Действующие лица:
Семья Дирда:
отец Пеликсас Дирда
мамаша Мариена Дирда
старший сын Казимерас Дирда
средний сын Юозас Дирда
младший сын Повилас Дирда
дочь Саломея Дирда
пастушок
жених Саломеи Пятнюнас
будущая жена Юозаса Дамуле
зеваки — деревенские жители
Действие первое
Питейная забегаловка. За столом сидят пастушок и Повилас. Пастушок жует хлеб с кусочком сала, Повилас пьет пиво из бутылки.
Явление первое.
Повилас, пастушок.
Повилас:
И что ты такой хлипкий? Сала мало ешь, что ли? Сала, сала надо больше есть! Без него, брат,совсем ноги держать не будут, ослабнешь, и морковки на огороде не выдернешь. Сумеешь кузнечные мехи раздувать? К девкам ходишь?
Пастушок отрицательно качает головой.
Повилас:
Не ходишь? Какой же ты подпасок? Нет, не потерплю, чтобы такой верзила остался одиноким! Вот женю тебя и осенью домой привезу не с одним харчем, а и с молодой женой! Я, брат, своего батрака не обижал и не обижу. Высватаю не какую-нибудь кривоногую или конопатую. Будет русая, ядреная, как с осенней ярмарки!
Пастушок:
А вы сами и будете набольший в доме?
Повилас:
Набольший, только четвертый с краю. Папаша еще скрипит — раз. Дальше Казимерас, так сказать, старшой в доме. Третий мясоед со сватами гуляет и все жену не подберет. А потом есть у нас еще Юозекас. Ну, этот, так сказать, малость недоделанный: встанет с утра и молчит, хоть ты ему кол на голове теши. А сказанет что — так разве ночью во сне, и то ни к селу ни к городу. Ну, а там опять будто рот зашит. И так целый день! (смеется)
Пастушок:
И чего же это он так молчит?
Повилас:
А что ему говорить! Рассказывала намедни матка, что мальцом он надоеда был, вот папаша и щелкал его по вискам, видать, так и отшиб ему мозги. А что ушибленный скажет? У нас папаша такой: муха не пролети — сейчас тебя за вихры, головой об стену — только икай от сладости. Вот и посчитай: папаша, Казимерас, Юозекас, и выходит, что я — четвертый, набольший с краю. А ты на папашу не гляди, теперь он сам в параличе, почитай, четвертый год кроватью скрипит, все бока пролежал... Так-то! Позвал он меня нынче утром и говорит: один, говорит, сын женится, другой сын как есть дурак, так поезжай ты, Повилекас. Только чтоб пастушонка мне сыскал хорошего и чтобы недорого.
Пастушок:
И так недорого.
Повилас:
Я и не говорю, что дорого, я говорю — мне подешевле нужно. Сегодня ты мне уступил, завтра — я тебе. Да, ты это... Я тут малость, так сказать, хватил... Так ты помалкивай.
Пастушок:
Не видал я.
Повилас:
Вот и помалкивай. Слышь?
Пастушок:
По запаху узнают.
Повилас:
Не твое дело. Ничего ты не видел, ничего не знаешь. Будут тебя спрашивать или не будут, а ты знай одно, что ничего не знаешь. Понял или кнутовищем объяснить? (помолчав) Гороху пожую — дух отшибет. Что, отшибет?
Пастушок:
Не знаю, не жевал.
Повилас:
Как полосну кнутом с оттяжкой — пожуешь! Молчок, понял? И про то, сколько за тебя содрали — молчок. Не ты рядился, не тебе и говорить. Слышь? Ну все, пошли. Скоро дома будем.
Явление второе.
Старик Дирда, мамаша, Повилас, пастушок.
Деревенская изба, помещение поделено на две части: большая зала с печью, посредине — длинный деревянный стол, вокруг него стулья, вдоль стен — лавки и большой сундук, слегка отступающий от стены, пространство накрыто старыми грязными тряпками, слева — кровать, справа — вход в горницу. В горнице кровать и стул. В глубине сцены — входная дверь с улицы в избу. От печки до стены перекладина, на которой навешана одежда. На кровати, отвернувшись к стене, лежит под одеялами старик Дирда. Он говорит, не поворачиваясь, говорит хрипло, с одышкой, с кашлем. Виден только его затылок. Его жена хлопочет у печи. Входит Повилас с пастушком.
Повилас:
Опять, мамаша, одна маешься? Куда Салямуте улетучилась?
Мамаша:
Улетучилась, тебя не спросилась. Самого где носило до сих пор? Как поехал с утра, так и след простыл, а еще на Салямуте киваешь!
Повилас (усмехаясь):
Зато какого пастушонка я откопал, матушка! Глазом поведи куда нужно, туда и ставь! Парень расторопный, осенью оженим!
Старик Дирда (со стоном):
Сколько просадил?
Повилас (смущенно, начиная снимать кожух):
Немного, немного...
(обращаясь к пастушонку)
Раздевайся и ты, тут, братец, не настоятель живет и слуг нету, сам действуй. Вешай свои лохмотья вон на перекладину, после ужина разберемся — что куда.
Старик Дирда:
Я не спрашиваю, много или немного. Я спрашиваю — сколько просадил?
Явление третье.
Старик Дирда, мамаша, Повилас, пастушок, Юозас.
Входит Юозас.
Повилас:
А-а-а, Юозекас! Может, скотину помочь обрядить?
Юозас молча снимает кожух, вешает на перекладину, шапку, достает нож, деревянные чурки, садится на лавку и начинает их обстругивать. Мамаша достает горсть спутанной шерсти и дает пастушку.
Мамаша:
Вот, разбери, покуда подам ужин.
Старик Дирда:
Говорил тебе - поищи парня побольше. Кого ты мне привез?
Повилас:
Да ты бы, папаша, хоть обернулся, взглянул. Не пастушонок, а прямо дуб!
Старик Дирда:
Платить, спрашиваю, сколько будешь?
Повилас:
Дешево сторговался, папаша. Пучок льна посулил, две меры ячменя...
Старик Дирда:
Какого льна?
Повилас:
Чесаного не дал, одного трепаного. Потом еще пуд ржи...
Старик Дирда:
Погоди, не лезь ты с рожью. Я про лен спрашиваю. Дома лишней прядки нет, обрывка веревки повеситься не найдешь, а ты — лен подпаску. Хозяйство пустить по ветру хочешь?
Повилас:
Папаша...
Старик Дирда:
Вези назад своего лоботряса! Ишь, льна ему отвали!
Повилас:
Папаша...
Старик Дирда:
Разохотился отцовское добро чужим людям швырять. Коли хочешь быть для всех таким умным, таким добрым, то сперва наживи дом, СВОЙ дом, а там уж швыряй. Хоть обеими горстями швыряй, но свое, а не мое! (пастушку) Дери шерсть, чего остановился? Лен выторговывать умеешь, а работать — руки отсохли?
Мамаша подходит к кровати, поправляет одеяла.
Мамаша:
Казнишься, Пеликсюк, а из-за чего? Не пойдем ведь с сумой из-за этого пучка льна.
Старик Дирда:
Ты откуда знаешь?
Мамаша:
Вытреплем — отдадим. Береги здоровьице, Пеликсюк, уж и так его у тебя не больно много, сипишь, бухаешь с утра до вечера.
Старик Дирда:
А ты моей смерти ждешь?
Мамаша (со слезами):
И как у тебя, Пеликсюк, язык повернулся такое сказать!
Старик Дирда:
Все вы хороши. Покуда силы у меня были, покуда весь дом на себе тащил — папашенька хороший, папашенька разлюбезный! А теперь только и ходите, крадучись, вокруг кровати, только и коситесь: когда старик ноги протянет, когда все заграбастаем? А, не нравится?
Мамаша:
Пеликсюк, помилуй...
Старик Дирда (выкрикивает):
Не помру! Назло не помру! Хоть вы все тут околейте! Сколько ни ждите, зенки друг другу повыцарапайте, не дождетесь! А, не нравится?
Мамаша:
Господня воля...
Старик Дирда:
И не помру! Не зароешь ты меня в землю, раньше я тебя зарою! Провожу с певчими на кладбище и зарою, отрыгнется тебе твоя зависть!
Мамаша:
Пеликсюк, ради господа... При чужом человеке...
Старик Дирда:
При нем, при пастушке тебе говорю — хоть сейчас встану, попляшете вы у меня! Я вас всех переживу, всех вас зарою, а потом поеду свататься! И привезу в дом такую восемнадцатилетнюю девку, что на паре лошадей не объедешь! Покомандует она над вами, поплачете! Я не Казимерас, за меня любая пойдет, сама увидишь!
Мамаша:
И слава богу... Да как же я увижу, коли сам говоришь — зароют меня?
Старик Дирда:
Э-э-э, баба — она из-под земли видит. А я тебе одно скажу...
За сценой слышится шум подъехавшей повозки. Мамаша, вытирая руки, торопливо идет к двери.
Мамаша:
Казимерелис объявился, может, даст бог, с добрыми вестями...
Старик Дирда:
Беги, беги опять к своему Казимерелису! Припади к лаптям, напой ему — отец такой, отец сякой, на всех лается, житья от него нет. Беги, беги, чего встала?
Мамаша (останавливаясь):
Когда это я жаловалась ему, Пеликсюк?
Старик Дирда:
Беги, беги, плакальщица!
Мамаша медленно возвращается к печке, двигает горшки, постоянно кидая взгляды на входную дверь. Повилас подмигивает пастушонку и корчит рожи.
Старик Дирда:
Не передразнивай мать!
Повилас:
Я не передразниваю... (показывает отцову затылку шиш).
Старик Дирда:
Возьму вожжи — заработаешь и ты!
Явление четвертое.
Старик Дирда, мамаша, Повилас, пастушок, Юозас, Казимерас.
Входит старший сын — Казимерас. Молча раздевается, садится за стол. Со злостью плюет на пол.
Казимерас:
Черт тебя возьми, как трудно жениться...
Старик Дирда громко хихикает.
Мамаша:
Опять отказали? А у Бальнюса были?
