1.
Егоров приехал вечерним автобусом. Прошёл по знакомой неширокой тихой улочке, свернул к третьему дому справа. Забор оказался непривычно низким - весь двор как на ладони.
«А раньше вроде, высокий был… Забор-то…», - подумал Егоров, открывая калитку, закрытую изнутри только на вертушку.
Чёрный пёс, лежавший посередине двора, лениво гавкнул два раза, повернул голову в сторону дома, но не сделал никакой попытки подняться. Мол, хозяева, слышите? Гости к вам…
Дверь дома отворилась, на крыльцо вышел крепкий ещё старик, в наброшенной на плечи кацавейке.
- Что, Жук? А-а, гость у нас! Да, дорогой гость-то, - сказал с усмешкою. – Калачом этого гостя не заманишь, а то сам… Ну, здорово, Бориска! – обнял он Егорова.
- Здорово, дед Матвей! – ответил Егоров.
- Сколько ж ты не был? А? Ну-ка, давай считать…
- Да что там считать, дед… - досадливо ответил Борис. – Ну, года полтора не был, последний курс, диплом, то, сё…
- Дак ты теперь журналистом заделался… Об чём пишешь?
- О разном, - усмехнулся Егоров. – Всё больше о перевыполнении плана, да об удоях…
- И как они? Удои-то?
- Нормально, - буркнул Егоров. – В хату-то пустишь или тут разговоры разговаривать станем?
- В хату? – усмехнулся дед Матвей. – Пущу-пущу, а то как же… Комары, чай, заели городского…
Бросив рюкзак на лавку у порога горницы, Егоров огляделся.
- А баба Нюра где?
- Нюрка-то? К девкам в город подалась… Ты вот, почитай, из столицы, а она – наоборот в Питер… В Ленинград, стало быть…Вы ж теперича все городские… Ну, а мы, как есть – поселковые, - проговорил дед Матвей, доставая на стол нехитрую снедь.
- Жалко, не застал… А бабуля ей тут подарков прислала – платок, кофточку какую-то…
- Как она там? – спросил дед. – Сестрица-то моя? Скрипит помаленьку?
- Скрипит, - хмыкнул Егоров. – Работает ещё… На вахте в общежитии. Там мимо неё мышь не проскочит, муха не пролетит, - засмеялся он.
- Ишь, ты… Работает… Значит, силёнки есть ещё, - усмехнулся Матвей. – А родители? Всё ли ладно?
- Да всё, дед, всё! Вы-то тут как? А то писать-то мы все «любители». На Новый год открыточку, да в день рождения…
- Дак как… Садися вот. Самогоночку будешь?
Борис посмотрел на мутную жидкость в бутылке и отрицательно помотал головой.
- Я тут водку привёз, - сказал он, доставая из рюкзака бутылку.
- «Столичная». Пойдёт?
- Пойти-то пойдёт, как не пойти, - хмыкнул старик. – А что до жизни, так я тоже работаю, - похвастал он. – Сторожем, на «Трикотажке». Сутки через трое, вот как. А Нюрка в школе убирает. Только сейчас лето, вот и в отпуску она. Ну, давай за приезд, что ли?
Выпили за приезд. Потом за родных. Когда дед потянулся к бутылке в третий раз, Егоров решительно отставил рюмку.
- Не, дед. Не обижайся… У меня завтра тут дел много, голова ясной должна быть.
- Ну, нет, так нет… Я сам-то не шибко любитель. А всё ж хороша водочка! Как стёклышко! Не то что наша-то самодельная…
- Я тебе две привёз, - сказал Егоров. – Мало ли праздник какой…
- Дак тут в магазине тоже бывает… Правда, другая какая-то. Твоя-то дорогая… Ну, спасибо, Бориска! А что за дела у тебя тут у нас? – спросил уже по-деловому.
- Поисковики, дед, у вас работают? Давно приехали? Где разместили? По домам или в школе?
- В школе… Им там удобнее. Все ж вместе. А поваром у них Наталья Севостьянова, помнишь? Ты, вроде, с её Петькой учился. Ай, вопросов–то у тебя! Так и засыпал…Ты тута забудь, что журналист. Ты тут, Борька, внук мой, хоть и двоюродный.
- Нашли что? – спросил Егоров, вяло ковыряя вилкой квашеную капусту.
