Дом крестьянина Ивана Ивановича Харитонова, находящийся в деревне Верховье Олонецкого района и значащийся под номером 58, был построен еще в начале 20-х годов прошлого столетия.
Это был самый настоящий карельский дом, все строение которого превышало 20-метровую длину и имело три этажа. Под единой крышей располагались как жилые, так и хозяйственные постройки: хлев, сарай и т.п. Как сказала дочь И. И. Харитонова Анна Ивановна Демоева, со временем, обретя закономерную ветхость, дом дал осадку, и нижний этаж отцовского детища ушел в землю. Но вот что рассказывает она сама:
- Себя я помню с пятилетнего возраста. Как говорится, история своя есть у леса, у поля, а то, о чем я поведаю, - это история моего отцовского дома. Дом отца, нас, четверых его дочерей, растил, одевал и кормил.
В 1934 году отец умер, а уже со следующего года у нас на Олонецкой равнине появились первые колхозы. У нас, в Верховье, был организован колхоз «Пламя». Вступила в колхоз и мама, отдав туда корову, лошадку, всю сбрую, бричку, телегу, плуг и борону. Но у мамы было повышенное давление, а после смерти отца здоровье ее еще более ухудшилось, и каждый день на работу в колхоз она ходить не могла. Из-за этого, разумеется, у мамы не хватало трудодней, и нашу семью из колхоза исключили. А в то время наша семья состояла из шести человек: Шуре было 18 лет, Федору – 13, мне – 8, Кате – 7, Вере – 6. Все, как говорится, были мал мала меньше.
Из колхоза-то исключили, а семью ведь как-то содержать надо. В то время в деревнях стали организовывать библиотеки, избы-читальни. И вот как-то из сельсовета приходит к нам представитель и говорит: «Не отдадите ли в аренду две верхние комнаты?» Мама согласилась. И в 1936 году в этих двух комнатах у нас открылись библиотека и изба-читальня. А в 1938 году в этих же комнатах обучал верховских женщин своим песням Иван Левкин. Потом с этими песнями они выступали в Верховском клубе. И в этих же двух помещениях мама подрабатывала уборщицей. Также она убирала и клуб. Но так как нас, девчонок, было много, то мы и ходили туда по субботам и помогали маме. В клубе показывали кино (крутили передвижку), проводили по выходным и праздничным дням танцы…
- А имущество, которое забрали в колхоз, там так и осталось?
- Имущество все ушло туда. Там и по сей день. Да ведь не только наше, но и всей деревни…
Наступил 1939 год. К тому времени в этих двух помещениях нашего дома проводили собрания колхоза, да и всей деревни. Очень хорошо запомнилось собрание деревенских жителей, на котором обсуждался вопрос о том, чтобы передать Финляндии Олонецкий район, а взамен Финляндия отодвинула бы границу от Ленинграда. Все население нашей деревни проголосовало против: никому, мол, Олонецкую равнину мы не отдадим. Собрание проходило осенью, а в конце года началась советско-финляндская война.
Зима была очень морозная. В некоторые дни температура воздуха была даже ниже сорока градусов. Клуб, библиотеку, избу-читальню, сарай, сени заняли военные. Это были снабженцы. У них было оружие, обмундирование и продовольствие. Все это находилось в нашем доме. Лежанку топили двухметровыми дровами.
В эту же зимнюю кампанию на колхозном поле вынужденную посадку совершил наш самолет, и весь его экипаж также разместился в нашем доме. Стартовал этот самолет из Челябинска и долетел до нас. Экипаж в течение месяца дожидался у нас ремонтников, и когда был произведен ремонт, самолет улетел.
Пока в нашем доме располагались военные, мама корову ходила доить под конвоем. Часовой с винтовкой откроет дверь: корми, пои корову, дои ее. Два или три месяца это продолжалось.
Когда закончилась эта война, мама в клуб работать больше не пошла. Избу-читальню перевели в бывший поповский дом, и до осени наши верхние комнаты оставались свободными. Но потом опять пришли люди из сельсовета и попросили сдать эти помещения под школьные классы. А куда же денешься? Кормиться-то надо! Да и работа тут же, рядом.
В 1941 году я уже в седьмом классе в городе училась. На летних каникулах сказали, что, наверно, будет очень холодная зима, и нам, детям велели вязать веники. Эти веники мы сложили в наш сарай.
Когда с началом войны стал приближаться фронт, всю скотину колхоза «Пламя» переправили через Свирь. В первых числах сентября Олонецкий район был оккупирован. Мы в числе других беженцев в эти дни находились в районе Сельги. От дождя спрятались в сенном сарае и ждем там. А на пять семей была всего одна лошадь – бери из дому, что хочешь. С собой мы взяли только корову да самое необходимое, что нам могло понадобиться на пятерых человек. Федор уже был мобилизован на фронт – аккурат в пятницу., в Ильин день. Он был трактористом, поэтому сначала не забирали. Вместе с Андреем Дмитриевичем Андреевым они из военкомата пешком дошли до Лодейного Поля, а там их посадили в поезд, привезли в Питер, где три месяца обучали на радиста.
Из сарая дядя Саша Караков и тетя Таня Петрова решили выйти на дорогу и посмотреть, не идут ли финны. «Как только вышли на дорогу, - рассказывал дядя Саша, - а от велосипедов финских в глазах рябит. У меня даже, - говорит, - волосы дыбом встали, шапка вверх поднялась. А потом один финн остановился, расспросил о том, кто да что, а выслушав, сказал: «Поворачивайте, да езжайте домой!» И повернули обратно.