Казимерас достает из кармана темную засмоленную бутылку и ставит на стол.
Казимерас:
Припрячь... До другого раза.
Мамаша:
Пресвятой боже, помилуй нас! У Бальнюса, спрашиваю, были?
Казимерас:
Бальнюс и ворот не отворил.
Мамаша:
А Вайтекус? Вайтекус из Бумблине? Сам завел разговор на базаре... Неужто и водочку не открыли?
Казимерас:
Назад привез. Устал я, мамаша...
Мамаша:
Пожалел бы ты мою старую голову, сынок. На посмешище людям наш дом выставляешь. И не придумает моя голова, куда тебя направить, в какую сторону дорогу показать. В котором уж дворе тебе отказывают. Как теперь людям в глаза глядеть?
Казимерас:
Покуда обратно ехали, толковал я с Жегулисом. Передохнут лошади — опять поедем.
Мамаша:
Слушай больше этого Жегулиса! Уж сколько времени таскает тебя по всем приходам и благочиниям, а толку что? Салямуте переспела, ожидаючи, так и норовит вон из дома, шляется и день и ночь... Принесет когда-нибудь под утро в подоле, и не станешь винить ее. Не видишь разве, сынок, как я извелась, ничего я больше не могу.
Казимерас:
Все, видать, чертом одержимые. Говоришь, не можешь? А я что могу? Иной раз вот и сладишься, и девка носа не воротит, а как услышит, что нас трое братьев слоняются по дому, что Салямуте не просватана, а тут и немощные родители на шее, так и велят поворачивать оглобли: езжайте откуда приехали.
Старик Дирда снова хихикает.
Казимерас (сжав кулаки и подходя к кровати):
Папаше все смешки?
Мамаша (испуганно):
Не тронь ты его, сделай милость, не тронь... Хворый человек, мало ли что помстится больному?
Казимерас:
Погоди, мамаша... Папаше все смешки? Из Скодиняй, из Чивиляй, из Плундакай сваты с бубенцами ехали к Салямуте. Любой рад бы взять, только приданое подай. Что, дали, выделили? Вот и осталась девка на бобах и киснет, и я теперь не знаю, куда глаза девать, должен ломать шапку перед всяким сморкачом. А чего? Или я не работаю, словно батрак, или из дома таскаю? Папаше все смешки?
С кровати раздается храп старика.
Казимерас:
Папаша, не притворяйся! Тут и у самого архангела Гавриила не хватило бы терпения. Слышь, папаша?
Храп продолжается. Казимерас садится за стол.
Казимерас:
Ужин давайте.
Все садятся. Мамаша ставит на стол миски с едой и кидает кучу деревянных ложек.
Пастушок:
Которая тут моя?
Повилас:
Которую схватишь, та и твоя. Гляди только, чтобы с ямкой была и не худая. Без ямки ложка — не ложка.
Мамаша:
За стол сядешь, Пеликсюк, или на кровать тебе принести?
Старик Дирда продолжает храпеть. Мамаша вздыхает и садится со всеми за стол.
Явление пятое.
Старик Дирда, мамаша, Повилас, пастушок, Юозас, Казимерас, Саломея.
Входит Саломея. Быстро оглядывает всех и надвигает повязанный платок еще ниже на глаза.
Мамаша:
Хоть к ужину явилась. Ох, Салямуте, Салямуте, добром ты не кончишь.
Саломея подходит к кровати.
Саломея (тонким, жалобным голосом):
Папашенька, а что же ты ничего не кушаешь?
Старик Дирда (переставая храпеть):
А кто же мне даст? Расселись все, чужого вон с собой посадили, кто же обо мне, старике, вспомнит?
Саломея:
Я сама подам, будешь есть? Горяченькую картошечку облуплю, помакаешь в соль... Рассыпчатая картошечка. И шкварки в черепке еще есть, перед уходом сама поставила в угли, чтобы горяченькими тебе подать.
Старик Дирда:
Так подавай.
Старик Дирда, охая, кряхтя, отдуваясь, садится на кровати. Саломея собирает ужин, ставит миски на табуретку, подвигает ее к кровати и подсаживается сама.
Саломея:
Папашенька, вот и я поем тут с тобою. Мы уж тут оба...
Старик Дирда (начиная есть):
Одна ты, одна во всем доме... Бог тебе зачтет, когда дождешься старости. Бог все зачитывает.
Саломея:
Что господь определит, то мне и ладно будет. Если только удостоюсь, вознаградит и не дожидаясь моей старости.
Старик Дирда (переставая жевать):
Опять запела о приданом? Поесть не дадут человеку!
Саломея (целуя отцу руку):
Папашенька, папашенька, да что ты, право? Приданого у меня ни в уме, ни в разуме нет. Кушай, поправляйся, не теряй времени. Разве не видишь: дом скучает по хозяйской руке, все по ветру пустили... А приданое что? Казимерас голую не возьмет, приведет с выделом, вот мне и приданое, и ничего из дома не нужно. Кушай, папашенька.
Старик Дирда:
Пой, пой, а я подтяну.
Ужин продолжается в молчании.
Старик Дирда (дожевав и обтерев рот рукой):
Так чего замолчали все? Чего рыла от меня воротите? Или я вам супостат какой, не отец?
Мамаша:
Выдумываешь ты, Пеликсюк, и не воротим, и ничего такого...
Старик Дирда:
Я детей спрашиваю, не тебя. Растил, холил, теперь никто слова не скажет. Ишь, насупились все, правда глаза колет? А когда отец правду не скажет, кто еще скажет?
Ужин заканчивается. Мамаша забирается на печь, Казимерас и Юозекас выходят, Саломея уходит в горницу.
Повилас (пастушку):
Пойдем и мы (снимает с перекладины кожух). В чулане на сундуке тебе постелю.
Старик Дирда:
Не тронь кожуха!
Повилас:
Свой кожух беру, не твой... или не видишь?
Старик Дирда:
Сперва скажи, каким льном заплатишь?
Повилас:
Папаша, ты опять за старое.
Старик Дирда:
Не тронь кожуха, говорю! Ты меня спросил, когда лен просаживал? Говорил я тебе про лен, когда ты уезжал? Тебе что было сказано? Не тронь кожуха!
Повилас:
Отец... если уж так... в кузнице я тебе на десять таких пучков накую, чтобы их черт взял. С лихвой свое получишь.
Старик Дирда:
А кузница твоя? А уголь чей жжешь? А? Каждая выкованная копейка — мне причитается. Он, видишь, накует мне!
Повилас:
Если причитается — я и отдаю, гроша ломаного себе не оставляю. Дай кожух, завтра ведь не праздник, сам всех поднимешь еще затемно.
Старик Дирда:
А мятную на что пьешь, а? Подойди, дохни, коли неправду говорю. А-а-а! Так откуда лен возьмешь пастушонку?
Повилас:
А, подавиться бы...
Махнув рукой, Повилас выходит. Пастушок так и остается сидеть за пустым столом.
Старик Дирда:
Задуй огонь, керосином тут чадить приехал?
Пастушок задувает огонь. Темно. Проходит какое-то время, открывается дверь, крадучись, входит Повилас и тянется к перекладине за кожухом.
Старик Дирда:
Опять приперся? Напрямик, не таясь, как на исповеди, признавайся, слышь? Не тронь кожуха!
Повилас уходит.
Действие второе
Та же деревенская изба.
Явление первое.
Старик Дирда, мамаша, Саломея, Повилас, пастушок.
На кровати лежит старик Дирда. Он спит. Повилас что-то выстругивает ножом, Саломея возится у печки, пастушок сплетает веревку в хлыст. Мамаша берет корзинку и собирается выходить из избы.
Мамаша (вполголоса):
Дай господи найти — не дай господи не найти. Дай господи найти — не дай господи не найти...
Пастушок:
Это ты мне говоришь, тетенька?
Мамаша (фальшивым голосом):
Это я, сынок, молитвы... А ты прочел?
Мамаша выходит.
Явление второе.
Старик Дирда, Саломея, Повилас, пастушок.
Повилас (вполголоса, усмехаясь, пастушку):
За яйцами пошла. Яйца стали пропадать. И куры кудахтают, и петух кричит, а в гнездах пусто. Вот и молится, чтобы найти.
Пастушок:
Куда же они пропадают?
Повилас (так же усмехаясь):
Воруют!
Пастушок:
Кто ворует?
Повилас:
Неведомо. Может, хорек. А может, и Салямуте. Все воруют. Вчера отковал кочергу, отвернулся обтесать черен, поворачиваюсь — а кочерга уж пропала. Хозяева! Из своего же дома тащут! Следят друг за другом, шарят по закоулкам, так и едят друг друга глазами!
Пастушок:
А следят почему?
Повилас (усмехаясь):
А ты не слыхал, как папашу на селе кличут? Кощеем зовут. Говорят, золотые у него где-то припрятаны, только он не признается. И за тобой теперь следить будут.
Пастушок:
Настоящие золотые? На которые все купить можно? Корову там... дом например?
Повилас (усмехаясь):
Ишь глаза как разгорелись. Ты рот-то не разевай, кишка у тебя для этого золота тонка. Говорят, папаша на эти деньги проклятие наложил. Только сам он их отдать может, а если кто украдет — тут его молнией прямо по башке и шарахнет, только горсточка пепла останется!
Пастушок:
А зачем тогда искать, если все равно молнией убьет?
Повилас (смеясь):
А вдруг молния промахнется? Да и пока шарят повсюду — стянуть что-нибудь могут, что плохо лежит.
Пастушок:
Повилекас... И ты воруешь?
Повилас (отмахивается рукой):
Из дерьма веревки не совьешь! Ладно, некогда мне тут с тобой рассуждать — в кузне работы полно.
Повилас уходит.
Явление третье.
Старик Дирда, мамаша, Саломея, пастушок.
Мамаша входит в избу с пустой корзинкой, запыхавшаяся. Пастушок доплел хлыст и собирается выходить из избы. Старик Дирда внезапно просыпается.
Старик Дирда:
Ты, пастушонок, не уходи. Понадобишься мне.
Мамаша с Саломеей переглядываются.
