Андре Бретон
(1896-1966)
Из книги "Седовласый револьвер"
(1932)
Все школьницы разом
Часто ты вонзая в землю каблук говоришь как если бы
На кусте раскрывался цветок дикого
Шиповника кажется целиком слитого из росы
Говоришь Все море и все небо ради одной
Детской счастливой сказки в стране пляски а лучше ради
Одного объятья в тамбуре поезда
Летящего в тартарары сквозь пальбу на мосту а еще лучше
Ради одной бешеной фразы из уст
Глядящего на тебя в упор
Окровавленного человека чье имя
В отдалении перелетает с дерева
На дерево то появляясь то исчезая среди
Нескончаемых снежных птиц
Одной фразы где же всё где
И когда ты так говоришь все море и все небо
Рассыпаются брызгами словно
Стайка девочек по двору интерната
С очень строгими правилами поведенья
После диктанта в котором они быть может
Вместо "вещее сердце"
Написали "вещи и сердце"
Совершенно белые мужчина и женщина
Я вижу волшебных проституток укрывшихся под зонтами
Их платья древесным цветом слегка поджелтил фонарь
Они гуляют а рядом свисают лохмотья обоев
Сердце щемит как посмотришь на этот полуразрушенный дом
На беломраморную раковину слетевшую с каминной доски
На смутные вереницы вещей в зеркалах вставших за ними
Кварталом где бродят они овладевает
Великий инстинкт сгоранья
Они подобны опаленным цветам
Далекий их взгляд взвивает камни вихрем
Но сами они неподвижны и пропадают
В сердцевине этого смерча
Для меня ничто не сравнится со смыслом их вялых мыслей
Свежестью ручья куда они окунают тень своих остроносых
ботинок
Плотностью летучих клочков сена их затмивших скрывших из
виду
Я вижу их груди последние капельки солнца в глубоком мраке
Они опадают вздымаются и этот ритм единственная
Точная мера жизни
Я вижу их груди и это звезды
Качающиеся на волнах
Их груди внутри которых всегда рыдает незримое синее
молоко
Перевод Марка Гринберга
Тристан Тцара
(1896-1963)
Из книги "Из наших птиц"
(1923)
Ненароком
гортань один гляди
застыл гордый
под гирляндой кладу
жирную тильду
карамболь в корчаге
рукоять
пламя из фляги
сердечная прядь
нерв перпендикуляром
в горсти
у горькой жидкости
и лампы с перегаром
Из книги "Индикатор сердечных дорог"
(1928)
Вольт
наклонность башен косогор небес
автомобилей растворение в пустотах
дорог кайма животных у дороги сельской
где хлебосольными усеяны достоинствами ветки
и мнимой по верхушкам лиственностью птиц
шагаешь ты но то другая следом
шагает по пятам цедящая досаду в обрывках
памяти и счета
укрывшаяся в платье наглухо не слыша там
сгустком гул столиц
кипящий город и густой от горделивых кличей
вспышек
клокочет из-под век бурлит из-под кастрюльных крышек
бегут потоки слез ручьями народного происхожденья
в долину тощую под твердь и лаву диких гор
сень апокалипсического поползновенья
в ландшафтах прошлого и розы темной утратив
нить и путь
по тесным улицам вокруг тебя плутаю
пока плутаешь ты в других пошире
вокруг чего-нибудь
Перевод Вадима Козового
Франсис Пикабиа
(1879-1953)
Из стихотворений 1918-1935 гг.
Белая пижама
Ворвавшись в мою хандру
Пастор во всей красе
Тихо вступает на лужок
Прямо в мои владения!
Заходите без обыска попросту
Идите прямо туда где выставлены новинки
Сами видите я не такой как все
Я не знаю проводите меня
все хочу осмотреть
И в залог того что мы во всем заодно
Я принес вам оттиск
Бриллиантовой печатки.
А еще я беспокоюсь вдруг я не я а другой
Как странно...
Новое счастье
Любить друг друга -
это далекое чувство,
далекое, как родина
в годину побед или поражений;
долг велит мне
выступать против -
против всего.
Люди просто не в курсе -
я против исследования,
против анализа,
против веры;
я тружусь над созданьем основ
для грядущего ритма и рифмы,
я как свободные анархисты.
