Лилия ЮМАЕВА
ДОЧА
Он проснулся совсем рано, когда предрассветный сумрак едва пробивался сквозь оконную штору и освещал все предметы в комнате неверным, призрачным светом, наводя тоску и мрачные мысли о конце – том самом конце, который молодым представляется бесконечно далеким и потому нереальным, а старым – безнадежно близким и оттого устрашающе неизбежным. Прежде в такие моменты Георгий пытался отвлечься чем-нибудь сиюминутным, спасительным своей незначительностью, но со временем понял – не думать о конце невозможно, это так же естественно, как дышать, как по утрам втягивать в себя ароматную, живительно-горячую влагу хорошо заваренного чая, вспоминать прожитую жизнь и в своем воображении видеть рядом самых дорогих тебе людей. «Нужна философия конца», - пришел к выводу Георгий. Легко сказать! Смерти как таковой он не страшился – чем-то особо дорожить в этом мире ему не приходится. Но вот конкретную смерть он боится даже представить. Никого рядом – только она с косой… Смотрит пустыми глазницами и злорадно хохочет щербатым ртом: - Все там будете! Моя коса все живое превратит в мертвое!
Георгий, попросту Гоша, как называют его все окружающие, от одной этой мысленной картины дернулся и ощутил голенью мокрую простыню. Он резко откинул одеяло и сел в кровати:
- Доча! Сколько можно тебе говорить? Нельзя в постели мочиться! Ты дождешься, что папа выкинет тебя на улицу!
Доча, вильнув хвостом, спрыгнула с кровати и, отойдя на приличное расстояние, села и стала смотреть на «папу» широко раскрытыми наивными глазами.
- Делаешь вид, что ничего не понимаешь? – не унимался Георгий. – Больше в постель тебя не пущу!
При этих словах Доча – красивая пушистая кошка с ясной мордочкой и необычным окрасом со сложным переходом от светло-серых тонов к белым и темно-серым – подняла лапку, словно обутую в отороченный серым мехом белый сапожок, и принялась как ни в чем не бывало умываться, старательно вылизывая шерстку в самых неожиданных местах.
А Георгий между тем продолжал извергать на нее добродушные угрозы:
- Скоро ты у меня попляшешь в одиночестве! Наклевывается работа. Тебе на сметанку, на куриные потрошки денежки нужны? Нужны! Вот папа и будет пропадать с утра до ночи. Тогда узнаешь, каково это – одиночество!
Доча не обращала на его слова никакого внимания, и Георгий, встав с постели, со злостью сдернул с кровати мокрую простынку.
- Все вы, бабы, одинаковы! Не цените доброго отношения. Спасибо, хоть ногу согрела за ночь, кажется, теперь сгибается. Что уж говорить, лучше тебя лекаря нет.
Георгий отправился на лоджию готовить завтрак – именно там находилась кухня. Так распорядились прежние хозяева, сделавшие из настоящей кухни крохотную спальню. В результате сливная труба из лоджии, где разместили мойку и плиту, пролегала прямо по большой комнате, и это была для Георгия постоянная головная боль. Вот и сейчас труба снова протекала – Георгий в раздражении пихнул ее ногой в бок и громко проворчал:
- И надо же, в какой момент! Радикулит замучил, денег нет – и трубу срочно меняй! Вот, доча, какое положение. Придется, пожалуй, идти к Бахе. Пусть вкатит здоровенный укол – и бегом на работу, деньги просто так никто не даст. Слышишь меня, доча? Без этого – никак! Слава Богу, заказчик нашелся, нельзя упускать.
Доча уже стояла рядом с миской и выжидательно смотрела на Георгия большими серо-зелеными глазами.
- Нет чтобы папе помочь, так ты только на готовенькое и рассчитываешь. Мало того, что тебе еду приготовь, подай, так еще и продукты принеси из магазина, деньги на них заработай. Видишь, сколько дел у папы! А ты целыми днями бездельничаешь – барская жизнь! С другой-то стороны, что бы я без тебя делал? Кто бы мне радикулит лечил? Нет, не жалею, что под забором тебя котеночком подобрал, а теперь ты вон какая красавица да разумница!
Покончив с легким завтраком, Георгий, несмотря на постоянную уже боль в пояснице, быстрыми и четкими движениями – военная привычка – привел себя в порядок: ополоснул грудь и шею, надел чистую отутюженную рубашку, вычищенные брюки, свежие носки, провел рукой по выбритому подбородку, оглядел в зеркале голову – волосок к волоску. И, уже надев ботинки, крикнул от двери:
- Доча, папа уходит!
Кошка подошла и присела на коврике у порога.
- Вот, детка, смотри, - Георгий отыскал в кармане куртки завалявшуюся купюру и показал ее Доче, - вот за такие бумажки я покупаю все, чтобы мы с тобой могли жить-не тужить. Сейчас трубу надо менять, поняла? Я иду зарабатывать вот такие бумажки.
И он сунул купюру кошке под нос. Она ее обнюхала и даже попыталась взять в рот.
- Правильно, доча! Деньги надо пробовать на зуб. Чтобы фальшивыми не оказались.
С тем они и расстались. По дороге Георгий зашел к своему приятелю-аптекарю Бахе. Между ними установились такие отношения, что они понимали друг друга с одного взгляда. Увидев подтянутого и даже помолодевшего Гошу, Баха спросил:
- Значит, решился?
- А выход есть? На пенсию замену трубы не вытянешь.
- С клиентом уже виделся?
- Да нет, только по телефону договорился, я ж тебе рассказывал.
- Ну-ну, не уставай, как говорится. Я тебе сейчас хороший укольчик вкачу – человеком станешь.