Старик Дирда:
Ну, чего рты разинули? В хлеву у скотины работы вам мало? Всех переморили уже, что ли? Пошли вон из избы, дармоеды! Лентяйки чертовы!
Мамаша с Саломеей выходят. Саломея проходит мимо пастушка, наклоняется к его уху.
Саломея (шепотом):
Только проговорись у меня! Живьем растерзаю!
Явление четвертое.
Старик Дирда, пастушок.
Старик Дирда:
Подойди ближе. Подвинь чурбачок, садись.
Пастушок садится около кровати.
Старик Дирда:
Воруют, а?
Пастушок:
Не знаю.
Старик Дирда:
Воруют. Знал я, что воруют, а теперь уверился.
Старик Дирда тяжело вздыхает.
Старик Дирда:
Растаскивают весь дом... (строго) А ты знаешь, что воровать нельзя?
Пастушок:
Я и не ворую...
Старик Дирда:
Ой ли?
Пастушок:
Честно, дядя!
Старик Дирда:
А другие? А?
Пастушок молчит.
Старик Дирда (поучительно):
Самому ли воровать, промолчать ли, когда другой ворует, - один грех. Слышишь?
Пастушок молчит.
Старик Дирда:
А Юозекаса третьего дня за что били? Я хоть и лежу в избе, а на сто верст все слышу, все знаю! Что молчишь, отвечай! Зерно, что ли, из клети таскал?
Пастушок:
Муку....
Старик Дирда:
Муку! Пирогов ему, поганцу, захотелось — муку из дома носить вздумал... А Салямуте потом из-за чего визжала? Да что из тебя, клещами, что ли, каждое слово вытягивать? Что, говорю, Салямуте — из-за муки так верещала, что, небось, в местечке слышно было?
Пастушок:
Из-за мешка....
Старик Дирда:
Без тебя знаю, что муку в мешках носят, а не в горстях! Так и говори — из-за муки, мол...
Пастушок:
Да нет. Из-за мешка... Она посмотрела — мой, говорит, мешок, я ткала, какое ты имеешь право мой мешок уносить...
Старик Дирда:
Мой! И эта туда же! Все по углам растащили, развалили... Значит, говоришь, воруют...
Явление пятое.
Старик Дирда, Саломея, пастушок, Повилас.
В избу возвращается Саломея с ведром. Старик Дирда с ее приходом отворачивается к стенке. Потом входит Повилас, наливает воды и пьет. Саломея хватает пастушка за плечо и отводит от кровати к печке.
Саломея (разъяренно, громким шепотом):
За сколько продал? За сколько, спрашиваю, продал наши души?
Саломея хватает пастушка за волосы. Повилас подходит к ним и отнимает пастушка.
Повилас:
Верни мне пастушонка. Не вы нанимали, не вам и расправляться. Мне в кузне меха раздувать некому.
Саломея фыркает и выходит в горницу.
Повилас (к пастушку):
Припер тебя старик, а?
Пастушок (сердито):
- Уйду вот отсюда...
Повилас смеется.
Повилас:
И далеко собрался? Может, и меня прихватишь? Коли уж вместе — так всюду вместе. (молчит. Невесело) Никуда ты, паучий сын, не уйдешь. Не так легко уйти... (молчит) Не так-то легко...
Повилас с пастушком уходят.
Действие третье
Та же деревенская изба.
Явление первое.
Старик Дирда, мамаша, Казимерас, Саломея, пастушок.
На кровати лежит старик Дирда. Он надрывно кашляет и стонет — его состояние явно ухудшилось. В избе Казимерас, старуха Дирда, Саломея.
Казимерас подходит к кровати.
Казимерас:
Доктора не привезти, папаша?
Старик Дирда:
А есть чем платить? Может, доктор задаром поедет?
Казимерас:
Что же деньги, папаша... Здоровье дороже.
Старик Дирда:
Когда дороже, то вези. Только на свои, а у меня нет, чтобы докторам швырять.
Казимерас (немного помолчав):
Коли нет, так, может, телушку какую свести на базар? Иль корову? Восемь дойных у нас, трех годовалых еще припускать осенью будем. Не пропадем, а здоровье дороже...
Старик Дирда:
Корову? Доктору? Лучше уже на улицу в грязь бросить эти деньги, лучше под забором закопать. От дедов-прадедов не видели в этом доме докторов и теперь не увидят.
Мамаша (подходит к кровати, поправляет одеяла, подушки, мнется, решается и не решается заговорить):
Пеликсюк... Если уж отмахиваешься от доктора... Так, может, ксендза позвать?
Старик Дирда (язвительно хихикая):
Может, заодно и гроб из клети притащишь, а? Уж разом уложить меня и заколотить!
Мамаша (крестится):
Сам не знаешь, Пеликсюк, что говоришь! Ксендз не только с причастием, он и с добрым словом приходит. Неспроста больные после него веселеют. Может, и тебе посоветует что, укажет, порошок какой-нибудь назовет... Ведь ксендз человек ученый, он не только обедни служит, он и в болезнях знает толк...
Старик Дирда:
Вижу, вижу, смерти моей ждешь не дождешься! Но не дождешься, не радуйся... Еще как хвачу поленом по темени — сама протянешь ноги. Ишь, собрались тут, ожидают! А работать кто будет? Сенокос, сено сгноите, безголовые! Все хозяйство по ветру пустить готовы!
Саломея:
Папашенька, тебе же худо, папашенька...
Старик Дирда:
Не мозоль мне глаза — полегчает! Знаю я вас. Так и норовите сложа руки посидеть... Оставьте мне пастушонка и идите ко всем чертям.
Саломея:
Этого еще не хватало, теперь этого еще не хватало! Боже ты мой, чтобы у нашего папашеньки, после того как он промучился, промаялся всю свою жизнь, сохрани боже, не было теперь своего человека капельку водицы, крошечку хлеба подать? Когда вы так хотите — бросайте отца, а мне ничего не нужно, я с папашенькой останусь.
Саломея садится на кровать к отцу в ноги. Старик Дирда пытается ногой спихнуть ее, но сил не хватает. Он лягает ее ногой, кашляет, тяжело дышит, говорит с заметным усилием.
Старик Дирда:
Уберите от меня эту ведьму! Уберите, говорю, а не то... уберите!
Мамаша подходит к кровати, уговаривает Саломею и уводит ее. С ними уходит и Казимерас.
Явление второе.
Старик Дирда, пастушок, голос Саломеи.
Старик Дирда (поманив пастушонка пальцем поближе, вполголоса):
Подойди к двери, отвори. Посильней толкни.
Пастушок подходит к двери из избы и с размаху толкает ее. Слышится звук удара и взвизг Саломеи.
Саломея (не показываясь, плачущим голосом):
А-а-а-а, взбесился ты — так шибать дверью! Верблюд окаянный!
Старик Дирда хихикает.
Саломея:
Житья нет от этого шалопута! Только и глядит, кому бы голову разбить... Корму свиньям нельзя приготовить, везде буянит, петух неподкованный!
Старик Дирда (хихикая):
А ты заходи, Салямуте, покажи, какой ты там корм готовишь за дверью...
Голос причитающей Салямуте удаляется и стихает.
Старик Дирда (пастушку):
Не сиди сложа руки. Хлебушек плачет, когда его лентяй ест.
Пастушок начинает выстругивать зубья для грабель. Старик Дирда какое-то время молчит, потом стонет и кашляет.
Старик Дирда:
Что же так давит меня, чего душит...
Пастушок:
Не знаю, дядя.
Старик Дирда:
А что ты понимаешь? Строгай зубья, сказано тебе. Будешь сидеть теперь, сложа руки на пупе! Жалованье-то идет. (молчит).Помру я, а?
Пастушок:
Не помрешь, дядя, с чего тебе помирать. Такие не помирают. Тебя, дядя, и хорошим колом не убьешь!
Старик Дирда (довольно хихикает):
Скажешь тоже — колом. А когда помру, скажешь небось — вот был старик, вот уж был старик — чертово отродье! Скажешь, а?
Пастушок:
Не скажу, дядя.
Старик Дирда (уверенно):
Скажешь! И еще покрепче бы сказал, кабы меня не боялся.
Старик Дирда сильно закашливается, тяжело дышит, потом затихает. Через какое-то время открывает глаза.
Старик Дирда (сипло, с натугой):
Пастушок... где... Освященная свеча где?..
Пастушок:
Все есть, дядя. Подать тебе?
Старик Дирда:
И ячмень не засолодили. Съедутся люди на мои похороны, а что подашь? Чего им нальешь? Сколько раз говорил я Казимерасу: не глупи, намочи ячмень, разве знаешь, когда бог призовет старого человека... Гроб вот я сам купил и привез, а солода нет... Вот и помирай теперь...
Пастушок:
Дядя, а зачем тебе освященная свеча? Такие, дядя, не помирают... Тебя, дядя, еще хорошим колом...
Старик Дирда:
Дурак! (кашляет). Положи мне свечу под руку и иди себе... Хочу помолиться... один помолюсь...
Пастушок медленно, оглядываясь, идет к двери.
Старик Дирда (слабым, стонущим голосом):
Пастушонок... Зажги свечу... призывает меня господь...
Пастушок (испуганно):
Дядя, ты погоди, не помирай еще, дядя! Я народ созову, ты погоди!
Старик Дирда (так же слабо):
Никого не надо... Жил один и помру один... Становись на колени, молись за меня...
Пастушок опускается на колени.
Явление третье.
Старик Дирда, пастушок, Саломея.
Распахивается дверь, в избу вбегает Саломея и бросается к кровати.
Саломея (всплескивая руками, слезливо):
Ах, светы, папашенька бесценный, ах, светы! Уж помираешь, папашенька, единственный, бесценный ты мой! Что же это теперь будет, ах, светы, что теперь будет!
Старик Дирда (с усилием, делая паузу после каждого слова):
Зачем... приперлась? Что... высмотрела?
Саломея, стоя на коленях у кровати, рыдает, всхлипывает, целует отцу руки.