Люди вечно носятся с предвзятыми идеями,
подогнанными к цели,
к подобающей цели,
это как народная песня, в которой все звуки привычны.
В гору идти чересчур тяжело,
повороты и окольные пути,
а также недвижность
на пользу только равнинам.
С тех пор как я жив,
мораль всегда противница счастья.
Плавать
Я мираж, взошедший над литературой
буржуазных абсентов.
Ласковая гипотеза пьяницы, алкоголика,
призрачный автор нового труда!
Дорога уединенно дика,
только местами вспыхивают озарения.
Смерть, уникальнейший вариант
невидимых красот,
возлежит на ложе упокоения.
Я поэт в бунте против правил,
то есть творец плохого поведения.
Перевод Елены Баевской
Жорж Рибемон-Дессень
(1884-1974)
Из стихотворений 1918-1924 гг.
Трое суток
Я вам ничего не сказал
Ибо я
Мертв
Но кое-что я все же скажу
Ибо воскрес
Бывают глаза что желудки
И уши что животы
Для пищи у которой больше нет ничего общего
Ни с желудком ни с животом
Которая больше не проникает в кровь
Кровь
Тело ветреный грациозный пингвин
Ищущий в ночном небе созвездие Плеяд
Маскарад домино
Но больше нет крови
Незримая крыса сиропа из гелиотропа
Порочный круг смеха
Вокруг пупка
Лазарь не воскресай ты скрежет пилы по камню
Единственное что я могу сказать вам наверняка
Воскреснув больше нельзя умереть
Альдебаран
Влияет на приливы в моем корыте
И вот что еще
Когда воскресают
Легко превратиться в самку
Самку сурка
Это не утешение утреннее какао
Но перевертыш воспоминание
Музыкально-немецкой темы
Перевод Виктора Андреева
Жан Арп
(1887-1966)
Из стихотворений
1917-1937 гг.
Времена года их винтики и колесики
до чего же ты синяя весна моя
неплохо ты поживилась
напрасно лето не урвало и себе немножко
звенят зеленые парики
который час
без четверти лето
звезды расшнуровывают себе корсажи
и распускают свои похотливые розы
стрелки дней показывают июль
что-то зима опять припоздала
через плечо тащит бледного как снег человека
он пал под бременем ежедневного зимнего лета
от перебора лета даже квадрат становится круглым
что ни понедельник то зима
зима пополам перепиливает белизну черноты
и запускает гибкую сталь отдельно в каждую половинку
покуда хозяин дома на благоуханных своих корнях почивает
не в силах его разбудить ни разящий клинок черного кофе
ни снег что в этом году выпал так рано
на пасмурных домовых
покуда лопаются ячейки утроб
и в установленные дни открываются краны
из которых хлещут потоки людской листвы
мы опять стали совсем маленькими
и идем за процессией траурных муравьев
у каждого факел в руке
и мышь в зубах
над нами зонтики цифр
и распятая пища очертаниями смутно напоминает осень
***
для говорения язык бесполезная штука
пользуйтесь для говорения лучше ногами
чем плешивым своим языком
пользуйтесь для говорения лучше пупом
язык хорош
для вязания памятников
для игры на чернильной скрипке
для чистки расшитых позументом китов
для ловли полярных корней
но главное язык хорош
для свисания изо рта
и чтоб развеваться по ветру
Перевод Елены Баевской
Антонен Арто
(1896-1948)
Из стихотворений 1922-1924 гг.
Потаенная логика
Город город град огней
Город шума расточитель
Вольный наш освободитель
О лукавый о размытый
Безымянный именитый
Бьются ангелы о стекла
Кони прут сквозь тучи прочь
В небо падают кареты
В ночь ночь ночь ночь.
Это словно пар дыханья
Словно выпот выдох камня
Искупленья крестный ход.
В сшибке четырех ветров
В сходке четырех небес
Конденсируется город
Непреложный город снов
Твой орган роняет в землю
Пыль гремучую громов
Пополняя бесконечность.
Из стеклянной ясной пыли
Зыбких атомов камней
О небесных сеть отдушин
Город ты себя творишь
Город камень твой послушен
Там где горестей граница
На краю тоски немой
Вырос замок потайной
Пепел сердца там хранится.
