Максим Петрович Орлов ненавидел театр всеми фибрами души. Всё там поддельное, ложное. В отношениях, улыбках, жестах - сплошная бутафория! А чего стоят костюмы! Пролежат они в сундуках не одно десятилетие, потом о них вспомнят и на свет божий вытащат. Встряхнут - запахнет пылью, нафталином. Костюмерша, какая-нибудь тётя Кланя, набрав полный рот воды, фыркая, как давно ушедший в прошлое паровоз, взбрызнет их водой, отутюжит … Пожалуйте, господа артисты, наряды поданы, облачайтесь. Тьфу!
Но в театр он всё-таки должен ехать. Попробуй - откажись. Потом неделю будешь ловить презрительные взгляды, смотреть на ехидно поджатые губы жены Люси и слушать её злобное шипение:
- Боже мой! С кем живу? Деревня! Колхоз «Советский лапоть»…
Такого унижения не вынести. Если Максима Петровича попросят охарактеризовать себя в трёх словах, он скажет не задумываясь:
- Я человек с чувством собственного достоинства, терпеливый, мягкий…
Сами собой напрашивались в ряд его добродетелей ещё несколько… Но условия ограничивали тремя. Справедливости ради, можно было бы сказать и о недостатках… Но собственные недостатки, как рюкзак за плечами, сам не увидишь…
Сначала жизнь казалась ему многосерийным фильмом, где каждая серия посвящалась какой-нибудь ошибке. Первая , которую не исправить, - скоропалительная, после двухнедельного головокружения женитьба на Люське. Замученная науками, она почти не замечала мужа, отпустив в свободное плавание. Плавать он не умел и потому всецело отдался работе в крупной торговой фирме, где со временем служебная лестница привела на такую высоту, что там порой и дышать было нечем. Это вторая ошибка. И без того бедная радостями жизнь тускнела, как тень на закате. Вот и сегодня… Однако, прочь проблемы, которые были, есть и будут… В театр, так в театр!
«Ненавидите ли вы театр? Ненавидите ли вы театр, как ненавижу его я?» - пытался он из толпы зрителей, спешащих на спектакль, вырвать взглядом единомышленников.
- Петь, а пьеса как называется? - поинтересовалась у своего спутника женщина с вороньим гнездом на голове.
- А какая разница, Зин? - отделался встречным вопросом мужичонка в розовой рубашке.
Максим Петрович густо покраснел и торопливо перевёл взгляд на жену. Люська, как ёлка, увешанная золотыми безделушками, преданно смотрела ему в глаза и весело щебетала:
- Макс, я хорошо выгляжу? Да? Выглядела бы лучше… Зайчик, купи мне браслетик, как вон у той «кадушки»…
Зрительный зал - чьи-то кудри и лысины, чубчики и бантики. И среди них его густая седина Максим Петрович устало опустился в кресло эпохи Ивана Грозного. Как всегда, не везёт: в России можно только маяться. Жена сидит в кресле стиля ампир какого-то Европейского государства: там хорошо просто жить. Справа от жены - кресло из Америки: там хорошо карьеру делать… От многообразия эпох и стилей зрительный зал казался пьяным и вызывал лёгкое головокружение. Однако, это что-то новенькое! От нового ни в жизни, ни на сцене он давно ничего хорошего не ждал. Насмотрелся… Как вам нравится появление в опере «Руслан и Людмила» массажиста-культуриста? А сцены в борделе? Говорят, что русские - отсталый народ. Европа давно смотрит «осовремененную» классику. Нет, это уж слишком!
Со вчерашнего дня Максим Петрович чувствовал себя витязем на распутье: налево пойдёшь - достоинство потеряешь, направо - работу. Проклятая высокая должность, высокое жалование… За них он расплачивается расшатанными нервами. Нет, Максим Петрович слишком стар, чтобы начинать борьбу за своё достоинство, слишком стар, чтобы снова искать работу. Он прикрыл глаза ...
У каждого спектакля свой режиссёр. Хозяин торговой фирмы - в расстегнутой белой рубашке на голом теле, к которому прилип огромный золотой крест на массивной цепи, искусно оперируя нецензурной лексикой, доложил о критическом положении в компании. Он, как дикий зверь в клетке, носился по залу с сигаретой во рту, выпуская дым в лицо очередного виновника кризиса. В зале - статисты, готовые в любую минуту сменить маску.
- «Он засмеётся - все хохочут, он замолчит - и все молчат»», - кстати вспомнился бессмертный классик.
- Разве ты менеджер? - кричал Хозяин, остановившись перед молоденькой симпатичной девчонкой. - Ты проститутка! Ты завалила индюшатиной прилавки магазинов. Сроки хранения давно закончились. Компания несёт огромные убытки! За всё ответишь, коза безрогая.
Девчонка рыдала, размазывая косметику по щекам. Неожиданно в сумочке зазвонил телефон. Поднести его к уху она не успела - Хозяин выхватил, швырнул на пол и растоптал . На лицах статистов замерло ожидание.
- Выйди вон и умой пичико… - неожиданно вполне миролюбиво сказал Хозяин.
- А куда директор фирмы смотрел, козёл вонючий? - теперь он пошёл в атаку на Максима Петровича, направляя на него струю дыма.
Тот поднял вверх правую руку, порывался встать - он хотел… «не позволить!» Но, увидев на лицах коллег маску полнейшего равнодушия к его служебной характеристике и представив последствия бунта, решил не возражать. Да, он, действительно, не Орёл.