Саломея:
Папашенька, дорогой, милый, единственный, не покидай ты меня, сиротинушку! Заклюют, защиплют меня братцы, как петухи зеленую руту, папашенька, не покидай!
Старик Дирда (хрипит):
Вон... вон!.. Что... еще... высмотрела?..
Саломея:
Папашенька, папашенька! Весь век тебя буду помнить, обедню закажу, богу буду молиться за твою душу, только ты, папашенька, смилуйся, сними свое заклятие... Смилуйся, сними, не оставь!
Старик Дирда вскрикивает и приподнимается на локтях.
Старик Дирда:
Высмотрела... грабительница... волчица... не будет тебе благословения... не будет...
Старик Дирда громко выдыхает и падает на кровать. Тишина.
Саломея (голосит со слезами):
Помер! Господи помилуй, нету больше папашеньки! Ой, Иисусе... матерь непорочная, помилуй! Помер один как перст, всеми покинутый, всеми заброшенный, ни единой души у смертного одра не было... (оборачиваясь к пастушку, быстро, спокойным голосом) А правда, никого дома нет? Так чего же ты еще стоишь? Убирайся, когда не сумел вовремя родных позвать, убирайся!
Пастушок:
Сейчас позову...
Саломея:
И без твоего зова явятся теперь. Дождь вон начинается. Ступай, наколи дров, воды надо нагреть, обмыть... Глядеть на тебя тошно...
Саломея начинает причитать и рыдать, припадая к груди старика Дирды, время от времени оглядываясь, ушел ли пастушок. Пастушок выходит из избы. Саломея замолкает, быстро подбегает к двери, выглядывает, бегом возвращается с кровати, стаскивает с нее старика, тащит его к печке и начинает его рукой рыть землю в подпечье.
Саломея (быстро):
Господи помилуй... Какая рука зарыла, та и отроет, какая рука зарыла, та и отроет, какая рука зарыла, та и...
В избу возвращается пастушок с охапкой дров и замирает у входной двери. Саломея выхватывает из подпечья сверток, завернутый в рогожу, и, удерживая его, волочит старика обратно к кровати. Оставив старика лежать на полу, она с краю раскрывает рогожу — видно, что в свертке золотые монеты — и снова закрывает рогожу, оглядывается во все стороны, но не замечает пастушка, начинает совать сверток за пазуху. Он не умещается, выскальзывает, а она все продолжает свои попытки.
Саломея:
Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй...
Саломея прижимает сверток к груди и кидается к двери. Лежащий на полу старик Дирда вдруг хватает ее за подол юбки. Саломея визжит и пытается убежать, но старик юбку не выпускает, и она отлетает обратно. Саломея с визгом кидается в разные стороны, потом развязывает пояс юбки, выскакивает из нее и выбегает в дверь мимо пастушка. Пастушок какое-то время стоит и смотрит на старика Дирду. За дверью гремит раскат грома, сразу за этим раздается голос Повиласа.
Явление четвертое.
Старик Дирда, мамаша, Повилас, пастушок, Юозас, Казимерас.
Повилас:
Бух, и никаких гвоздей!
В избу вбегают Повилас, Казимерас, Юозас и мамаша. Братья замирают, снимают шапки и некоторое время стоят молча.
Мамаша (пастушку):
Расскажи: как все было?
Пастушок:
Значит, Салямуте...
Мамаша (перебивая, рассерженно):
Чего там Салямуте? Ну, что ты мямлишь? Что Салямуте?
Пастушок молчит.
Казимерас:
А на самом деле, парень? Что Салямуте?
Мамаша:
Слушай ты его!
Повилас:
А где же наша Салямуте?
Казимерас:
На самом деле, где она? Раньше всех домой прибежала... еще задолго до дождя.
Мамаша (отводя глаза):
Я ее послала. Послала посмотреть, что и как... Как набегут тучи, больному всегда худо... и я послала.
Повилас:
Так где же она?
Явление пятое.
Старик Дирда, мамаша, Повилас, пастушок, Юозас, Казимерас, Саломея, Пятнюнас
Входит Саломея за руку с Пятнюнасом. Она уже в другой юбке.
Саломея (проходя мимо пастушка и наступая ему на ногу):
Цыц у меня!
Пятнюнас:
Уж вы Саломею не бейте... Не она это...
Повилас:
Что не она?
Пятнюнас:
Вот я и говорю тебе: не она, чего тут спрашивать?
Саломея (бросаясь мамаше на шею, с рыданьями):
А-а-а-а, помер наш кормилец бесценный, папашенька разъединственный, остались мы обе сиротинушки! Один, как отшельник, не было родного человека освященную свечу подержать... Сколько говорила, сколько твердила, сколько просила: нельзя оставлять папашу одного, нельзя оставлять одного, бедняжку! Послушался кто-нибудь? Услыхал кто, принял к сердцу? С пастушонком, с чужим оставили, как нищего какого, как, не дай бог, кого...
Мамаша (тоже начиная плакать):
Пеликсюкас, вечный ему покой, сам не захотел...
Саломея (перебивая):
По доброте это, по доброте сердечной... Всю жизнь папаша не о себе заботился, а чтобы всем было хорошо, чтобы в доме и соломинка зря не пропала, чтобы мы, его чада недостойные, горя не знали!.. Ой, папашенька, милый ты мой папашенька! Что ты наделал, папашенька мой единственный! (рыдает) Вбегаю в избу, как вернулась, а он лежит, бедняжечка, и подняться уж не может... А пастушонок, дурень этот, стоит и не подсобит! Поворачивался, говорит, папашенька, поворачивался на другой бок и грохнулся на пол, и встать не мог... На другой бочок, господи боже, не было кому повернуть! Вцепился мне в подол: подними, просит, а как его подымешь, когда бог призывает? Так и преставился, вцепившись в подол... А-а-а-а-а...
Пока Саломея причитает, Казимерас и Юозас поднимают старика, укладывают на кровать, и Казимерас пытается разжать его кулак, в котором зажат подол юбки. Ничего не получается. Юозас берет с подоконника ножницы и подает Казимерасу. Казимерас обрезает материал вокруг сжатого кулака старика Дирды.
Пятнюнас:
Так вы Саломею не бейте.
Саломея:
Да замолчи ты, болван!
Пятнюнас (разводя руками):
Сама же сказала...
Саломея (причитая):
На кого ж ты меня покинул, папашенька! Все мы, все бесчувственные, безжалостные, не ценили, не слушали, огорчали разъединственного батюшку... Если и розгой папашенька когда учил — так все по доброте своей, по любви...
Повилас:
Ловка Салямуте... Сама кует, сама и позолачивает...
Пятнюнас (к Саломее):
Выйдешь за меня — не пропадешь!
Мамаша (со слезами):
Добрый человек был... Дай господи каждому выйти за такого. Дай ему, господи, царствие небесное. Век прожить — не поле перейти: сколько бед, сколько напастей, всего и не перечтешь. А усопший, бывало, говаривал: не казнись, мать, человек лишь гость в сей юдоли слез... И так уж умел сердце утешить, что и черный хлеб становился сладким в его руках...
Действие четвертое
Та же деревенская изба.
Явление первое.
Мамаша, Повилас, пастушок, Казимерас, Саломея.
За столом обедают Казимерас, Повилас, Саломея, пастушок. Мамаша выставляет на стол миски с объедками. У нее на поясе гремит большая связка ключей. Мамаша и Саломея в трауре — в черных платьях и черных платках.
Мамаша:
Кушайте, детушки, кушайте... Остаточки, как поминали драгоценного батюшку... Вот, слава богу, еще денек долой, сало до другого раза уцелело, к страде или для нежданного-нечаянного гостя...
Казимерас:
А теперь, мамаша, не страда? Третий день рожь косим.
Мамаша:
Да разве не поевши косишь, сыночек? Разве голоднее, чем при папаше?
Явление второе.
Мамаша, Повилас, пастушок, Казимерас, Саломея, Юозас, Дамуле.
Входит Юозас, ведя за руку Дамуле. Юбка на ней обтягивает заметно большой живот.
Мамаша (растерянно):
Да что же это такое? Куда ты, сынок, Дамуле привел?
Юозас:
Женился я.
Немая сцена.
Мамаша:
Ты с матерью не шути, не такое теперь время...
Повилас (со смехом):
Молодчина, брат! Так и надо!
Саломея (бросается перед Дамуле, разведя руки в стороны, кричит):
Не пущу! Не пущу, пока я жива, в нашу избу! Мамаша, ты видишь? Скажи мне, мамаша, видишь? Молчальник-то наш безгласный, слыхала ты? Безъязыкий этот? Молчал-молчал, как истукан, а тут на тебе... Дамуле в дом привел! Веди куда хочешь, девай куда хочешь, здесь ей нет места! Не пущу-у-у!
Юозас спокойно отодвигает Саломею в сторону, ведет Дамуле к столу и сажает на лавку. Сам садится в стороне на скамеечку и спокойно закуривает.
Саломея:
Не говорила я, что так будет? Мамаша, милая, не говорила я разве? Куда же мне теперь деваться? Придет Пятнюнас, а куда я его посажу? Весь век работала, трудилась, не покладая белых рук, а теперь... как сиротинушка, как последняя из всех, скамейки для гостя у меня нет!..
Мамаша растерянно оглядывается на всех.
Мамаша (сердито):
А пастушонок чего тут торчит? Дела у него нет?
Повилас:
Мамаша, да ведь и я ничего не делаю...
Мамаша:
Ты за него не заступайся. Наслушается, а потом будет по дворам бегать, болтать про наши беды. (пастушку) Берись за дело! Слова нельзя сказать, чтобы чужой не вертелся рядом!
Пастушок идет к двери, но мешкает, не выходит из избы. Мамаша садится на лавку напротив Дамуле. Саломея бегает по комнате.
Мамаша:
Так ты уж тяжелая, ждешь теперь, бесстыдница! Да как же это, пресвятой боже! Как приключилось это?
Дамуле сидит, опустив глаза, пристукивая ногой, молчит.
Мамаша:
Чего же ты молчишь, почему ничего не говоришь? А может, совсем не Юозекас виноват!
Дамуле (не поднимая глаз):
Юозекас...