Дыбом волосы
И словно совершилось непоправимое:
Ужас разбух до предела,
А с ним отчаяние
и беспросветность.
И все это навалилось
На предстоящую жизнь души.
Бог исчез неизвестно куда.
Осталась лишь черная точка,
Туда и канула моя судьба
И съежилась
до той поры,
Когда времена
В абсолют сольются.
Орган и купорос
Этот миг хорош для органа
Сеет ноты ветер крутой
Занося неказистую площадь
Костенеющей снежной крупой
Ты задрипанный городишко
По балконам женщин расставь
Эта манна на голом камне
Лучше дрожи в твоих мостах
Призываю к вечере черной
Где бурлит купоросом вино
И гуляку во мраке ночном
И подростка с памятью сонной
И того кто в поисках слова
В лабиринтах мечты кружит
И того кто в поисках матери
Подле матери возлежит
Город спермы ключиц лопаток
И постелей вздыбленных к небу
Всех зову на грешную требу
Вплоть до ангелов из соборов
Перевод Майи Квятковской
Роже Жильбер-Леконт
(1907-1943)
Из книги "Жизнь любовь смерть пустота и ветер"
(1933)
Темная история
Одетые в парчу крутились акробаты
Мочился небосклон
В продолговатый
Тромбон
Смерть безъязыкая глаза вдевала в уши
И пел редис
И плыли чудеса как души
В свой Парадиз
Кишки земли вздымались облаками
Выл камень на
Кровь под руками
Горбуна
Колпак безносой шпарил отченаши
Яйцо вспухало что есть сил
Его из чаши
Апостол пил
И ветер взвыл как светопреставленье
Взметнулось пламя вкривь и вкось
И преступление
Сбылось
Границы любви
Между губами в поцелуе
Стекло одиночества
Погребальная песнь по славному старику
Умер славный старик
Он больше не сможет пугать
Величественной стремниной своей бороды
Умер славный старик
Он больше не сможет ходить
С блеклой улыбкой на бледных своих губах
Умер славный старик
Он больше не сможет вгонять
Бедных своих детей в нищету и страх
Умер славный старик
И больше не смогут твердить
Что он способен весь мир проклясть вгорячах
Умер славный старик
Он больше не сможет играть
Гром перекатывая в облаках
Умер славный старик
Он больше не сможет царить
На земле и на небесах
Умер славный старик
Клад зарытый в тайник
Спит и глядит впотьмах
В глине гниющий прах
Повешенный
Вся мировая тоска
Засосала под ложечкой так
Что удавка
Затянулась узлом
Огонь ветра
Говорят что до тверди земной
До начала времен
Только ветер живой
Только ветер свистел в пустоте
Ветер что был рожден
Прежде жизни любой
И тренье
Его завихрений
Высекло искру
Первую искру огня
Луи Арагон
(1897-1982)
Из книги "Беспрерывное движение"
(1924)
Надежный замок
Речь моя
Как прижатая дверью рука
Сплошные препоны друг мой сплошные препоны
А ну-ка дайте мне слово
Спасибо
Теперь у меня есть ключ
Язык замочной скважины прищелкнул
Совсем как человеческий язык
Начнем
Перевод Григория Стариковского
Благоуханный воздух
Плоды со скрипом песка
Птиц безымянных стон
Кони по кругу друг другу вдогон
И любовь как незыблемая тоска
Повторяют вечный канон
Покуда заходится дух с глотка
Шампанского светлого на века
В чаду угарных времен
Бормочут свой панегирик
И эхо вторит Постой
Лежит под этой плитой
Оплаканный всеми лирик
Выведыватель химер
Сад Орфей Аполлинер
Песня умирающего от любви на карнавале перед
Великим постом
Последние дни обезлюдят Париж
В воскресенье плачешь во вторник сгоришь
Понедельник в маске буен и рыж
Любовь побушует еще смотри ж
Последний день и зарево крыш
Карнавал кричат карнавал кричишь
Полыхал карнавал вот и пост настал
Вчера карнавал сегодня пост
Я для этого слишком прост
Осени меня пост святым крестом
Пригрози мне строгим своим перстом
Покажи мне все как станет потом
Как Господь расправится с шутовством
Как любовь истает в дому пустом
Как провиснет небо кровавым мостом
И падет из звезд сам Великий пост
Вчера карнавал сегодня пост
Я для этого слишком прост
Перевод Елены Баевской
Из книги "Предназначение поэзии"
(1925-1926)
Доброе мартовское пиво
Жану Бернье
В лесах Сюрена
Водилась сирена
Вылитый папочка
Министр финансов
Министр монстр
И глуп как пробка
Но попка твоя
Такая попка
Папаша с папкой
Дочурка с попкой
В лесах Сюрена
Водилась сирена
Вылитый папочка
Министр финансов
В прелестном шале я
Тебя обожая
Дрожа я
В пылу поцелуя
Тебя уважая
Шалею
В лесах Сюрена
Водилась сирена
Вылитый папочка
Министр финансов
Перевод Елены Березиной
Робер Деснос
(1900-1945)
Из книги "Причесанный язык"
(1923)
Ночной ветер
В море морском пропащие пропадают
Мертвые мрут преследуя следопытов
Пляшут кружась в кругу.
