались отвечать, а двойку получил только я один. И за что? За шутку»».
В дневниках той поры много оценок фильмов, книг, спектаклей – ни одну из них не стыдно прочесть сегодня. Юноша, он умел отличать с поразительной точностью искусство от фальшивой подделки под него. Кто сказал ему, что «Два гроша надежды» хороший фильм? Никто. Врождённый безошибочный врождённый вкус и ленинградское воспитание.
Глава 3. Время первой любви
Предстояла разлука с Ленинградом и ещё чем-то, пока неясным, неуловимым, но уже дорогим. Петя часто, с юношеским унынием писал, что будет заниматься только искусством, жизнь его предельно наполнена, и всё-таки он … влюбился. Сам себе не признавался в этом, но девочка на год моложе, тоненькая, хрупкая. Будущая балерина. Первая любовь не могла миновать и его. Он ждал её, мечтал – и вот она! Она не была в ту пору богиней, необыкновенной красавицей, но хорошенькая, смешливая и звали её Галя. Он не догадывался, что она немножко робела перед ним – он такой красивый! Скромный юноша, он не ухаживал за девушками и вёл себя с ними по-дружески. Она была ленинградской девочкой в простом платьице, с маленькой черноволосой головкой, тонкими руками. Смущалась, как все девочки, когда он приглашал её в кино. Познакомились на репетиции у Лидии Тюнтиной, Петя любил помогать другим, и однажды ей показал, как надо делать пируэт.
И запомнил её почему-то. Галя пригласила Петю к себе, он понравился её родным. Особенно тронуло маму Гали то, что Петя сирота, она всячески его угощала, ведь и их семья совсем недавно перенесла блокаду, Галя потеряла бабушку.
Они долго гуляли по городу – самому романтическому в мире. Наступило время, воспетое поэтами: переход от долгой зимы, холодной весны к белым таинственным ночам, когда светло и невозможно спокойно и равнодушно спать. О чём только они не говорили тогда! Сначала, конечно, выяснили, кто любимая балерина – она любила Уланову, он – Шелест, но и, конечно, Уланову. Потом, кто любимый танцовщик – и тут сошлось! – Брегвадзе!
– Наши девочки от него без ума, - говорила Галя.
- Я тоже люблю смотреть, как он репетирует. Иногда он даже злится на меня. Я его критикую.
- А почему ты пригласил в кино меня? Мне казалось, что тебе нравится Вера Салкуцан.
- Почему? – поражался он.
- Но ведь ты всегда с ней танцуешь!
- Ну и что? – улыбается Петя. – Это ничего не значит. Я отношусь к ней, как к другу. Запомни это.
Потом Галя взахлёб говорит о своём педагоге Громовой. Он – об Александре Ивановиче. Елагин остров с аллеями в первой зелени, Петроградская сторона с зоопарком и выходом на Неву – всё омытое первыми грозами, всё незабываемое, как первая любовь. Но выше неё ставили искусство. Вся жизнь впереди.
Из дневника: «1 мая 54 г. Вчера давали концерт в «Гидромашприборе». На вечер пришла моя Галя. Она мне нравится. Но я ей не хочу это открыть, пока хорошенько не узнаю, что она из себя представляет. Долго ли она сможет любить, ведь если любить, то вечно?»
Вот что мучило его: сможет ли она любить его вечно. В этом вся его душа, протестующая против всего, предательски ненадёжного. Если любить, то дольше самой жизни.
Из дневника: «9 мая 54 г. Гулял с Галей по набережной Невы. Смотрели салют из тридцати залпов – День Победы. Погода изумительная, все уже ходят без пальто. Вчера объявили по радио – открыли муздрамтеатр в Кишинёве. А когда откроют оперный? .. Я так жду мамулю, неужели она не приедет на выпускной концерт?»
Концертом интересовался и Якобсон, репетирует «маленьких испанцев».
Из дневника: «18 июня 54 г. Педагог наш сказал на репетиции, что за меня не пойдёт ни одна девушка, что я несдержанный, а за Мирчу Мардаря и Володю Тихонова – все. Посмотрим, за кого быстрее! Просто я раньше тридцати пяти лет не буду выходить замуж, неужели мне надоело жить?»
