Время – не деньги. Время нельзя копить, откладывать на "чёрный" день, занимать, обменивать и ссужать. Им нельзя рассчитываться, его нельзя уступать и невозможно спрессовать в хрусткие пачки банкнот. Но… его можно тратить – щедро, разбрасываясь и не считая, или скупо, дрожа над каждой минутой. Его можно убить. Убить - одним из многочисленных способов, и это умение называется времяпрепровождением. Убить, не чувствуя себя убийцей, - до поры до времени, пока не опустеет кошелёк.
У меня была уйма времени, но не было денег. Как у всех, живущих вокруг. Несоответствие это считалось обыденным и не заслуживало внимания. Жизнь - дешёвая, удовольствия – доступны, и что ещё нужно человеку для счастья? В поисках истины я убил массу времени. Ответа не нашёл, и лишь одно мне стало очевидно: не стоят деньги того, чтобы тратить на них частицу вечности. В конечном счёте, зарабатывание денег - такое же времяпрепровождения, как и любое другое…
Нас было трое: Саша Беленький, Саша Чёрный и я. Мы убивали время весело, как и положено убийцам, совершающим преступления для собственного удовольствия. Саша Беленький идеально подходил для этой роли. Он был энергичен и бесшабашен – под завязку, ни для чего другого места не оставалось. Лёгкая улыбка змеилась на его устах. Ясный взор блуждал, выискивая жертву досужего промысла.
О любви с первого взгляда написано много, и почти ничего – о первой фразе. А между тем, она имеет огромное значение. Набор вступительных слов для уличного знакомства удручающе скуп. Сочинить нечто оригинальное практически невозможно. Меня и Сашу Чёрного это смущало, Беленького – нисколько. Он, мастер рефрена, вынимал первую фразу легко, как сигарету из пачки, вкрадчиво спрашивая: "Девушка, а вашей маме зять не нужен?"
Он торил дорожку для нас. Мы располагались в некотором отдалении и внимательно следили за всеми перипетиями. Игра завязывалась. Наступал момент, когда на стол выкладывались карты. Козырей у Беленького не было. Он учился по специальности "Водоснабжение и канализация". С такой картой можно было лишь блефовать. Беленький прятался за спасительной аббревиатурой – "ВК" и, если жертва проявляла настырность, отшучивался: "Это значит – Воздухоплавание и Космонавтика". Вот тут в игру вступали мы: "Ничего подобного. Это значит – Воняет и Капает". Беленький обижался, но быстро отходил. Он понимал, что без нас ему не справиться. Диссидент Анатолий Гладилин был прав: уболтать девушку – полдела, надо, чтобы она разговорилась. Этого Беленький как раз и не умел.
С ним было легко и трудно. Легко, потому что в его присутствии заумь не лезла в голову. Он был на переднем плане, и можно было долго оставаться в его тени. Трудно… Как бы это сказать, не обижая его. Он был косноязычен, перевирал расхожие фразы в самый неподходящий момент. Ну, например, он мог сказать: "Любовь – слепа, полюбишь и козла". Или напеть (в хорошем настроении): "Когда мы были голубые и чушь прекрасную несли". Поправлять его было бесполезно. Он упорствовал и отстаивал авторское право ожесточенно, как право первой ночи.
Беленький настойчиво искал девушку своей мечты. Ему жутко не везло: или она оказывалась умной, и он тускнел на глазах, или – глупой, и ему становилось скучно. Умственные способности очередной пассии он выявлял стремительно – за два-три дня. Разочаровавшись, возвращался, готовый к новым подвигам. Взор блуждал, улыбка змеилась. Брошенные девушки искали встречи с ним, жаждали объяснений.
Объяснение – это, кажется, главное, чего жаждет женщина.
- Саша! Звонила Ира. Она – уже! – на тебя не обижается.
- И что она сказала?
- Она сказала: я на дураков не обижаюсь.
Саша Чёрный – не был чёрным. Он был шатеном. Пушистые ресницы, красивые глаза. На смуглом лице играл румянец. Он умел стесняться и краснеть, вспыхивать по-девичьи, как-то неожиданно для окружающих – вроде ничего не произошло, ан нет: лакмусовая бумага сигналила: что-то случилось. Единственное, что его портило, - улыбка. Он смеялся, стиснув зубы, словно они у него испорченные. Ничего подобного: зубы были великолепными, рот запечатывал тютчевский запрет.
С девушками Чёрный был предупредительно-обходителен, никогда не произносил грубых слов и сальностей. И они его обожали, не подозревая, что он – далеко не прост и умеет сказать "нет" с величайшим тактом. Скажет, - и виновато покраснеет, и им сразу станет стыдно за его смущение.