Божеский бог! Человечьи люди!
Сдавлю себе церебральный мозг
пальпируя сразу десятком пальцев -
Какая жуткая жуть!
А вот у красоток у крашеных прически в отменном порядке.
Небесное небо
Земная земля
А все-таки где же небесные земли?
Из книги "Сумерки"
(1927)
Три звезды
Я растерял сожаления о бездарно проведенных годах.
Я добился одобрения рыб.
Дворец, который приютил мои сны, полон водорослей, это
коралловый риф, территория грозового неба, а вовсе не
бледных божественно-меланхоличных небес.
А еще растерял я славу, которую презираю.
Я растерял все на свете, кроме любви, любви к любви, любви к
водорослям, любви к королеве бедствий.
Одна звезда говорит мне на ухо:
"Поверьте, эта дама прекрасна,
Ей подвластны водоросли, а море, стоит ей выйти на берег, превращается в хрустальное платье".
Прекрасное хрустальное платье, ты вызваниваешь мое имя.
И этот звон, о чудесный колокол, отдается в ее теле,
Колышет ей грудь.
Хрустальное платье откуда-то вызнало мое имя,
Хрустальное платье мне сказало:
"В тебе и любовь и ярость
Дитя бесчисленных звезд
Ты властелин одного лишь песка да ветра
Властелин колокольцев вечности и судьбы
Властелин всего вообще кроме той которую любишь
Властелин всего что растерял и пленник того что хранишь
Ты будешь последним гостем за круглым столом любви
Другие гости-воришки растащили столовое серебро
Древесина колется тает снег
Властелин всего кроме ее любви
Повелеваешь смешными богами людей но не прибегнешь к их
силе которая у тебя в руках,
Ты - властелин властелин всего кроме той которую любишь".
Вот что сказало мне хрустальное платье.
Когда-то давным-давно
Когда-то давным-давно я забрел в лиственный замок
Листья неспешно желтели в пене
И ракушки вдалеке безнадежно лепились к прибрежным
скалам
Воспоминание о тебе или просто твой мягкий след был на
своем месте
Неясный след принадлежащий мне
Все осталось по-прежнему но все постарело когда постарели
мои виски и глаза
Не нравятся банальности? Но позвольте позвольте же мне
сказать ведь редко выдается такая горькая радость
Все постарело кроме твоих следов
Давным-давно я миновал прилив одинокого дня
Эти волны всегда были призрачны
Остов разбитого корабля который тебе знаком - помнишь ту
ночь поцелуев и грома? - впрочем был ли это разбитый
корабль или легкая дамская шляпка влекомая ветром под
весенним дождем - остов остался на том же месте
А потом чаячья свистопляска и танцы в терновых кустах
Аперитивы сменили названия и оттенки
Мороженое подают в рамках из радуг
Когда-то давным-давно ты меня любила
Перевод Алины Поповой
Бенжамен Пере
(1899-1959)
Из книги "Припрятанное на случай"
(1934)
Тысячу раз
Для Элси
Среди золотистых развалин газового завода
ты найдешь шоколадку и она от тебя даст деру
но если побежать так же быстро как баночка с аспирином
шоколадка заведет тебя далеко
Она изменит окрестный пейзаж
как дырявый ботинок
который прикрывают дорожным плащом
чтоб не пугать прохожих зрелищем обнаженной натуры
от него стучат зубы в коробочках рисовой пудры
и осыпаются листья с деревьев словно фабричные трубы
А поезд минует заштатную станцию без остановки
потому что еще не хочет ни пить ни есть
потому что на улице дождь а он без зонта
потому что коровы еще не вернулись
потому что дорога неспокойна и он боится
встретить пьяных дядек воров или злых полицейских
Вот если бы ласточки встали в очередь у кухонных дверей
чтобы попасть в жаркое
если б вода отказалась подмешиваться в вино
а у меня завелось бы несколько франков
То было бы наконец что-то новое в этом мире
тогда от булочек на колесах пришли бы в экстаз жандармы в
казармах
и был бы огород для бороды и в нем воробьи разводили бы
шелковичных червей
и был бы у меня на ладони
крошечный холодный фонарик
золотистый как яйцо на тарелке
и настолько легкий чтобы мои подошвы вспорхнули что твой
накладной нос
и тогда дно моря превратилось бы в телефонную будку
из которой никто никогда никому не звонит.