Он ещё путал выражение «жениться» и «выходить замуж». Такое событие казалось далёким – женюсь в тридцать пять лет! Петя собирался прожить большую жизнь, много успеть, всего добиться … Он собирался жить долго, всерьёз. Готовился к этому. И он прожил большую жизнь… Ведь не только количеством лет определяется ценность жизни. Судьба его состоялась, несмотря ни на что.
И ещё, ему, влюблённому, обидно слышать эти слова: за него не пойдёт ни одна девушка.
Эта милая русская девушка, которую он стеснительно и ласково зовёт «моя Галя» впоследствии будет известна, как Галина Массини (по мужу). Красивая, женственная, она будет танцевать на разных сценах. В Кишинёве исполнит партию таинственной красавицы древности Клеопатры в балете Эдуарда Лазарева «Антоний и Клеопатра» и на гастролях в Москве с этим балетом будет замечена и приглашена в Большой театр, где будет танцевать ведущие партии. Но юные Петя и Галя не подозревают о своём будущем, их сердца наполнены любовью. Первой, неповторимой.
Глава 4. Прощай, любимый Ленинград!
Вся жизнь в училище, такая сложная, яркая показалась Пете вдруг промчавшейся так быстро. Неужели всё кончилось? Малыши несутся по коридорам, как будто сотни маленьких демонов выпустили на свободу, а они, выпускники идут спокойно, вежливо здороваются со всеми. Педагоги смотрят на них в эти последние дни особенно – ласково и немного грустно. Скоро – прощание. Произошло ещё одно важное для Пети и его приёмных родителей событие - усыновление Пети оформлено документально. Впредь он будет носить фамилию Леонарди, которая ему нравится своим романтичным итальянским звучанием. Под этой фамилией он войдёт в историю молдавского искусства. Этим он счастлив в эту весну. Казалось, позади сомнения, споры, недоразумение и взаимное непонимание.
Все мысли и чувства Пети сосредоточены на выпускном концерте: вместе с Верой Салкуцан и Володей Тихоновым он танцует «Маленьких испанцев». С Машей Карабань «Пандерос» из балета Глазунова «Раймонда», с Верой Салкуцан из балета «Пламя Парижа», танец из балета «Красный мак». От Пети требовались темперамент и артистичность – качества, которыми он обладал в избытке.
Из дневника: «4 июля 54 г. Отшумел выпускной концерт – я счастлив. В газете «Ленинградская правда» Красовская пишет о нашем выпуске, хвалит Кушурбаеву, Поклитару и меня. Мне надо не забывать о шаге, о технике. Сила растёт с каждым годом. В Кишинёве ни на кого не обращать внимание, не зазнаваться, не останавливаться на достигнутом – тогда будет победа!»…
Прощай, любимый Ленинград!»
***
Вспоминает молдавский писатель, кинорежиссёр, киносценарист Влад Иовицэ:
«С Петром Леонарди мы учились в одной группе в Ленинградском хореографическом училище. Основная черта Леонарди – это то, что уже в 10 лет он сознавал себя артистом. Мы все ещё только начинали понимать, чем занимаемся, а он уже разбирался во многом и даже нас учил.
Он актёрствовал и представлял множество вещей, о которых ребята не имели представления – всю программу тогдашней филармонии, целые спектакли, которые игрались там, потому что театра не было, а в филармонии шли и драматические вещи, и оперы, и балеты, и концерты гастролеров. Его первоначальное актёрское образование было всеобъемлющим. Мы поражались. Помню, что мы любили играть «театр в театре». В парте мы устраивали настоящий театр в миниатюре – с декорациями, куклами, и Петя любил сочинять либретто для наших спектаклей. Мы тоже принимали участие в этих импровизациях. Пётр, несомненно, был личностью и потому вожаком. У него была истинная актёрская натура».
«Ленинград для нас – святыня, – говорит выпускница молдавской группы Ленинградского хореографического училища Вера Кукол. – Это просто счастье, что мы, осиротевшие войну дети, попали в такой город, приобщились к его великой культуре.
С большой нежностью вспоминаю наших педагогов – Наталью Александровну Камкову, она учила нас с 5 по 9-й класс. Она не только выпустила нас, но ещё долго следила за нашей творческой биографией. Это и Елизавета Николаевна Громова – наш первый педагог, и Александр Иванович Пушкин – наставник мальчиков. Он обожал Петю, считал его самым перспективным».