Мамаша:
Как же это могло стрястись, не дай господи? Ума у тебя в голове нет или, живя в одиночку, ошалела?
Дамуле:
Откуда я знаю? Взял за руку, повел в кусты...
Мамаша:
Кто взял?
Дамуле:
Ну, Юозекас... Взял за руку, повел...
Мамаша:
Юозекас! А ты и рада бежать, куда парень тащит. Ишь, ни с того ни с сего взял и повел.
Дамуле:
За руку взял...
Саломея (кричит):
А кого в кумовья позовешь? Да никто не пойдет, любой плюнет и не посмотрит в твою сторону! «Повел, повел...» - мало ли чего парню захочется, а ты сразу бежишь, задираешь юбку!
Мамаша:
Погоди, Салямуте, помолчи. (к Дамуле) Где же у тебя глаза были, деточка? Как же это ты так, прости и помилуй господи! Или ты на наше добро позарилась? Завладеть нашим домом хочешь? Из-за этого ты и стыд, и заповеди господни позабыла?
Саломея (кричит):
Не спрашивай, мамашенька, не спрашивай! Конечно, ей только наше добро нужно, кобыле этой!
Дамуле:
Так Юозекас...
Мамаша:
Что Юозекас?
Дамуле:
Повел...
Мамаша (с сердцем):
Да чтоб ты провалилась со своим «повел»! Скоты вы оба поганые! И как вас на месте громом не разразило! Как матушка-земля носит таких охальников!
Какое-то время все молчат. Дамуле не поднимает глаз. Юозас спокойно сидит на скамейке. Саломея мечется по комнате.
Мамаша:
Так чего же ты молчишь, как мертвая? Так уж обессилела от распутства, что слова не можешь выдавить? Ишь, опустила глазки, ровно святая Мария Магдалина, а глядит в собачью ризницу! (кричит) Ты людям в глаза гляди, а не под стол! Может, ты первая вскружила Юозекасу голову, втянула в беду? Другую небось в кусты не повел, а тебя вот повел! Как малого ребенка, как ангелочка несведущего, не сказав ни слова...
Дамуле:
Да Юозекас сказал...
Мамаша:
Что сказал?
Дамуле:
«Не съем, не съем»...
Повилас громко прыскает и зажимает рот рукой.
Дамуле (осматривая избу):
Хорошо здесь. (Юозасу) В избе будем жить или в чулане придется?
Юозас:
А тебе где больше нравится?
Дамуле:
Больше здесь.
Юозас:
Ну, здесь и будем жить, если тебе нравится. Пойдем, остальное добро поглядишь.
Юозас за руку выводит Дамуле из избы.
Явление третье.
Мамаша, Повилас, пастушок, Казимерас, Саломея.
Повилас громко смеется.
Повилас (весело):
С приплодом, мамаша! С богатой невесткой!
Мамаша вздрагивает, оглядывается, замечает пастушка.
Мамаша:
Опять этот негодник здесь! Господи, прямо светопреставление: в своем же доме негде человеку приютиться, негде укрыться от чужих глаз! Гоните его прочь от меня, несчастной, чего стоите все!
Саломея подзатыльниками выгоняет пастушка из избы, сама выскакивает вслед за ним. За ними выходит и Повилас.
Явление четвертое.
Мамаша, Казимерас.
Мамаша (плачущим голосом):
Казимерас, сыночек, что же теперь будет? Ты видишь — эта злодейка уж избу захватила, в чулан меня выпирает...
Казимерас:
Чего хотели, то и получили.
Мамаша:
Скажешь тоже, сынок. Разве мы эту клушу хотели, не приведи господи? Скажешь ты, словно ножом по сердцу...
Казимерас:
А что же, мамаша? Салича вам плоха была, заранее отмахивались от нее, как от мора какого... Так чего же теперь?
Мамаша:
Какая Салича?
Казимерас:
Та самая, мамаша. Сколько раз хотел привести в невестки, а вы пускали? К воротам не подойди. До полусмерти загоняли вы меня с этим сватом Жегулисом: подавай вам с приданым, подавай богатую, подавай такую, подавай сякую... Вот и дождались: теперь Дамулите на голову села. Так чего еще, мамаша, сетуешь? Чего добивалась, то и получила.
Мамаша:
Говоришь не как сын, как злодей говоришь. Разве я не хотела Саличу? Коли обо мне речь — которая тебе понравилась, ту и веди к алтарю. Сам ведь знаешь. Пеликсюкас, вечный ему покой, не хотел какую попало, он же заправлял всем домом. А я... что я могла? Во всем была папашина воля...
Казимерас:
«Папашина, папашина». Когда папаши не стало, когда он больше не может пхнуть вам в зад, так вы всех собак на него вешаете. Папаша был такой, папаша был сякой, всех грыз, всех прижимал... А где же ты, мамаша, была? Чего ты сама глядела? Где были все вы? Так уж ничего и не могли ни ты, ни Салямуте?
Мамаша (всхлипывая):
Я тебе, как доброму, сердце открыла, а ты вон как меня, сынок... (плачет) Ищи теперь вчерашнего дня. Где была, чего смотрела? Пожалел бы мою старую голову, сынок... Поседела, постарела, дрожа перед отцом за всех, вечный ему покой, всю жизнь боялась его как огня...
Казимерас:
Ты, мамаша, боялась, Салямуте боялась, Повилекас боялся, я боялся... Все хороши. А Юозекас вот не боялся. Юозекас молчал. Видел, что отец уже из ума выжил, что языком тут не поможешь, и молчал, ждал. И дождался теперь, сделал так, как ему нужно. Помалкивал, а теперь — хозяин, не сравнишь его с нами, с дураками.
Мамаша (разъяренно):
Какой он тебе хозяин! После отца — я старшая в доме!
Казимерас:
А старшая, так чего теперь плачешь? (молчит). Поклонишься, мамаша, ты этой Дамуле, и еще как низко поклонишься. Покомандует она еще над нами всеми.
Мамаша:
Я ее вон выгоню!
Казимерас:
А она в суд подаст из-за ребенка. Опозоришься на весь приход, перед родичами краснеть будешь. (молчит). А я работал, как вол работал, хуже батрака, хуже помещичьего батрака в имении, как раб какой... А что у меня есть? Что мне теперь осталось? Чего же ты молчишь?
Мамаша:
Я разве знаю. Не съест же нас эта кикимора. Авось потеснимся как-нибудь, авось уместимся все в одном доме...
Казимерас:
И посадим Юозекаса себе на голову? Чтобы он тут один над всеми командовал, вместо отца брюзжал и грыз?
Мамаша:
Чего же ты хочешь? Если уж тебе очень нужна Салича, не можешь без нее, так приводи, я благословлю...
Казимерас:
Куда я ее теперь приведу? Две невестки у одной квашни? (молчит). Делиться надо.
Мамаша (вздрогнув и перекрестившись):
С ума ты спятил, сынок, лукавый тебя попутал. И как язык у тебя поворачивается — такое святотатство? Иль ты берись верховодить, или устраивайся как-нибудь еще, а делиться я не позволю, слышишь? Только начни делить да дробить, не то что дома, косточек своих не соберешь.
Казимерас:
А может, его и не было, матушка. Может, у нас никогда и не было дома?
Мамаша молча смотрит на Казимераса.
Явление пятое.
Мамаша, Повилас, Казимерас, Саломея, Дамуле.
В избу с криком влетает Саломея, волосы растрепанные, лицо расцарапанное, за ней вбегает Дамуле, пытаясь схватить ее за волосы. Саломея бросается к мамаше, Дамуле останавливается недалеко от двери. Следом, смеясь, входит Повилас.
Саломея (верещит):
Мамаша! Видишь, мамаша? Она не только жить пришла, она драться лезет! Видишь, как исцарапала меня, дикая кошка, видишь, мамаша?
Дамуле:
Не ты хозяйка, я хозяйка! Не тронь Юозекаса, мой Юозекас!
Повилас (к Дамуле, весело):
Дай ты ей, чего лезет к чужим мужьям!
Дамуле:
Сам дай! Пусть не лезет!
Мамаша:
Что еще у вас стряслось?
Повилас:
Да Саломея бросилась бить Юозекаса, а Дамуле, не будь дурой, вступилась за любимого. Ох, если бы ты видела... (смеется)
Казимерас:
Началось!
Действие пятое
Та же деревенская изба. Юозас перетаскивает сундук в горницу. За сундуком было пространство, закрытое сверху тряпками. Видно, что там стоптанные башмаки, какие-то обломки, все это мамаша Дирда подбирает и уносит тоже в горницу. Дамуле собирает тряпки, стаскивает с перекладины одежду, носит и кидает ее в горницу, где Саломея складывает все на лавку. Юозас перетаскивает туда же, в горницу, кадку с соленьями.
Явление первое.
Мамаша, пастушок, Казимерас, Саломея, Юозас, Дамуле.
Дамуле:
Нам чужого не надо!
Юозас:
Что имеем — свое имеем, а чего не имеем, то еще будем иметь!
Вещи перетащены, мамаша начинает готовить обед.
Дамуле (останавливая руку мамаши с кувшином):
Не лей столько молока, не из канавы черпаем! Опять же, куда столько сала извела? Перебьется семья и так!
Мамаша:
Чтоб уж еду для себя жалеть, зачем тогда человеку и жить? И где это видано?
Дамуле:
Сейчас не пасха, не рождество, чтобы колбасу лопать.
Мамаша:
Колбаса — не колбаса, а кусочком — другим можно потешить душу. У нас всегда так бывало: через край не лили, но и в рот попадало.
Дамуле:
А теперь будет вот так!
Мамаша:
Да нищие мы, что ли?
Дамуле:
Нищие сами по себе, мы сами по себе! И блинов каждый день не нужно, сейчас не сенокос, не жатва. Похлебали щей, воздали хвалу богу — и идите работать! Ну, садитесь за стол, долго еще ждать вас всех?
Все садятся за стол и начинают хлебать варево. Дамуле подходит к пастушку, за плечо вытаскивает его из-за стола и отводит к двери.