Из книги "Я не ем этот хлеб"
(1936)
Эпитафия для памятника павшим героям
Нам генерал сказал
засунув палец в зад
Враг у дверей
Вперед
Отчизна-мать в беде
И мы пошли вперед
засунув палец в зад
И встретили Отчизну
засунув палец в зад
Сказала эта стерва
засунув палец в зад
Ваш долг меня спасти
или умрите с честью
засунув палец в зад
Потом явился кайзер
засунув палец в зад
Фельдмаршал Гинденбург
засунув палец в зад
Абдул Хамид эрцгерцог
Сараево и вот
Нам руки отрубили
засунув палец в зад
Переломали ноги
засунув палец в зад
Изгрызли животы
засунув палец в зад
И повтыкали спички
нам в голые яички
засунув палец в зад
Так постепенно мы
на фронте передохли
А вы за нас молитесь
засунув палец в зад
Перевод Алины Поповой
Филипп Супо
(1897-1990)
Из стихотворений 1917-1926 гг.
Горизонт
Тристану Тцара
Весь город вошел в мои двери
деревья исчезли
вечер прилип к моим пальцам
Дома превратились в океанские пароходы
я наполнен грохотом волн
Дня через два мы прибудем в Конго
позади экватор и тропик Козерога
нет конца холмам
в Нотр-Дам скрывается Эверест и северная заря
ночь падает капля за каплей
часы ожидания
Допью лимонад докурю сигарету
и возвращаюсь в Париж
Воскресенье
Ткет самолет телефонные провода
но ручей напевает как в давние времена
Кучера потягивают оранжевый аперитив
но глаза машинистов белым-белы
а дама гуляя в лесу обронила улыбку
Еще о луне
Вод просвет
цвет высот
вот твой портрет огонь и лед
привет-вет-ветреная дочь
отец твой Север мама Ночь
Тем не менее
К соседям отправился доктор Бретон
в такую дурную погоду притом
что по дороге свалился в межу
вот только где не скажу
Декабрь
Оставайтесь в Норвегии снеги снеги
пока я в учении не дойду до омеги
В энциклопедию
Филипп Супо недолго томился
в понедельник родился
во вторник крестился
в среду женился
в четверг простудился
в пятницу причастился
в субботу угомонился
в воскресенье зарыли этого типа
Такова жизнь Супо Филиппа
Перевод Михаила Яснова
Тристан Тцара
(1896-1963)
Из книги "Из наших птиц"
(1923)
Ненароком
гортань один гляди
застыл гордый
под гирляндой кладу
жирную тильду
карамболь в корчаге
рукоять
пламя из фляги
сердечная прядь
нерв перпендикуляром
в горсти
у горькой жидкости
и лампы с перегаром
Из книги "Индикатор сердечных дорог"
(1928)
Вольт
наклонность башен косогор небес
автомобилей растворение в пустотах
дорог кайма животных у дороги сельской
где хлебосольными усеяны достоинствами ветки
и мнимой по верхушкам лиственностью птиц
шагаешь ты но то другая следом
шагает по пятам цедящая досаду в обрывках
памяти и счета
укрывшаяся в платье наглухо не слыша там
сгустком гул столиц
кипящий город и густой от горделивых кличей
вспышек
клокочет из-под век бурлит из-под кастрюльных крышек
бегут потоки слез ручьями народного происхожденья
в долину тощую под твердь и лаву диких гор
сень апокалипсического поползновенья
в ландшафтах прошлого и розы темной утратив
нить и путь
по тесным улицам вокруг тебя плутаю
пока плутаешь ты в других пошире
вокруг чего-нибудь
Перевод Вадима Козового
Франсис Пикабиа
(1879-1953)
Из стихотворений 1918-1935 гг.