- А нашли! Не много, но какие-то фляжки, ложки, гранату даже нащли…. Тут с ними сапёр от военкомата. А то, неровен час… Тут же война прокатила. Посёлка ещё не было, село большое. А немец попёр – все в леса ушли. Партизанили… Да что я тебе говорю, сам тут вырос, знаешь не хуже …
- Дед, - помолчав, спросил Егоров. – Ты же тоже партизанил… Помнишь что?
- Ха! Партизана нашёл! Мне ить тогда только четыре исполнилось. Что я помню… Страх помню… Это хорошо помню. Тревогу какую-то общую… Ребятишки это чувствуют не знаю чем… Говорят, подсознанием, - козырнул дед Матвей умным словом. – А ты бы ещё бабку-то свою спросил, сестрицу мою… Она и вовсе ещё титьку сосала, месяца три ей было, что ль… Батя на фронт, а мамка в лес… Да-а… Трудно было. Всем трудно…
Ну, что, будем спать ложиться, что ли?
Пока дед прибирал со стола, Егоров вышел на крыльцо. Присел на ступеньку, закурил… Подошёл Жук, внимательно посмотрел на Егорова и сел рядом.
- Борька! – выглянул дед. – На-ка вон, Жуку миску поставь. А то я забыл совсем. А он у меня, вишь, деликатный… Сам ни за что не спросит. Тебя, глянь, признал. А на чужих, дак… Лай аж на весь посёлок стоит…
Егоров улыбнулся, погладил Жука и они вместе пошли к его будке.
- На-ка, ешь вот, - сказал Егоров. – Ишь ты – деликатный…
2.
Егоров уже наверное с час ворочался на стареньком, знакомом ещё с детства топчане. Сон отчего-то не шёл.
Дед, по всему, тоже не спал. Тихонько охал, кряхтел, сопел, потом спросил негромко:
- Борька, ты это… Чего не спишь? Я-то уж по-стариковски…
- Дед, - помолчав, сказал Егоров. – Ты помнишь, я в лесу одну штучку нашёл… Мальчишкой ещё был. Я показывал тебе… Помнишь?..
- Штучку твою не помню… А вот как мать тебя отцовским ремнём выдрать хотела, это помню. По всему двору за тобой гонялась, - рассмеялся дед Матвей. – Вам же, пацанам, запрещено было в лес ходить. Ещё много в лесу чего оставалось. И мины, и гранаты. Не всё сразу успели проверить-то… А вы в самую глубь лезли, куда и фашист боялся. Через трясину… А случись что? И случалось ведь. Как братья Медведковы подорвались, небось помнишь… Витька ведь с тобой и учился, кажись?
Егоров молча кивнул, словно дед мог увидеть в темноте его кивок. Мишка с Витькой тогда и его с собой звали, но мать какую-то работу по дому дала, не пошёл он, не смог… А они пошли… Нашли гранаты ржавые, стали вертеть, раскручивать… Вот и не стало ни того, ни другого… Помнил он, как голосила мать Медведковых, как падала в ещё раскрытую яму к сыновьям своим, как её удерживали…
Егоров вздохнул. Он потом сам пошёл туда. Один. Через болото. Где его друг Витька погиб. Ничего он не собирался искать, просто хотел место увидеть, словно попрощаться… Случайно нашёл и поднял эту штучку потемневшую. На кулон женский похожую. Самодельный кулон, вроде как из черенка ложки сделан. На одной стороне цветок, вроде колокольчик, процарапан чем-то острым. А другая сторона чистая, только три царапинки на ней, словно специально прочерченные.
- Дед… А женщин много в отряде было?
- Были… Как не быть…Только кто уехал, кто поумирал уж. Вот Валентина Зотова, та живая ещё. Старше меня будет, ей уж тогда лет восемь было, аль девять… Тут живёт. У неё в отряде сестрица была, та постарше, лет пятнадцати. Мать коммунисткой была, парторгом в школьной ячейке. Расстреляли её. А батька с первых дней на фронте. Тоже не рядовым… Вот соседка и отвела их в лес, от греха… да только… Пропала сестра-то. Как , что - никто не ведает… Говорили, что в разведку она ходила, или связной была. А что? Идёт замурзанная девчонка, побирается…. Кто ж догадается… А всё же пропала. Погибла, видать. Валентина с той поры и замкнулась, нелюдимая стала. Как ещё замуж вышла, да девку родила…
Егоров помнил. Они приходили к Зотовым, звали на пионерские сборы, на встречи, но Зотова не приходила. Никогда. А вот муж её, Николай, тот охотно. И слушали его, ох, слушали… Ведь у многих отцы, деды с войны так и не вернулись…
3.