Дамуле:
Подпаска нечего за стол сажать.
Мамаша:
Никогда я не отделяла батраков от своих и теперь не буду отделять!
Дамуле:
Я отделю.
Дамуле наливает в маленькую миску немного варева, добавляет туда же воды и отдает пастушку.
Дамуле:
Батрак не побрезгает. Сама была батрачкой, знаю: проголодаешься — все подчистишь!
Казимерас:
Не баба, а антихрист. Сама была батрачкой, должна бы другим сочувствовать...
Дамуле:
А мне кто сочувствовал? Ты, что ли?
Казимерас:
Ну и выбрал ты себе, братец. Сам черт ее нес, а сатана бросил!
Юозас:
Если моя плоха — выбери себе лучше.
Все заканчивают обед. Пастушок, Юозас и Дамуле выходят из избы.
Явление второе.
Мамаша, Казимерас, Саломея.
Казимерас:
Делиться нужно, чего ждешь, мамаша? Или чтобы совсем на шею сели? Не стану я больше ждать, мочи моей нет!
Саломея:
И я не стану ждать. Мне бы только срок после похорон вышел, а там Пятнюнаса за руку, к алтарю, и плевать мне на вас.
Мамаша:
Не позволю дом разваливать! Пеликсюкас перед смертью так наказал. А отцовское слово свято, оно не уходит с этого света.
Казимерас:
Давно ушло, только ты, мамаша, этого не видишь. И какой это дом. Богадельня Дамуле, а не дом.
Мамаша (раздраженно, в сердцах):
Кто виноват, что ты дурак! Хотел Саличу, и надо было привести Саличу, чего смотрел другим в рот?
Казимерас (немного помолчав):
Как ты сказала, мамаша? Как ты, мамаша, сказала?
Мамаша (так же в сердцах):
Уступил, посадил эту кикимору мне на шею, а сам окрысился на меня, делиться задумал!
Казимерас (не своим, будто деревянным, голосом):
Вот спасибо, мамаша. Спасибо за правду, за поучение. Теперь буду знать, как в дураках не остаться. (кричит) Делиться, и все тут!
Мамаша:
А ты не очень, не очень тут... Ты гляди, видали мы таких ершистых, с сумой они по дорогам бродят. Мой дом, мое и последнее слово будет!
Казимерас взглядывает на мамашу, потом выходит, хлопнув дверью.
Явление третье.
Мамаша, Саломея.
Саломея:
Нехорошо так с Казюкасом, мамаша, не надо было так. Он ли не трудился, за домом не смотрел, он ли не отработал за всех батраков на поле? И его надо пожалеть, мамаша. Тоскует он по Саличе.
Мамаша:
Ты еще тут болтаешь. Если он голую приведет, тогда что Пятнюнасу дадим?
Саломея:
Мне ничегошеньки не надо, мамаша. Что бог даст, то и будет. Я не пропаду. А приданого и Юозекас не ахти сколько получил. Казюкас не врет: разваливается наша семья. Повилекас ни днем, ни ночью дома не бывает. Я только срока после похорон жду. Разваливается, разваливается наш дом, мамаша, рушится все, расстраивается. Подумай сама, матушка: Казимераса рассердим — где тебе голову приклонить, где век доживать?
Мамаша:
Это... ты спрашиваешь? Ты у меня? Так ты меня не будешь кормить?
Саломея:
Если у самой будет что, мамаша, ничего не пожалею, последнюю юбку сниму и отдам. Да откуда быть юбке, когда дом не делишь?
Мамаша:
Стало быть, и ты против отцовского наказа? Против живой матери?
Саломея:
Ты пойми, мамаша. Подумай, сама рассуди и пойми!
Явление четвертое.
Мамаша, Казимерас, Саломея.
За дверью слышится шум. Входит Казимерас.
Казимерас:
Повилекаса не видели?
Мамаша:
Да его с позавчерашнего вечера нет. Шатается где-то, совсем от рук отбился. Вот на той неделе подбил ватагу, за ночь все ворота на селе поменяли. У богатеев дворы большие, ворота широкие — повесили их какому-нибудь бобылю, так они пол-огорода прикрывают. А бобылевы воротца у первого хозяина, Подериса, раскачиваются, и пол-проема не закрыто. Целый день мужики потом ворота на место возили, обругались все. И не видел его никто, да больше такое сотворить некому.
Казимерас:
Вот я Подериса на улице и встретил. У него дочка с позавчера пропавши. Он у меня и про Повилекаса спрашивал — все знали, что Повилекас за Уршуле увивался. Может, оба куда махнули? Да ведь ехать — деньги нужны, а Подерис сказал — у него из дома ни копейки не пропало...
Старуха Дирда охает и садится на лавку. Саломея меняется в лице, выскакивает из избы, возвращается еле-еле и почти на пороге теряет сознание. Мамаша и Казимерас бросаются к ней, укладывают на кровать, брызгают в лицо водой.
Явление пятое.
Мамаша, Казимерас, Саломея, Пятнюнас.
В избу вбегает Пятнюнас.
Пятнюнас (мамаше):
Вся деревня гудит — Повилекас с Уршуле сбежали! (к Саломее) А все на месте, все ли на месте, Салямуте? Ничего не тронуто?
Мамаша:
Что на месте? Чего пристал? Спятил, что ли, не видишь, как она мучается?
Пятнюнас:
Так она, может, скажет... Может, все на месте. Говори, Саломея — все на месте?
Саломея (всхлипывая):
Да... все на месте...
Пятнюнас с явным облегчением вздыхает.
Мамаша:
О господи, ничего не пойму я, ничегошеньки... Век прожила рядом, а не видела, что Салямуте так к Повилекасу привязана. Ничего я не видела... Ну не сокрушайся, не казнись, жив твой Повилекас, куда-нибудь укатил — и опять прикатит!
Саломея медленно, с усилием, поднимается с кровати, продолжая плакать, идет к двери. Пятнюнас идет с ней, обнимая ее за плечи.
Пятнюнас:
Раз на месте — так на месте, а касаемо Повилекаса, может, и надо поплакать, надо человека жалеть, слезы — это хорошо. Идем, я тебя в березняк поведу, там хорошо поплачется...
Мамаша (им вслед):
Вот это, я скажу, любовь! Кабы меня кто-нибудь так любил...
Действие шестое
Та же деревенская изба. Мамаша хлопочет у печи, Саломея подметает.
Явление первое.
Мамаша, Саломея, Пятнюнас.
Входит Пятнюнас с очень озабоченным видом. Саломея ставит веник и бросается навстречу Пятнюнасу.
Саломея:
Садись, может, тебе кваску холодного? Просидели мы нынче обедню дома, может, стряслось что? Какие новости?
Саломея присаживается рядом с Пятнюнасом, мамаша садится на лавку напротив.
Пятнюнас:
Не знаю, что и сказать...
Саломея (всплескивая руками):
Неужто ксендз не дал отпущения?
Пятнюнас:
Да вроде нет...
Мамаша:
Что есть, то и говори, ты же почти зятек мне, свои ведь теперь люди. И не стыдись, не бойся, не впервые нам про всякие напасти слышать. Как старики говорят, беда не приходит одна...
Пятнюнас:
Может, и не беда...
Мамаша:
Раз Пеликсюкаса похоронили, а Повилекас пропал из дома, чего уж хорошего ждать?
Все молчат. Пятнюнас загадочно смотрит то на Саломею, то на мамашу, вытирает пот.
Мамаша (потеряв терпение):
Может, еще кого позвать, Казимераса или Юозекаса?
Пятнюнас:
Может, не надо...
Мамаша:
Так что же стряслось?
Пятнюнас многозначительно смотрит на Саломею и мамашу, достает из кармана конверт, кладет перед собой на стол и накрывает ладонью.
Пятнюнас:
Письмо принес!
Все молчат. Женщины смотрят на конверт на столе.
Пятнюнас (медленно, с удовольствием):
Встал я утром и, как встал, подумал: день ведренный, думаю, чего бы не сходить в костел? Наквасил сапоги, надел брюки и опять думаю: все парами идут, отчего бы и мне с Салямуте не пойти? Пришел я к вам, а тут...
Мамаша (перебивает, торопливо):
А мы дома остались, домашнюю обедню отчитали. Разве теперь выйдешь из дома? Эта злодейка Дамуле так втерлась, ничего нельзя оставить без присмотра... А кому письмо-то?
Пятнюнас (так же медленно):
Вам. Как Салямуте сказала «нет», я и подумал: почему мне одному не пойти? И пошел я, накинул пиджак и иду. И Пятрас Макнюнас идет со мной. А Пашаписы едут. Кобыла у них жеребая, на каждом шагу спотыкается, а они, видишь, запрягли, поехали! Ну, думаю, не хозяин он...
Мамаша (перебивает):
А письмо на самом деле мне? Покажи!
Пятнюнас по-прежнему прижимает письмо ладонью к столу.
Пятнюнас:
На почте взял. Неужто письма под заборами валяются? Ну значит так... Обогнали нас Пашаписы, всех запылили. Ничего, отряхнулись мы, не доходя местечка. А обедню сам настоятель служил, только проповедь читать послал викария. Вот это уж проповедь была! На пьяниц кричал, потом за вечеринки... И откуда он все знает? Жарит как по-писаному...
Мамаша:
Письмо-то, письмо... Отдай, не томи...
Пятнюнас:
Да я, может, не все еще рассказал.
Саломея:
Мамаша, дай ты человеку рассказать. Нашла когда спешить - «письмо, письмо»...
Пятнюнас (с удовольствием):
Салямуте верно говорит! А после проповеди мы по местечку погуляли... И тут я вдруг подумал: а хорошо бы на почту зайти...
Мамаша:
И зашел, и взял, и ладно сделал... Давай же письмо, зятек!
Саломея:
Мамаша, пятки, что ли, тебе кто припекает? Ведь и читать не умеешь, и в письме не смыслишь.