Умел Хозяин обожать, обижать, причинять жуткую боль, подрывать веру человека в себя, в свои возможности. Кого винить? Козлы вынуждены жевать ту капусту, которой их кормят…
Аплодисменты... Максим Петрович очнулся и, охваченный всеобщим порывом, сделал несколько вялых хлопков. Медленно погас свет. Яркие прожектора выхватили из темноты на сцене маленькую фигурку склонившейся над тетрадями Учительницы. Одинокими аккордами ненавязчиво звучал бессмертный «Школьный вальс»… На сцене царствовала Её Величество драма.
Это была старая пьеса из категории «вечных». Потому что, к сожалению, к радости ли, трудно утверждать - человек от Рождества Христова мало в чём изменился. Вслед за автором режиссёр создавал для героев ситуации нравственного выбора, а зрителю ненавязчиво внушал, что такое верность, честь, достоинство, обман, предательство, проверял человека, искушая сытостью.
- Позвольте, - не соглашалась Учительница с требованиями директора, - школа отняла у меня в жизни всё: свободное время, интересы, семью… Научитесь хотя бы меня уважать!
Привыкшая к диванной жизни публика откровенно скучала и развлекалась, как могла. Люська то шуршала конфетными бумажками, то, прищурив глаз, заглядывала в маленькое зеркальце, стараясь поймать изображение сидящего сзади импозантного мужчины в шейном платке канареечного цвета.
А Максим Петрович неожиданно почувствовал, как куда-то исчезла скука, а вместе с ней и душевная пустота. Жадное внимание подняло складки лба. Он слегка подался вперёд, боясь что-нибудь пропустить, не услышать. Ему хотелось пересесть в первый ряд, аплодировать каждой удачной фразе. Он чувствовал, как в едином потоке сливаются реальная жизнь и жизнь на сцене.
- Необходима рекламная акция. Встаньте, мужики! - Хозяин пересчитал всех по головам.
- Не густо. Ну, что имеем, то имеем… С завтрашнего дня вы - индейцы! Со всеми вытекающими: торговля полуфабрикатами, шашлыками на трассах… Костюмы индейцев сделаете сами. И вообще, шевелите броднями… Я вам деньги плачу! Вы мои со всеми потрохами! Орлов, ты главный индеец - Шаман.
Маски в зале согласно кивали головами. Приказ Хозяина не обсуждался. Да и надо признать: было в нём что-то рациональное. Хозяин - предприимчивый человек: своё не отдаст и чужое не упустит!
- Боже мой… - шептал Максим Петрович. - Жизнь - театр!
Он не ждал антракта. На предложение жены пойти в буфет ответил отказом и всё думал, думал:
- Конфликтовать - это понятно: дать в морду, не подать руки, вычеркнуть из памяти, а как научиться не терять достоинство? Скажем, положил его в карман и потерял по дороге. Нет теперь у тебя достоинства. Люди это сразу заметят. «Где твоё достоинство?» - спросят. Сначала для того чтобы выжить, достоинство потеряешь, потом совесть, уважение и… превратишься в планктон…
Превращение Максима Петровича в планктон началось ещё дома. Жена извлекла из компьютера десятки портретов индейцев. Она изучила их быт, нравы, особенности раскраски, украшения… Постепенно сложился образ идеального Шамана. Люся его «лепила из того, что было». Максим Петрович нервничал, отказывался примерять блондинистый парик жены с двумя косичками. Он швырял Люськины бусы, не хотел втыкать в седые волосы индюшиные перья, брать в руки шаманскую рамочку, улавливающую сны.
Сон Максим Петрович «поймал» в эту же ночь. Он в обычном костюме сидел на огромной тыкве, а поодаль на бархатной подушечке теснились вокруг Хозяина, сталкивая друг друга, индейцы со знакомыми лицами. Они активно жестикулировали и кричали:
- Времена меняются, а ты остаёшься прежним, дурак!
- Каждый осёл сам решает, на кого ишачить!
Снежным комом висела над ними луна. Медленно и грозно неизвестно откуда появившийся дым полз к потухающей звезде.
- А я считал их друзьями, - с грустью подумап Максим Петрович, проснувшись.
После антракта зрителей поубавилось. Но те, кто вернулись, пребывали в отличном настроении:
- Современная вещь… И без этих… выкрутасов…
- Клёво!
- А училка-то - дура!
- Какая сила духа! Есть о чём подумать, есть…
- Эта пьеса про меня…- прошамкала маленькая старушка в чёрном платье.
Все ждали финал.
Педсовет. Директор школы, как никогда, агрессивна. Это закономерно. Трудно найти человека, которого бы не испортила власть.
- Мария Ивановна, Ваше отношение к нам вполне объяснимо. Если у человека нет других достоинств, он это компенсирует агрессией, - не выдержала Учительница. - Но мы же люди! Нас уважать надо! - добавила она.
- Так! Встала и ушла! Вон! - взметнулась вверх рука директрисы.
- Кто со мной? - обратилась Учительница к коллегам.
Пауза затянулась…
- Я! - бросился к сцене Максим Петрович, досадливо отмахнувшись от Люськи, пытавшейся его удержать.
Глаза горели, дыхание сбилось.
- Я с Вами! - повторил он, протягивая Учительнице руку.