А кулон тот не давал ему покоя. Ещё тогда, мальчишкой, спрятавшись от разгневанной матери у деда Матвея на чердаке, он внимательно рассмотрел его, оттер прилипшую грязь, травинки… Внезапно голова у него закружилась, и он впал, сам не зная, во что. В полусон, полуявь… И в этом полусне видел Егоров пустое село, дорогу, немецких мотоциклистов, фашистов, плещущихся у колонки и радостно гогочущих, старуху, которую фашист ударил пинком… Старуха упала, а они загоготали ещё радостней, горланя что-то на своём тарабарском языке… Потом, как это бывает во сне, он очутился в лесу. Там было много людей. Женщины, старики, но больше молодых мужчин с оружием. Ходили неслышно, переговаривались вполголоса. И девчонки были. Одна постарше, вторая моложе. Та, что старше, надела на голову младшей венок из колокольчиков, улыбалась, говорила что-то, прижала к себе…
…Очнулся он тоже внезапно. Всё пропало: и лес, и село с немцами… Только чердак полутёмный. Домой пришёл, когда отец уж спал. А мать ждала, и таки огрела его полотенцем, чтоб не шлялся где ни попадя, горя ещё от него не видели….
С тех самых пор и началось. Стоило взять кулон в руки, подержать, посмотреть – голова кружилась, и он оказывался то в селе, занятом фашистами, то в лесу… Однажды достал кулон в метро. Очнулся от того, что сидящая рядом девушка трясла его за плечо и спрашивала:
- Вам плохо?.. Плохо Вам? Вы так стонали…
С тех пор Егоров старался доставать кулон реже. Но что это? Что? Кто-то хочет передать ему информацию, но какую? Пока он ничего не понимал. «Тарабарский» язык он теперь понимал, изучал в школе, потом в институте. Но вот странно – в видениях этих пропал звук. Словно кто-то хотел, чтобы он сам догадался о чём-то…
Вот и поехал в свой первый отпуск сюда, в родные места. Может быть, здесь станет ясно? Может быть, есть ещё кто-то, кто видел этот кулончик…
4.
Поднялся Егоров засветло. Чтобы не будить деда, тихонько бросил в рюкзак свёрток – приготовленные для него с вечера дедом бутерброды. Обулся в сенях, прикрыл дверь. Жук высунул сонную голову из будки, и, увидев, что все свои, снова положил голову на лапы. Рано…
У школы уже собралась группа экипированных для похода в лес, ребят. Разными они были по возрасту. От четырнадцати до восемнадцати – определил Егоров. На него и не посмотрели – кто проверял рюкзак, кто заталкивал за ремень сапёрную лопатку… На крыльцо школы вышли двое. В одном из них Егоров как-то сразу признал командира этого разношёрстного отряда, второй, видимо, и был сапёр.
Егоров подошёл, поздоровался, представился. Сапёра звали Геннадием, и он сразу отошёл к группе ребят, что-то рассматривал, проверял. Командир, стриженый под бобрик мужчина лет сорока, пожал Егорову руку. Пожатие был жёстким, сильным.
- Журналист? О нас писать будете? Я – Сергей Иванович. Скажем так, работник военкомата…. Для ребят просто – командир.
- Да, - сказал Егоров. – Работа нужная, важная. Нужно писать об этом, обязательно нужно…
- Дорога здесь трудная, - сказал Сергей Иванович, разглядывая его экипировку.
- Я знаю… Я здесь ходил. Не один раз. Ну, мальчишкой ещё…Жил в посёлке, - пояснил он, видя удивлённый взгляд командира.
- Вот как… Теперь болото заросло прилично. Легче пройти. Я тут уже лет десять отряды вожу… Пойдёмте. По пути поговорим.
- Десять… - задумчиво сказал Егоров. – А я здесь уже больше десяти лет не живу. А первый раз как прошли? Тут всё знать нужно… Каждую кочку.
- Первый раз у меня проводник был. Жил тут старикан один, партизан. Тогда ещё несколько человек живы были… Да только он один помоложе был. Еле уговорил. Не хотел ни в какую!