Пятнюнас:
Так, может, я и почитаю. Я умею. Три зимы в школу ходил, до сих пор не забыл. Вот зашел я и спрашиваю: нет ли чего в нашу деревню. А тут почтарь и говорит: бери, говорит, Пятнюнас... Вот так при всех и говорит: бери, говорит, Пятнюнас, и отнеси, ты человек надежный, не затеряешь... Ты, говорит, честный, вот и отнеси, только не читай по дороге. Письма, говорит, свои можно читать, а за чужие в тюрьму сядешь. Поглядел я на письмо и думаю: нужно, думаю, отнести!
Пятнюнас со значением смотрит на женщин, поднимает письмо.
Пятнюнас:
Вот оно, письмо! (распечатывает конверт)
Саломея (возмущенно):
Как же ты распечатал? Разве тебе пишут? Забыл, что почтарь сказал?
Пятнюнас:
Не ты ли сказала, что мамаша не умеет? Вот я и почитаю. Отчего не почитать, раз человек просит?
Мамаша:
Читай, читай...
Саломея (рассерженно):
Не читай! Очень нужно это чтение. Мало ли кто накатает всякой ерунды, все и читать? Да еще в праздник.
Мамаша:
Да ты спятила, Салямуте, или белены объелась? Раз письмо пришло, как его не прочитать?
Саломея:
А зачем это? Не горит. Будет время, сами почитаем. Я сама прочитаю...
Пятнюнас (обиженно):
Когда так, может, мне уйти? А еще говорили: свои люди, родня...
Мамаша:
Не слушай ее, шалую! Муж ей нужен, так теперь сама не знает, что болтает. Садись, почитай, будь такой добрый!
Пятнюнас (обиженно):
Салямуте не просит.
Мамаша (льстиво):
А тебе что? Я сама прошу!
Пятнюнас:
Можно и уйти.
Саломея (выходя из себя):
Читай уж, читай, подавиться бы тебе этим письмом!
Пятнюнас (читает):
«Мамаша, пишу тебе я, сын твой Дирда Повилекас, целую руки и ноги, ибо ты одна у меня, мамаша. Не гневайся, прости меня, мамаша, что, не сказавшись, покинул, огорчил...»
Мамаша (начиная плакать):
Сыночек... непутевенький... Где остальные все? Казимераса позовите... и Юозекаса... все почитаем. Так он жив, жив мой непутевенький! Зови всех, Салямуте!
Саломея (возмущенно):
Еще чего! Ноги их здесь не будет! А если тебе, мамаша, хочется, если тебе здесь не нравится, то иди с письмом к своим хорошим сыночкам...
Мамаша (укоризненно смотрит на Саломею, качает головой):
Читай, сынок...
Пятнюнас (продолжает читать):
«Прости, матушка, своего младшего сына, не хотел я быть под башмаком у Дамуле, вот и ушел. Может, больше не увидимся на этом свете, я буду помнить тебя, помолюсь. И ты, мамаша, помолись. А Салямуте спасибо передай, что отцовы золотые, которые она после папашиной смерти захапала и от нас всех в клети в старой ступе спрятала, были хорошо завернуты в рогожу, не заржавели, хватило мне и на билет, и еще купил я сапоги с голенищами...»
Пятнюнас замолкает и смотрит на Саломею, раскрыв в изумлении рот.
Мамаша:
Что замолчал, читай! Какие золотые, кто завернул?
Пятнюнас (жестко):
Салямуте! (после паузы) Так-то ты со мной, Салямуте?
Мамаша:
Читай, читай, ничего я что-то не пойму...
Пятнюнас (продолжает читать):
«А Подерису скажи, чтобы поплакал о своей доченьке. Мы оба с Уршулите теперь в Гамбурге, дорогой повенчались и садимся на пароход, поплывем по морю. И больше мы не вернемся, Подерис обоих бы убил. Мамаша, прости своего сына, Уршулите кланяется тебе в ноги, и я целую твои белые руки. Сын твой Повилекас Дирда.»
Все молчат. Пятнюнас кладет письмо на стол, встает, комкает в руках шапку, потом направляется к двери.
Мамаша:
Так и уходишь? Посидел бы с нами, не чужой ведь, чтобы в беде оставлять...
Пятнюнас (останавливаясь):
Может, и чужой.
Мамаша:
Когда все хорошо, то и чужой пожалеет, а пришла беда, и свой нос воротит. Куда же ты бежишь, где тебе теплее будет? Сядь, посидим, посоветуемся по-людски.
Пятнюнас:
Не приходится рассиживаться.
Саломея (кричит):
Мамаша, не удерживай его! Пусть бежит куда хочет. Велика важность, жалеть не станем. Найдутся женихи и без него.
Пятнюнас:
Может, и не найдутся.
Саломея:
Ну и иди себе, нечего порог вытирать.
Пятнюнас (топчется у двери, но не выходит):
Может, и правда.
Мамаша:
Салямуте, обожди, чего кричишь на человека? Другой бы на его месте шею тебе свернул за такое дело... (к Пятнюнасу) А ты тоже хорош, соблазнил мою доченьку, обманул, на позор выставил, куда я ее теперь дену?
Пятнюнас:
Кто кого соблазнил — это еще надвое, а кто обманул — только не я.
Саломея:
Думаешь, ты мне нужен? Я на тебя, дурака, и глядеть не желаю! Вовсе ты мне, болван этакий, не нужен!
Мамаша:
Салямуте! Или ошалела?
Пятнюнас:
Когда не нужен, тогда чего цеплялась, проходу не давала? Зачем золотые показывала?
Саломея (разъяренно):
Потому что земля у тебя, дурака, есть, избенка есть, а ты, дурень, совсем мне не нужен! (видя, что Пятнюнас берется за ручку двери) Обожди, куда бежишь сломя голову?
Мамаша:
Истинно так, я тоже скажу. Разве мы голяки, нищие какие, сохрани бог? Две дойные коровы отдаю в приданое Салямуте, телку еще вдобавок, лошадь с упряжкой, а что там в сундуке — и не говорю уж. Где тебе теплее будет — сам подумай. Проживете и без золотых.
Пятнюнас:
Да ведь золото, может, золотом и останется, оно не сдохнет, не сгорит...
Мамаша:
Куда ты сейчас пойдешь, кого искать будешь? За тридевять земель ездить, время терять. А тут невеста из своей же деревни, под боком выросла, сызмала известная, знакомая. Сколько раз с ней на вечеринках танцевал, с гуляний вместе ходили.
Пятнюнас:
Не ахти какая слава жениться в своей деревне. Можно и людям себя показать.
Мамаша:
Да ты только посмотри, какая девушка — работница, скромница, слава про нее худая не идет. А уж какая ласковая, душевная, - хоть к ране прикладывай. Да и приданое не в горсти, на возах увозить придется. Ты примерь, сколько добра получишь!
Пятнюнас (уверенно):
Какой меркой не мерь, а того, что в рогожке было, не смеришь.
Все молчат.
Пятнюнас (укоризненно):
Хоть бы еще я не говорил, не учил. Отдай, говорю, мне, не бабьим рукам золото удержать. Отдай, говорю, спрячу так, что собаки во всей волости не разнюхают. Послушалась меня Салямуте, сделала по-моему? Чего же мне теперь слушать? Не приходится... Были золотые — да сплыли на пароходе вместе с Повилекасом...
Пятнюнас открывает дверь и выходит за порог. Потом возвращается.
Пятнюнас (протягивая к Саломее руку):
А кольцо-то верни.
Саломея застывает на месте.
Пятнюнас (оправдываясь):
Кольцо-то золотое. Пудов двенадцать ржи за него отсыпал. Зачем ему пропадать? Найду другую — опять покупай! Сама подумай, не приходится так!
Саломея срывает с пальца кольцо и бросает в лицо Пятнюнасу.
Саломея (кричит):
Чтоб тебе подавиться! Чтоб ты по дороге к венцу повывихивал свои кривые ноги! Чтоб твою кобылу хорьки заездили, а ты сам... ты... ты... шею чтоб свернул в болоте! Чтоб тебе жена попалась кривая, косая и пучеглазая! Чтоб тебе...
Саломея, рыдая, падает на кровать. Пятнюнас подбирает кольцо, старательно завязывает его в платок и уходит.
Явление второе.
Мамаша, Саломея.
Мамаша:
Бог тебя наказывает, Салямуте. Хотела одна всем завладеть, у меня, у братьев украсть, а бог видит, бог иначе судит. Раз не всем, то и тебе нет...
Саломея (всхлипывая):
Черт рассудил, не бог... Погоди, доберусь я как-нибудь до этого Повилекаса, отрыгнутся ему мои золотые...
Явление третье.
Мамаша, Саломея, Казимерас.
В избу вбегает Казимерас, смотрит на мамашу, на зареванную Саломею.
Казимерас:
Значит, верно?
Мамаша (отводя глаза):
Что, сынок?
Казимерас:
Состарилась ты, мамаша, а врать как следует не научилась. Постыдилась бы детей. Одно я тебе скажу: нынче же начинаем делиться!
Мамаша:
Сынок, что ты говоришь, сынок...
Казимерас:
Довольно! По милости Салямуте Повилекас уже отделился. Остались мы трое и ты, стало быть, на четыре части и будем все рубить. Чего уж лучше?
Мамаша:
Не дам хозяйство разбивать! Пеликсюкас, вечный ему покой, сказал...
Казимерас:
Поглядим! (выходит, хлопнув дверью).
Действие седьмое
Двор, с одной стороны сложено сено, с другой стена избы. Рядом сложены доски, в глубине сцены — плетень.
Явление первое.
Мамаша, Саломея, Казимерас, Юозекас, Дамуле.
Все стоят около досок. Разговор все время ведется почти криком. За плетнем зеваки.
Зеваки:
Дирды делятся! Сюда, сюда! Дирды делятся!
Казимерас:
Доски возьму я. Теперь уж дураком не буду — женюсь. Женюсь обязательно, избу надо строить, чтобы было куда молодую хозяйку привести.
Зевака:
Знамо дело, не отдавай, Казюкас, неравно облопаются! (смех за плетнем)
Юозекас:
А чего это тебе? Нам тоже строиться надо, клеть вон разваливается.
Дамуле:
Доплатим деньгами, оставь доски! Мы будем строиться!