Белая пижама
Ворвавшись в мою хандру
Пастор во всей красе
Тихо вступает на лужок
Прямо в мои владения!
Заходите без обыска попросту
Идите прямо туда где выставлены новинки
Сами видите я не такой как все
Я не знаю проводите меня
все хочу осмотреть
И в залог того что мы во всем заодно
Я принес вам оттиск
Бриллиантовой печатки.
А еще я беспокоюсь вдруг я не я а другой
Как странно...
Новое счастье
Любить друг друга -
это далекое чувство,
далекое, как родина
в годину побед или поражений;
долг велит мне
выступать против -
против всего.
Люди просто не в курсе -
я против исследования,
против анализа,
против веры;
я тружусь над созданьем основ
для грядущего ритма и рифмы,
я как свободные анархисты.
Люди вечно носятся с предвзятыми идеями,
подогнанными к цели,
к подобающей цели,
это как народная песня, в которой все звуки привычны.
В гору идти чересчур тяжело,
повороты и окольные пути,
а также недвижность
на пользу только равнинам.
С тех пор как я жив,
мораль всегда противница счастья.
Плавать
Я мираж, взошедший над литературой
буржуазных абсентов.
Ласковая гипотеза пьяницы, алкоголика,
призрачный автор нового труда!
Дорога уединенно дика,
только местами вспыхивают озарения.
Смерть, уникальнейший вариант
невидимых красот,
возлежит на ложе упокоения.
Я поэт в бунте против правил,
то есть творец плохого поведения.
Перевод Елены Баевской
Жорж Рибемон-Дессень
(1884-1974)
Из стихотворений 1918-1924 гг.
Трое суток
Я вам ничего не сказал
Ибо я
Мертв
Но кое-что я все же скажу
Ибо воскрес
Бывают глаза что желудки
И уши что животы
Для пищи у которой больше нет ничего общего
Ни с желудком ни с животом
Которая больше не проникает в кровь
Кровь
Тело ветреный грациозный пингвин
Ищущий в ночном небе созвездие Плеяд
Маскарад домино
Но больше нет крови
Незримая крыса сиропа из гелиотропа
Порочный круг смеха
Вокруг пупка
Лазарь не воскресай ты скрежет пилы по камню
Единственное что я могу сказать вам наверняка
Воскреснув больше нельзя умереть
Альдебаран
Влияет на приливы в моем корыте
И вот что еще
Когда воскресают
Легко превратиться в самку
Самку сурка
Это не утешение утреннее какао
Но перевертыш воспоминание
Музыкально-немецкой темы
Перевод Виктора Андреева
Жан Арп
(1887-1966)
Из стихотворений
1917-1937 гг.
Времена года их винтики и колесики
до чего же ты синяя весна моя
неплохо ты поживилась
напрасно лето не урвало и себе немножко
звенят зеленые парики
который час
без четверти лето
звезды расшнуровывают себе корсажи
и распускают свои похотливые розы
стрелки дней показывают июль
что-то зима опять припоздала
через плечо тащит бледного как снег человека
он пал под бременем ежедневного зимнего лета
от перебора лета даже квадрат становится круглым
что ни понедельник то зима
зима пополам перепиливает белизну черноты
и запускает гибкую сталь отдельно в каждую половинку
покуда хозяин дома на благоуханных своих корнях почивает
не в силах его разбудить ни разящий клинок черного кофе
ни снег что в этом году выпал так рано
на пасмурных домовых
покуда лопаются ячейки утроб
и в установленные дни открываются краны
из которых хлещут потоки людской листвы
мы опять стали совсем маленькими
и идем за процессией траурных муравьев
у каждого факел в руке
и мышь в зубах
над нами зонтики цифр
и распятая пища очертаниями смутно напоминает осень
***
для говорения язык бесполезная штука
пользуйтесь для говорения лучше ногами
чем плешивым своим языком
пользуйтесь для говорения лучше пупом
язык хорош
для вязания памятников
для игры на чернильной скрипке
для чистки расшитых позументом китов
для ловли полярных корней
но главное язык хорош
для свисания изо рта
и чтоб развеваться по ветру
Перевод Елены Баевской
Антонен Арто
(1896-1948)
Из стихотворений 1922-1924 гг.