- Не Зотов его фамилия?
- Зотов, точно! Вы его знали?
- Он к нам на сборы приходил пионерские, рассказывал…
- А идти отказывался почему-то… Говорил, воспоминания тяжёлые… В лес показал как зайти, где лагерь был партизанский привёл и… замолчал. Только «да» и «нет». Может, друзей погибших вспомнил…
На месте ребята сразу определились, кто-куда. Кто-то аккуратно, слой за слоем снимал землю, кто-то копал совком, сметая снятый слой метёлкой. Геннадий не отходил от ребят. Егоров бродил от группы к группе, но ничего интересного так и не увидел.
- Иногда и за всю экспедицию – ничего, - подошёл к нему Сергей Иванович. – Ребят взял самых крепких. И духом тоже… Мы ведь останки партизан ищем. Находим мелочи – фляжки, пряжки от ремней, ложки. Не военные пряжки-то… Как-то нашли заколку женскую…
- Заколку?.. – встрепенулся Егоров.
- Ну, да… Тут женщин много было. Все ушли, кто мог. Немцы лютовали очень. Не удалось с первого захода Ленинград взять… Блиц-криг, мать их… - выругался Сергей Иванович.
- У меня тут дед двоюродный был… Малышом ещё. И бабушка, та вообще грудная. Прадед на войну, а прабабка в лес с детьми.
- Вот как… - с любопытством посмотрел на него командир. – Значит, не только журналистский интерес вас сюда привёл.
- Не только… Одну вещь хочу разгадать.
- Тайна?
- Да, нет… Просто рано ещё об этом. Пока просто загадка. Для меня загадка…
- В отряде «крот» был, - помолчав, сказал Сергей Иванович. – Предатель, короче. Кто – так и не выяснили. Многие акции сорвались, разведчики в ловушки попадали. А однажды прибежал сторожевой. В лес каратели шли. Разведчица пропала. Без следа. В посёлке её кто-то видел, а назад не вернулась. Проводник её ждал двое суток, вернулся ни с чем… Думал, может, она другой какой дорогой пошла. Да, только не было другой дороги-то…
Зато каратели пришли. Собирались впопыхах, почти всё побросали… Остался отряд вроде человек десять, чтобы карателей сдержать. Все погибли. Потом, позже уже, вернулись несколько партизан, своих похоронить. Похоронили наспех. Уже когда наши освободили посёлок, их перезахоронили. На площади. Да, ты знаешь, если местный….
- Знаю… Там обелиск…
- Да… А разведчицу, девочку эту пятнадцатилетнюю, посчитали врагом. Что она, мол, сдала отряд…
- Это… Сестра Зотовой?
- Говорят… Потому она и молчит. И ему, Зотову, видимо, тяжко было. Ведь это он провожал девочку эту, Нину, в последнюю её разведку… Ему тогда самому лет семнадцать было. Отчаянный был, говорили. А Нина… Рассказывали, она нравилась ему… Всё колокольчики ей дарил. Первая любовь, детская ещё… А вот как война распорядилась… Потом, спустя годы уже, он на её сестре женился, на Валентине.
- Он же старше её?
- Ну, на сколько там… Вале тогда девять было, значит, лет на восемь … Ладно. Пора собираться. Им ведь только четыре часа работать можно, - кивнул он в сторону ребят - Подростки. А готовы до ночи, вот как…
5.
Распрощавшись с ребятами и их командиром, Егоров медленно пошёл к дому деда Матвея. Почему-то устал так, как никогда… Просто ноги еле шли.
- Что это ты? Не заболел? – Встретил его дед Матвей.- Есть-то будешь? А то мне на смену…
Есть Егоров не стал. Лёг на топчан, забылся зыбким сном. Опять снился лес, партизаны, парнишка, протягивающий девочке колокольчики…
Очнулся, деда уже не было. Встал, с жадностью напился воды прямо из ковша.
« А где же кулон?» Он проверил все карманы и вздохнул с облегчением, в нагрудном кармане рубашки, завёрнутый в целлофан, лежал этот кулончик…
Егоров присел на топчан, развернул целлофан и ещё раз внимательно рассмотрел его. Процарапанный колокольчик, обратная сторона исчерчена тремя полосками… Всё… Голова поплыла, в глазах потемнело…
…Лес, люди, подросток, робко протягивающий девочке лет пятнадцати колокольчики… Девочка без улыбки берёт их, что-то говорит. Подбегает девочка помладше, так же закутанная в платок, в длинном платье, босая… Та, что старше, обнимает её, оглядывается… Её окликнули?