Дошли до Верховья. Железнодорожного моста тогда еще не было. Но когда-то в Верховье была сооружена плотина, и на этом месте частенько случался залом. Мы с Катей перешли через этот залом, а лошадей да коров с остальным скарбом хозяева повели вокруг. Вере тогда было 10 лет, места на телеге не оказалось, и он ехала верхом на корове. А корову вела мама.
Пришли мы с Катей в дом, смотрим, никого нет, и все имущество цело.
Через некоторое время заходят в наш дом два финна и говорят: «Девчонки, есть ли у вас мешки?». Я и отвечаю, что у нас ни одного мешка нет. «В той риге, - говорят они, есть много намолоченной пшеницы, идите, и домой принесите сколько можете». Много ли в передник да в юбку возьмешь? Финны как увидели это, не знаю, где и мешки нашли, но три мешка пшеницы домой принесли. Матери дома еще не было. Принесли они пшеницу и говорят: «Спрячьте так, чтобы никто не видел». В Финляндии уже тогда была карточная система, а значит, и у нас мог голод начаться. Одним словом, финны на целую зиму снабдили нас хлебом. Когда пришла мама, муку эту она спрятала в подполье. Целую зиму 1941-42 годов мы ели то хлеб, то печенье – чего мама испечет.
В Олонце находился детский дом, и там у финнов была прачечная. Мы оттуда брали у них одежду, и я ее стирала. Финны за это платили марками. А в конце 1941 года нам выдали карточки.
Осенью 1942 года финны в нашей школе открыли школу. Через речку у Чадоевых располагалась вторая школа, третья была у Рухтоевых. В школе, которая находилась в нашем доме, я убирала помещения и варила школьникам обед. Всю войну вплоть до освобождения я там проработала.
Когда в 1944-ом стали наступать наши, смотрим, а у поездов, (к 1942 году финны успели построить руками наших военнопленных железную дорогу и мост через Олонку. – Прим. А. И. Демоевой), со стороны Финляндии только «хвост мелькает» - финны срочно эвакуировались.
Можно о многом говорить. Хорошие люди были как среди финнов, так и среди русских. У кого какая душа…
Каждую субботу мы с младшими сестрами, начиная с верхнего этажа, делали генеральную уборку. Полы тогда были некрашеные, и мы натирали их голиками. Дрова возили нам на готово, мое дело было только печки натопить да приготовить еду. Варила я внизу, а вверх 7носила ведерком. Посуду нам привезли из Финляндии. Последняя из тарелок в 2004 году разбилась.
В июне 1944 года над нами проходили воздушные бои. Наши самолеты бомбами все старались угодить в железнодорожный мост. А во время бомбежек многие люди в нашем доме прятались: дескать, он большой, так донизу не каждая бомба достанет. Во время наступления наших войск тоже в нашем доме прятались. Так, например, дом Петровых сгорел. Спасти удалось только конюшню. Две семьи остались без крыши над головой. Одна из этих семей еще в нашем доме жила.
Когда пришли русские, в нашем доме расположился штаб передовой летной части. Аэродром сделали на колхозных полях. В Нурмолице-то аэродром был, но он был финнами заминирован. Также на улице стоял часовой, и в наш дом никто без пароля войти не мог. А когда Финляндия вышла из войны, летную часть перекинули на север, где находились немцы. Немцев оттуда выгоняли уже и сами финны. И осенью 1944 года в нашем доме опять открылась школа – обучались два класса. Но уже ничего им не варили, дети еду носили с собой. Школа у нас располагалась в течение трех лет. В 1946-ом или 1947-ом у нас находилась экспедиция – делали географические карты. Техник жил у нас. С мамой мы тогда ходили на сенокос, а младшая Вера оставалась дома. Как-то приходим с сенокоса, а мама и говорит Вере: «Сметану и сливки с молока не брала?» - «Нет, не брала». Через некоторое время опять исчезли сметана и сливки. А потом я случайно увидела, что сметану со сливками у нас этот самый техник подворовывает. Приходит как-то его начальник, а я ему и говорю: так, мол, и так, ваш техник втихаря ест сметану и сливки. Тот дал ему сроку 24 часа. Через сутки из Питера приехал новый техник. Есть еще люди, которые не любят воровства! А школа у нас просуществовала до 1948 года.
С окончанием войны опять восстановился колхоз. И мы опять туда отдали корову и теленка. В 1945 году я уже работала в правлении помощником счетовода.
В нашем доме когда ли кто жил. Помню, в начале 30-х даже цыгане жили. В Олонце тогда строили электростанцию. Рядом с художественной школой стоял Дом крестьянина, там цыгане и работали. С цыганскими детьми я играла и даже по-цыгански умела говорить. Но с тех пор помню только одно слово – мароро – хлеб.
Разные люди жили в нашем доме. В основном все честные и вежливые. Только о двоих могу нехорошо отозваться: о технике, который у нас, у полуголодных, сметану и сливки подворовывал, да еще об одном человеке, который жил у нас несколько лет назад. Не платил он вообще, а чтобы я отстала от него, обвинил меня в воровстве. Но милиция разобралась. Не мытьем, так катаньем я выпроводила его. Две войны прошло. Много людей останавливалось в нашем доме – и финны, и русские. Но только два человека были без стыда и совести…
Сколько ни жили мы в отцовском доме, о нем только добрым словом могу вспомнить. Дом нас вырастил. Большое счастье от этого дома всем нам, сестрам, было. Более двадцати лет в сарае нашего дома был склад, а в хлеву лошадей колхоз держал. Дом этот до сих пор стоит…