Он был аккуратист. Пыль и грязь не липли к нему, будто его с рождения пропитали антистатиком. Как Ахилла, держа за пяточку. Готовая одежда казалась шитой по нему. Он поднимал воротник пальто или пиджака, – отвороты лежали неподвижно, словно пристроченные. Рубашки и брюки не мялись. Никогда я не видел человека, который был бы безупречен в любых обстоятельствах, не предпринимая для этого никаких усилий. Я пытался следовать ему, понял, – не дано - и махнул рукой.
К дружбе он относился трепетно. Всегда готов был прийти на помощь. И ничего не требовал взамен. О неурядицах в его жизни я узнавал окольными путями и никогда от него. И это тоже было редкостью в мире, живущем по принципу: ты – мне, я – тебе.
Мы зацепили двух девушек. Они спешили на занятия и убежали вперёд. Мы пошли следом. Они вошли в главный корпус университета, поднялись на второй этаж. Мы - за ними. Они – в аудиторию, мы – тоже.
И вот вошла преподавательница с фарфоровым личиком, и спросила по-английски:
- Вы - новенькие?
И Чёрный и Беленький изучали немецкий. Отдуваться пришлось мне. Я сказал, что мы из Набережных Челнов и задержались с переездом, потому что участвовали в студенческой олимпиаде. Фраза получилась длинной, особенно эффектно звучало по-английски название города.
- Очень хорошо, - сказала куколка. – Давайте запишем ваши фамилии.
Я толкнул Чёрного локтем. Он встал и сказал: Копейкин. Мне ничего не оставалось, как сказать: Рублёв. По аудитории прошелестел лёгкий смешок. Тут встал Беленький и выпалил:
- Петров-Водкин.
Аудитория ответила смехом. Хохотали все. Даже куколка. Она припадала к столу, словно её наклоняли, и издавала запрограммированный звук. Один Беленький сохранял серьёзность, оглядывая присутствующих недоумённо, будто спрашивал: а чего тут смешного?
Наконец, все отсмеялись, и куколка сказала:
- Ну, что ж, начнём занятия.
И тут наступившую тишину разорвал хохот Беленького. Все молчали и взирали на него как на дурака.
- Что это с ним? – спросила куколка.
- Видать – дошло, - ответил я.
Сашка никак не мог угомониться. Куколка заёрзала. По её фарфоровому личику прошла незапрограммированная тень сомнения:
- Вот что… Как вас там, Рублёв. Идите в деканат и принесите мне письменное подтверждение.
Я вышел, походил по коридору, потом открыл дверь и на нормальном русском языке сказал:
- Копейкина и Петрова-Водкина срочно приглашают в деканат…
Чёрный был зол – редкое явление. Он сказал:
- Причём здесь Петров-Водкин? Ты умнее ничего не мог придумать?
- Действительно, - сказал Беленький. – Чёрт попутал. Вообще-то я хотел назвать Бестужева-Марлинского. Или Муравьева-Апостола.
- А просто – Иванов или Сидоров – нельзя?
- Да ты что? – возмутился Беленький. – Кто же поверит?..
Я всегда считал девушек нашего города самыми красивыми, и удивлялся, когда узнавал, что это не так. Мешанки были эффектны. В их красоте играли жанры, но в симбиозе таилась смутная угроза, и потому, несмотря на призывы властей, ценились чистокровные особи за внятность и определённость породы…
Их звали Ольга и Таня с лёгкой руки АС, вдохновившего потомков на материализацию поэтических образов. Они были дочками военных. Все красивые девушки города были дочками офицеров. Взращённые под сенью баллистических ракет, они были самоуверенны и надменны. Ольга – блондинка, Таня – чуть темнее…
Дальнейшее передаю со слов Хранительницы очага: "Вначале тебе понравилась Ольга. Не спорь, я же лучше знаю. И мне поначалу понравился не ты, а Чёрный. Это потом уже, когда мы пригляделись друг к другу, я поняла, что ты не такой уж и нахал, каким кажешься, а скорее наоборот. А Беленький наблюдал за всем со стороны, надеясь, что наши отношения закончатся так, как они у вас обычно кончались. А Ольге нравился Чёрный, но она уже была влюблена в своего музыканта и ждала, когда истечёт срок его службы. Так бывает, тебе этого не понять. Не спорь, я лучше знаю. Она честно призналась Чёрному, и он отошёл".
Чёрный перестал появляться в институте. Я поехал к нему домой. Он жил в районе "Красного молота". Дверь открыла сестра. "А Саши нет, - сказала она. – Он женился и уехал". - Куда? – "В Чехию" - ответила она. Или в Венгрию. Куда, не имело значения, важно, что уехал, не попрощавшись. Больше я его никогда не видел и ничего о нём не знаю...
А Беленький появился через несколько лет. У него был прострелен бок. Он показывал рану, заклеенную пластырем. Где это случилось, я не ведаю - до Афгана было далеко. На мои расспросы кривил губы в улыбке, ядовитой, как у змеи в период весеннего спаривания…