Вот она идёт к одной из землянок, покрытой еловыми ветвями, скрывается за плащ-палаткой, служащей дверью. Выходит серьёзная, сосредоточенная. К ней опять подбегает младшая. Старшая что-то говорит ей, снимает с шеи … Что? Крестик? Нет, ведь она , наверное, уже комсомолка… Тогда что? Егоров мучительно вглядывается, и полусон-полуявь милостиво приближает его к девочкам. Кулон! Она сняла и отдаёт младшей кулон! Надевает ей на тонкую шейку, обнимает…
Снова провал, словно меняется кадр… Девочка, теперь понятно, это Нина, уходит по тропинке из лесу. За ней следует тот паренёк, видимо, и есть Зотов… Проводник. Через трясину идут осторожно, по тропе. Теперь впереди парень, пробует каждый шаг слегой, такой длинной толстой веткой. Нина идёт след в след за ним. У неё тоже слега в руках. Вот она передаёт свою слегу Зотову. Он что-то говорит, Нина отрицательно качает головой. Зашла за кусты, кусты сомкнулись. Зотов вытирает пот со лба, присаживается там, где стоял. Видимо, здесь ему и предстоит ждать Нину…
Опять провал…
Кусты зашевелились, Зотов вскочил. Оружие не достал, значит, свой идёт. Видимо, знак какой-то подан. Появилась Нина. Не улыбнулась. Взяла слегу, пошла впереди. Почему впереди? Ведь Зотов должен идти впереди….
Теперь Егоров видит их сбоку, словно кадр в кино. Он не понимает, не слышит, что они говорят. Нина, видимо, что-то говорит, потому что Зотов всё больше мрачнеет. Егоров видит, как Зотов достаёт из голенища нож, Нина оборачивается…
Ножом Зотов полоснул её по шее… Стоит. Нина что-то пытается сказать… Что? Что, Нина? « А ведь это ты «крот», Зотов, ты… я зна…» Нина хрипит, кровь залила ей лицо, одежду… Ноги подламываются, она падает с тропинки в трясину… Зотов стоит. Ждёт, когда уже не будет пузырей на поверхности трясины. Бросает нож в трясину, вытирает руки о траву. Стоит. Потом медленно бросает слегу Нины в трясину и не спеша идёт по тропинке в лес. Кажется, он плачет… Или только кажется?
6.
…Егоров очнулся и долго лежал, перебирая всё увиденное. Что? Он слышал, что сказала Нина? Слышал! Это единственное, что он слышал! И куда она смотрела? Не на Зотова… Куда-то вбок, словно знала, что там её слышат… услышат через годы… Больше шестидесяти лет прошло…
Егоров обулся, накинул куртку и пошёл к Зотовой. Он знал, где она жила. Собаки во дворе не было, калитка открыта. Он вошёл в дверь, она тоже была не закрыта. В сенях стукнул в дверь, ведущую в комнату. Дверь распахнулась, он увидел высокую, седую старуху, аккуратно одетую и причёсанную.
- Вы ко мне? – спросила без удивления.
Егоров кивнул.
- Входите, присаживайтесь.
Она села за стол, покрытый вышитой скатертью, и Егоров отметил, что у его бабушки тоже была похожая. Она её долго вышивала, делала мережки, и скатерть считалась праздничной…
- Я… Я принёс Вам Вашу вещь. Вот.
Егоров долго разворачивал хрустящую бумагу, потом положил кулон на стол.
Старуха молча смотрела на кулон, словно окаменев.
- Вы… Всё знаете, - не спросила, а утверждающе сказала она, не притрагиваясь к кулону.