Казимерас:
Строиться, строиться! Захватили избу, а у меня крыши над головой нет!
Юозас:
Дамуле верно говорит: мы будем строиться!
Саломея:
Дай вам волю — вы все захапаете! Вавилонскую башню себе стройте! Мамаша, ты тут старшая, скажи им, чтобы не трогали! Мне пригодятся эти доски!
Мамаша (горестно):
Детушки, детушки... и откуда вы такие уродились...
Зевака:
Мамаша, да из ущелья за твоим сундуком! (смех за плетнем)
Юозас (к Казимерасу):
Ладно, черт с тобой, бери доски! Мы старый сарай на снос возьмем!
Саломея:
Мамаша, что ж с нами-то будет, мамаша? Все хапают, а ты молчишь, скажи ты им!
Мамаша:
Салямуте, тебе отойдет тогда уж новая горница. Хоть тут свару не затевайте! Вот со скотиной что делать — ума не приложу... Три телки есть. Одному кому-то не хватит телки... Что скажете, детушки?
Дамуле (к Казимерасу):
Бери вместо телки хомут.
Казимерас:
Какой еще хомут?
Дамуле:
На перекладине в сенях висит. Хороший хомут.
Казимерас:
Когда хороший, так чего он висит? Смеешься ты надо мной? Мы давно уж хомутом тем не пользуемся, левая клешня с трещиной... Сама бери!
Зевака:
Сама бери! Юозекаса запряжешь в местечко ехать! ( смех за плетнем)
Дамуле:
Мне и телка пригодится.
Казимерас:
А мне и подавно.
Мамаша (жалобно):
Коли такова божья воля, что уж поделать, возьму я этот никудышний хомут себе.
Саломея (возмущенно):
Как это себе, как себе? Взбесилась ты, мамаша? Столько всякого дерьма набрала, куда ты денешь этот хомут?
Мамаша:
Сколько уж я стерпела обид, стерплю и эту...
Зевака:
Стерпишь, мамаша, человек ради чужих столько терпит, а как же мать ради своего дитяти не стерпит? Все стерпит, все до капельки, даже хомут! (смех за плетнем)
Юозас (довольно):
Теперь дальше. Еще что осталось?
Зевака:
Дальше, дальше! Представление давай! (смех за плетнем)
Мамаша:
Сено поделить надо...
Юозас:
Как делить будем? Охапками считать?
Казимерас захватывает охапку сена и относит в сторону. Юозас захватывает охапку побольше.
Мамаша:
Неровно вроде бы получается...
Казимерас отхватывает у Юозасовой охапки часть сена, собирается положить его назад.
Дамуле (обиженно):
Да, небось свою не общипывал, а мою щиплешь...
Казимерас кладет сено обратно Юозасу.
Саломея:
Конечно, все только Юозекасу да Юозекасу обжираться! Гляди, не лопнут ли они с такого добра!
Казимерас:
А, черт бы вас всех взял...
Казимерас плюет и отходит к сену. Вглядывается и вытаскивает оттуда тележное колесо, кладет его на землю.
Зевака:
Вот и еще добро нашлось! У них, глядишь, по всем углам припрятано! Как делить будете? Может, сразу в суд? Я пойду свидетелем! (смех за плетнем)
Другой зевака:
Да они в суд не подают!
Зевака:
Передерутся — и подадут! (смех за плетнем)
Казимерас:
Тьфу, старье негодное...
Мамаша:
Все добро, не выбросишь.
Юозас:
Хорошее колесо, в хозяйстве все пригодится.
Мамаша:
Возьму я это колесо тоже себе... (берется за колесо)
Юозас:
Мамаша, зачем тебе? Я хозяин, мне надо! (берется с другой стороны за колесо и начинает тянуть на себя, но мамаша не отпускает)
Мамаша:
Сынок, не позорь меня, хоть тут уступи матери!
Юозас (дергая за колесо и стараясь вырвать его):
Мамаша, пустое говоришь... У тебя и телеги нет...
Зевака:
Гляди, гляди, мамаша с Юозекасом схватились! (смех за плетнем)
Саломея:
Мамаша, с ума ты сошла, что ли? Зачем тебе это колесо, не смеши народ, пусти!
Казимерас:
Мамаша, не надо, постыдись, люди смотрят!
Мамаша с Юозекасом топчутся по двору, стараясь вырвать друг у друга колесо. Зевака перепрыгивает через плетень, подбегает к мамаше с Юозекасом и тоже берется за колесо.
Зевака:
Счас я вас помирю. Юозас, зачем тебе колесо? Ты хороший хозяин, зачем тебе плохое колесо — продай его мне! (дергает колесо на себя)
Юозас (запыхавшись, отпуская руки):
Да купи...
Мамаша чуть не падает, когда Юозас отпускает колесо.
Зевака:
Хорошо заплачу, хозяйка, продай колесо!
Мамаша от неожиданности отпускает руки. Зевака хватает колесо и утаскивает его за плетень.
Юозас (вслед зеваке, растерянно):
Эй, а деньги?
Зевака (уже из-за плетня):
Будут деньги, деньги не пропадут! Вы у меня берете в кредит, я у вас беру в кредит, разве не рассчитаемся? (смех за плетнем)
Юозас отворачивается. Мамаша опускает глаза.
Мамаша (тихо):
Давайте покончим с сеном. Веревкой обмеряем и отметим, вот и все...
Явление второе.
Мамаша, Саломея, Казимерас, Юозекас, Дамуле, пастушок.
Та же изба. Все сидят за столом.
Мамаша (растроганно):
Последний... последний раз сидим за одним столом. Так и распалась семья...
Все сидят молча.
Мамаша (начиная всхлипывать):
Вот, чуяло ли мое сердце, смекала ли моя глупая голова? Бывало, усажу вас всех за этим самым столом... Пеликсюкас, бывало, сядет в конце, а кругом вы, как неоперившиеся воробышки, как утята... У одного нос расквашен, у другого рукав оторван, третий палец порезал, а все свои, так бы и обняла, согрела под крылышком...
Юозас:
Мы не одни сидели, с батраками. А работали все больше батраков!
Казимерас:
Мамаша, не надо...
Мамаша:
Крутенек был Пеликсюкас, правда это, а все, бывало, послушает, как вы все щебечете, как из-за каждого пустяка слезы льете, и улыбается, бывало, и говорит мне: «Мать, растет у нас семья, как каменная стена, будет к чему на старости лет прислониться, где от ветра упрятаться, а, мать?» И погладит, бывало, всех, кому еще и баранку сунет... Крутенек был, но сердце доброе.
Юозас:
И полена для башки не жалел.
Дамуле хихикает.
Казимерас:
Не надо, мамаша, хватит...
Мамаша:
Нет больше Пеликсюкаса. И Повилекас неизвестно где... Обидел он нас, а все свой человек, из сердца не вырвешь, простите и вы его, детки. Одна радость у меня осталась, чтобы на всю жизнь было между вами согласие, как в нынешний вечер. Порадовался бы тогда и Пеликсюкас на небесах, и я бы спокойно закрыла глаза... Обещайте теперь, на последней нашей общей вечере, что будем жить все по-хорошему, будем помогать друг другу...
Мамаша последние слова произносит, уже плача, и выжидательно смотрит на детей. Все молчат.
Мамаша:
Дамулите, так ты мне ничего и не скажешь?
Дамуле:
А куда мы пастушонка денем?
Юозас:
Вот это верно! Все поделили, а как же быть с мальчишкой? Моя Дамулите толком спрашивает: куда пастушонка денем? Кто будет ему жалованье платить?
Мамаша:
Не этого я ждала от невестки...
Казимерас (к Юозекасу):
Бери себе, коли хочется. Ты в избе живешь, ты теперь большой хозяин, тебе понадобится подпасок.
Юозас (сердито):
А ты не смейся — да, я большой хозяин!
Казимерас:
Так я и говорю.
Юозас:
А зачем мне пастушонка навязываешь? Бери сам, коли такой умный, а мне не надо.
Дамуле:
Подойдет очередь, сама попасу. Хлеб изводить пастушонка навязываешь?
Казимерас:
Я бы взял, да куда его дену? Сам на кровати не помещаюсь, в клети повернуться негде, ложку некуда положить... Да и кровать теперь не своя.
Дамуле:
Ну и другим не навязывай!
Мамаша:
Дети, прошу я вас, постыдитесь, пожалейте меня, старую. Не могу я так...
Казимерас:
Чего же ты, мамаша, хочешь?
Мамаша:
Начали с бога, кончили подпаском, - красиво это? И опять в доме будет грызня, опять ругань. Постыдились бы из-за мальчишки ссориться.
Юозас:
Так возьми его, мамаша, сама, коли ты такая добрая, вот и не будет никакой грызни, все уступим.
Саломея:
Как это так, «мамаша, возьми»? Сам избу занял, коров набрал, а пастушонка — нам с мамашей? Не дождешься! Ни ты, ни твоя кривобокая Дамуле не дождется!
Юозас (кричит):
Ты Дамуле не касайся! Ты ее истоптанного башмака не стоишь!
Дамуле:
Жених ее бросил, вот она и бесится!
Саломея (кричит):
Кого это жених бросил? Я тебе покажу, кто меня бросил! Я тебе, кикиморе, патлы-то повыдергаю!
Мамаша:
Салямуте, рехнулась? Оставь, не связывайся с этой гольтепой...
Саломея:
Гольтепа-то гольтепа, а вот скрутила Юозекаса, полдома у нас отняла!
Дамуле:
Куда ж пастушонка-то девать? Сам черт нанял его на нашу голову.
Пастушок:
Повилекас нанял.
Саломея (кричит):
Ну и беги теперь за своим Повилекасом, поцелуй его в пятки!
Все кроме мамаши кричат, ругаются, размахивают руками. Мамаша, закрыв лицо руками и плача, выходит вперед, садится на сцену. Через какое-то время оглядывается.
Мамаша:
Вот и нет больше дома. Был дом — и нет. И семьи нет. А может, правду говорил Казимерелис? Может, семьи-то у нас никогда и не было?
Занавес