Потаенная логика
Город город град огней
Город шума расточитель
Вольный наш освободитель
О лукавый о размытый
Безымянный именитый
Бьются ангелы о стекла
Кони прут сквозь тучи прочь
В небо падают кареты
В ночь ночь ночь ночь.
Это словно пар дыханья
Словно выпот выдох камня
Искупленья крестный ход.
В сшибке четырех ветров
В сходке четырех небес
Конденсируется город
Непреложный город снов
Твой орган роняет в землю
Пыль гремучую громов
Пополняя бесконечность.
Из стеклянной ясной пыли
Зыбких атомов камней
О небесных сеть отдушин
Город ты себя творишь
Город камень твой послушен
Там где горестей граница
На краю тоски немой
Вырос замок потайной
Пепел сердца там хранится.
Дыбом волосы
И словно совершилось непоправимое:
Ужас разбух до предела,
А с ним отчаяние
и беспросветность.
И все это навалилось
На предстоящую жизнь души.
Бог исчез неизвестно куда.
Осталась лишь черная точка,
Туда и канула моя судьба
И съежилась
до той поры,
Когда времена
В абсолют сольются.
Орган и купорос
Этот миг хорош для органа
Сеет ноты ветер крутой
Занося неказистую площадь
Костенеющей снежной крупой
Ты задрипанный городишко
По балконам женщин расставь
Эта манна на голом камне
Лучше дрожи в твоих мостах
Призываю к вечере черной
Где бурлит купоросом вино
И гуляку во мраке ночном
И подростка с памятью сонной
И того кто в поисках слова
В лабиринтах мечты кружит
И того кто в поисках матери
Подле матери возлежит
Город спермы ключиц лопаток
И постелей вздыбленных к небу
Всех зову на грешную требу
Вплоть до ангелов из соборов
Перевод Майи Квятковской
Роже Жильбер-Леконт
(1907-1943)
Из книги "Жизнь любовь смерть пустота и ветер"
(1933)
Темная история
Одетые в парчу крутились акробаты
Мочился небосклон
В продолговатый
Тромбон
Смерть безъязыкая глаза вдевала в уши
И пел редис
И плыли чудеса как души
В свой Парадиз
Кишки земли вздымались облаками
Выл камень на
Кровь под руками
Горбуна
Колпак безносой шпарил отченаши
Яйцо вспухало что есть сил
Его из чаши
Апостол пил
И ветер взвыл как светопреставленье
Взметнулось пламя вкривь и вкось
И преступление
Сбылось
Границы любви
Между губами в поцелуе
Стекло одиночества
Погребальная песнь по славному старику
Умер славный старик
Он больше не сможет пугать
Величественной стремниной своей бороды
Умер славный старик
Он больше не сможет ходить
С блеклой улыбкой на бледных своих губах
Умер славный старик
Он больше не сможет вгонять
Бедных своих детей в нищету и страх
Умер славный старик
И больше не смогут твердить
Что он способен весь мир проклясть вгорячах
Умер славный старик
Он больше не сможет играть
Гром перекатывая в облаках
Умер славный старик
Он больше не сможет царить
На земле и на небесах
Умер славный старик
Клад зарытый в тайник
Спит и глядит впотьмах
В глине гниющий прах
Повешенный
Вся мировая тоска
Засосала под ложечкой так
Что удавка
Затянулась узлом
Огонь ветра
Говорят что до тверди земной
До начала времен
Только ветер живой
Только ветер свистел в пустоте
Ветер что был рожден
Прежде жизни любой
И тренье
Его завихрений
Высекло искру
Первую искру огня
Перевод Михаила Яснова