- Да… Возможно, это мои домыслы…
- Нет, - резко сказала Зотова, - нет не домыслы. Этот кулон… Вернее, раньше это была серебряная ложечка. Это была маленькая кофейная ложечка. Родители наши были коммунистами, а бабушка всё-таки тайком крестила нас. И меня, и Нину… Эту ложечку «на зубок», подарила Нине её крёстная. Ну, её уже нет давно… Это она отвела нас в лес…
Мать казнили, отец наш был на фронте. Крёстная осталась в селе. Работала в комендатуре. Это от неё Нина получала сведения. Ведь она прекрасно знала немецкий язык, в школе преподавала… Как и где они с Ниной встречались, знаю только я. Нина приходила к ней мыть полы, убирать. Каждую неделю. А, если что-то срочное, был другой канал связи, с другим связником, этого я не знаю. Не могла знать… Нина не была разведчицей, она была связной. Когда она уходила, она оставляла мне кулон. Я брала его в руки и… видимо, это же чувствовали и вы. Она возвращалась, и я царапала гвоздём на обратной стороне чёрточку…
У меня больше никого не было, только Нина… Когда она пошла в последний раз, мне… мне нехорошо было. А когда не вернулась, я взяла кулон в руки… И всё поняла. Странно. Ложечка сломалась, и именно Коля Зотов сделал этот кулон. Подарил Нине. Нравилась она ему. Но о чём-то она стала догадываться. Как, почему, я не знаю. Я ещё была мала. А в отряде ему верили – сирота, матери не стало ещё до войны, отец на фронте. И его отец тоже не вернулся потом, как и наш. Я стала бояться его, Николая... Когда прибежал сторожевой, было уже поздно. Уходили поспешно, бросив всё. Осталось десяток бойцов, остальные разделились на три группы, и ушли в другие отряды. Я ушла с одной женщиной. А когда хватилась кулончика, его не было…
Потом, после войны, я стала жить у неё, у этой женщины. Она всех потеряла, я была ей вместо дочери. А через несколько лет встретилась с Николаем. Он уезжал из посёлка, потом вернулся… Зачем? Не знаю. Может быть, тянуло на место… Вы понимаете? Он стал ухаживать за мной. Женщина, у которой я жила, тётя Вера, посоветовала выйти за него. Женихов было мало, а годы своё брали… Но я вышла не поэтому. Меня и тянуло к нему, и я его… ненавидела. Он не знал, что я догадываюсь, вернее, не догадываюсь... Знаю. Я никогда не давала ему это понять… Он ходил в школу, на митинги, везде рассказывал, как он партизанил… А мне… Мне было стыдно. Дочь родилась. Не дай Бог, если она узнает… У меня уже и внуки взрослые и правнучка есть.. Хотите, я покажу Вам фотографию Нины? Случайно сохранилась…. Только её я и нашла на пепелище. Ведь и наш дом сожгли.
Она поднялась, порылась в шкафу, достала тоненькую стопку фотографий.
- Вот. Это Нина. Это перед самой войной, она только в комсомол вступила. Карточка сохранилась, их делали штук шесть, а нужно было только две. Ну, остальные она подругам раздарила, а эта осталась… Только чуть обгорела.
С маленькой фотографии на Егорова смотрела серьёзная красивая девушка с косой через плечо. Да, это она… Та, которую он видел в своих странных снах.
- А это.. Можно не смотреть. Это Николай. Уже после нашей свадьбы.
Егоров увидел молодого парня, самого обычного Другого он и не ожидал, ведь он его уже видел… Только во снах он был чуточку моложе…
- Это дочь, внучка… Фотографии правнучки ещё нет, пока не прислали. Ей только полгодика исполнилось. Вот этим я и живу. Кончился мой вечный страх…
7.
Дома Егоров первым делом накормил Жука, что-то перекусил сам и завалился спать. Ему было легко. Мучающие его сновидения исчезли…
Дед пришёл только к вечеру, Егоров уже собирался к автобусу.
- Что же, не поживешь нисколь? – с обидой спросил дед Матвей.
- Я ещё приеду, дед. Обязательно приеду. Вот только материал сдам про поисковиков, и на целое лето к тебе!
«Отряд поисковиков будет всё лето. Я знаю, где искать останки Нины. Возможно, это глубоко, ну, что ж… И обелиск надо поставить. "Здесь погибла юная партизанка Нина…"
- Дед, а как фамилия Зотовой была до замужества?
- Козаченко. А зачем тебе? – с недоумением спросил дед Матвей.
"... Нина Козаченко".
- Да, так… Ну, давай прощаться, дед.
- Смотри, - обнимая Егорова, сказал Матвей. – Обещался…
- Непременно приеду, дед!
Теперь он и сам знал, что так и будет.