Только сосны – черные вдовы героев, не пришедших с войны. Только сосны – по краям обледеневшей весенней дороги. И на самом дне леса – кусты-бомжи, кусты-бродяги, как из темного подвала, плешивые и облезлые, глядят так пристально, что любому здравомыслящему человеку хочется отвести глаза в сторону. Боль и страдания – кому они нужны?! Лучше уж сделать вид, что их нет вовсе, и жить себе в своем полиэтиленовом мирке. Мирке ярких пластиковых упаковок. Все упаковано. Когда-нибудь упакуют и каждого из нас. Повяжут черной ленточкой с бантиком. Так бывает иногда в этом полиэтиленовом мире: любили, целовали, украшали, а потом взяли, да и закопали глубоко в землю - с глаз долой, из сердца вон! Но вот чего бы мы не хотели, так быть упакованными при жизни. Вакуум – это, конечно, чистоплотно: никакая зараза не пристанет, и можно долго хранить себя… Пока воздух не кончится! Я хочу рассказать о том дне, когда воздух кончился внутри моего полиэтиленового пакета.
Дорога сыпалась под колесами, да так, что не чувствовалось твердой основы, а что-то песчаное, ускользающее. По ту сторону дороги – муляжи полицейских машин, бумажные и металлические, муляжи людей. А вот водитель фуры, невесть по какой причине сломавшейся посреди дороги, очень живой, настоящий. Он вышел покурить и размяться. Нечего и ждать подмоги от этих муляжей. Кое-кто, проезжая мимо, сочувственно подмигивает фарами. Все больше – простые агрегаты отечественного автопрома. Такие не то, что другой автомобиль – себя еле везут. А тут – такая громадина! Я издали увидела, как белело его растерянное лицо. Он не знал, куда идти и с кем говорить. Он как никогда остро почувствовал себя в вакуумной упаковке. Занимался не на шутку жаркий день. Он был абсолютно свободен, как говорится, до понедельника, покрыт дорожной пылью, и предпочел бы скорее провалиться под землю, чем в таком пограничном состоянии коротать время. На работе уже знали, он сделал необходимый звонок, и потом – контрольный в лоб. Но никто не торопился. И хотя его фура была величественной и яркой, издали я увидела именно его потерянное лицо. Потерянное для положительных эмоций. Потерянное в кладово й моей памяти. Я остановилась позади него и вышла из машины.
Он курил, держа за самый краешек сигарету снизу щепотью – так верующие осеняют себя крестным знамением в храме. Так держат ее только законченные сластолюбцы, которые хотят не просто выкурить – всосать в себя весь ее дым, добраться до самой основы, даже фильтра от нее не оставить. Был он в клетчатой рубахе, потертых джинсах, и отдаленно напоминал рок-музыканта, изменившего делу всей своей жизни. Впрочем, на последнем сравнении я не настаиваю.
Он сразу заметил меня, это я поняла по быстрому движению его очень умных глаз. Но он стоял и курил, являя собой некий памятник вредным привычкам. Я шла к нему медленно, чтобы успеть рассмотреть его. Мелкие солнечные морщинки вокруг глаз могли означать только одно: что он был не прочь посмеяться. Впрочем, от большого горя такое тоже случается. Он внезапно повернулся и двинулся мне навстречу, словно не мог больше курить. И с таким остервенением он душил сигарету своим ботинком, что, клянусь, на месте этой сигареты лично я оказаться не хотела бы. Не зная, что делать, чем занять себя, я повернулась и нажала кнопку сигналки, чтобы проверить, закрыта ли дверь моей машины. Но он решил избавить меня от необходимости придумывать что-то первой.
- Застрял на этой чертовой дороге! Заблудился немного, даже и не знаю, куда бы я сейчас мог поехать… А ты надеешься вытащить меня из этого дерьма? – и его губы задрожали, как у ребенка, когда тот видит конфету и смотрит по сторонам, чтобы проверить, увидел ли ее кто-нибудь еще. Но дорога стала на удивление пустой. Ничего и никого. Только сосны, как темные вдовы, молчаливо и смиренно наблюдали за нами.
- Мне не вытянуть такой тяжелый груз… Лошадок не хватит! Просто хотела спросить, не нужно ли чего… Тут один парень замерз этой весной в своей рабочей ГАЗЕЛи. А неподалеку есть горячее кофе, но он, видимо, был уверен, что кто-то придет ему на помощь… Так и замерз!
- Бодренькая история! – широко улыбнулся он и отвернулся. – Но ведь может же быть так, что люди просто сходят с пути истинного, а потом находят другой, более светлый путь, и смело идут по нему…
Он, конечно, врал. Так лжет каждый, кто сбивается с пути. Потерявшемуся человеку ничего не остается, как только врать. Ведь он не помнит прошлого, не знает будущего, а настоящее так призрачно и неясно…
- Конечно, бывает, - тоже улыбнулась я.
Радость – заразная штука. Смех – невозможный вирус. Через каких-то несколько минут мы уже хохотали над какой-то глупостью, а он все пытался выманить у меня подробности смерти того парня, что замерз в своей рабочей машине совсем близко к городу. Словно это был анекдот, и притом весьма смешной. Цинично. Острые слова вылетали в заметно посвежевший к вечеру воздух, как гильзы, отработавшие свое. В фуре его был какой-то ценный груз, и он ни на минуту не мог оставить его. Но мне удалось на какое-то время уговорить его сделать это. Мы сели в мою машину и поехали в придорожное кафе. Я обещала угостить его кофе и гамбургером, в ответ он пафосно заявил, что заплатит за все.
Придорожное кафе – тот еще зверь. В его дымной утробе скрывается всевозможная снедь, которую то и дело выносят кавказские щедрые мужчины, и за ними вплывает в зал целый букет запахов вперемежку с людским потом. Мы сели друг напротив друга и стали долго и протяжно смотреть друг другу в глаза. И у нас создалось такое впечатление, что уже не один век мы просидели здесь, в этом кафе, именно таким образом.
Все происшедшее после не могу разделить на отдельные мгновения, как короткий выдох – все было едино, неделимо и первозданно. Помню лишь, как сосны – соломенные вдовы внезапно исчезнувших куда-то на неопределенное время мужей кружились и кружились. Лишь время от времени набухшая соком шишка срывалась вниз, на усеянную хвоей землю. Самый сладкий кусок неба и зеленые лапы, тянувшиеся к нему: все это кружилось так бесконечно долго, что мне пришлось крепко зажмуриться.
Открыла глаза я через секунду. Месяц. Год. Век. Я была одна за рулем огромной, ярко окрашенной фуры. Я оглядела внимательно и подробно свои мощные волосатые руки, спокойно и уверенно лежавшие на руле, поскребла щетину на подбородке. Завела грузовик и поехала. Он был исправен, и шел, как никогда, хорошо. Я смотрела на сосны. А те удивленно смотрели на меня. И чему здесь удивляться и бояться?! Ведь он стал мною и вряд ли удивился этому…