Георгий боялся встречи с клиентом. Он уже полгода не занимался этим делом – болезни замучили. Как-то все пройдет? Но отказаться было нельзя.
Едва переступив порог чужой квартиры, он на глаз попытался определить, что за человек перед ним. На вид вроде приличный, но какой-то угрюмый, неулыбчивый. «Ну да ладно, - подумал Георгий, - главное, чтобы домовой меня принял». Такая у него была примета: если домовой к нему благосклонно отнесется, то все сложится хорошо; если же нет, то будь хоть трижды здоров и старайся изо всех сил, все пойдет наперекосяк. И потому первым делом, пока хозяин отлучился, он тут же у порога, снимая куртку и переобуваясь в тапочки, слезно попросил домового пожалеть его, больного и немощного, и не чинить препятствий работе. Войдя в комнату, Георгий вдруг сразу успокоился. Несмотря на сумрачный вид хозяина, комната была светлая, уютная, какая-то доброжелательная и даже располагающая к отдыху и расслабленности. И, наверное, поэтому вместо того, чтобы договориться с хозяином об оплате, Георгий сделал шаг к картинам на стене и быстро заговорил:
- Я сам рисую и потому мне интересно…Вот эти две картины написаны маслом, а эта – гуашью…Не думайте, я разбираюсь…
- А здесь вот что изображено? – вдруг ехидно спросил хозяин.
- Точно сказать не могу, - замялся Георгий.
- Ну, и на том спасибо. А то ведь некоторые считают, что это ракета перед стартом. На самом же деле – освещенный солнцем минарет. Картина так и называется – «Улица старого Каира». Это копия полотна французского художника.
Георгий ходил по комнате и откровенно разглядывал вещи.
- У вас все светильники оригинальные, единственные в своем роде. Вы не удивляйтесь, что я так интересуюсь. Все же я реставрирую вещи – иногда барахло, но раньше, когда был помоложе, мог даже из барахла сделать что-то приличное.
Хозяин молча смотрел на Георгия и неожиданно спросил:
- Вы вообще как себя чувствуете? Что-то вы долго не соглашались приехать ко мне…
Георгий встряхнулся и постарался беспечно улыбнуться:
- Простудился, видите ли…А может, грипп? Не знаю. Во всяком случае, сейчас я уже в форме. А что? Уж не подозреваете ли вы меня в том, что я был в запое? – хохотнул Георгий. – Так это вы зря. Я капли в рот не беру.
И по выражению лица хозяина понял, что тот ему не очень-то верит.
Как бы то ни было, они с Василием Игоревичем – так звали хозяина – договорились, что Георгий отремонтирует два кресла и диван за умеренную плату. И началась предварительная работа.
- Сегодня я недолго пробуду у вас, - говорил Георгий. – Начнем с дивана. Я вижу, старая вещь, теперь такие не делают. Сильно продавлен, но это поправимо. Вы не волнуйтесь. Можно вас просто Василием называть? Мы, кажется, примерно одного возраста.
- Ну что вы? – возразил хозяин. – Вы, наверное, значительно моложе меня.
- Мне через две недели 64 исполнится.
- А на вид дашь куда меньше: подтянутый, худощавый. Правда, бледноватый…Сразу видно, что в болезни…
- А вам-то сколько?
- Чуть постарше вас – на три годочка. Но я грузный, мешки под глазами, да и не такой оптимист, как вы. А годочки-то сейчас десятилетиями измеряются. Вот и получается, что все больше грущу…
- А это, Василий, напрасно. Вы с кем живете-то?
- Дочка ко мне приезжает. Ради нее ремонт и затеял. Мы с ее матерью давно расстались. А дочка – это другое, это навсегда. Как вы считаете?
- А вы что, сомневаетесь?
- Знаете ли, сейчас все как-то ненадежно…
- У меня тоже доча есть, - усмехнулся Георгий, - но я в ней нисколечко не сомневаюсь.
- Счастливый, - грустно ответил Василий. – Может, это нехорошо, но разные мысли в голову лезут. Раньше мать моей Насти и слышать не хотела ни о каких встречах. Уверяла, что отчим для Насти лучше родного отца. А теперь вдруг все изменилось. Как вы думаете, может, это меркантильный интерес? Извините, конечно, за такое предположение. Это, наверное, подло так думать…с моей стороны…Дело в том, что я человек не бедный…хоть и с продавленным диваном…
Георгий с искренним сочувствием посмотрел на Василия:
- Вот вы даже мыслей своих стесняетесь, а они – так называемые современные люди, идущие в ногу с эпохой, - посчитали бы вас за дурачка, да и что взять с совка, выросшего в простоте среди таких же лопухов, как сам? У меня сестра есть, чуть младше, выросли в одной семье, а между нами - ничего общего, как с разных планет. Она-то и научила меня различать людей. Я-то долго думал, что все мы одинаковые – советские, - разговорился Георгий.
- И как же научила? – с интересом спросил Василий.
- А очень просто. Своим примером. Я, конечно, знал, что жадность ее не знает предела. Какие там моральные нормы, совесть! Она думает, что все это для простофиль, для придурков писано, потому что какой же умный будет этим в жизни пользоваться? У нее свой кодекс, по нему она и живет.
Василий засмеялся:
- По такому кодексу и раньше жили, только не так много людей, как сейчас. Главное, молодых сбивают, вот что тревожит.
- Так у моей сестры и дети в нее. Она, даже выйдя замуж, норовила с меня побольше содрать. Я ее сына фактически выучил на свои деньги. Я же был классным летчиком, хорошую зарплату получал. Женился рано, с налету, а жизнь не заладилась, быстренько мы в разные стороны разбежались. А тут сестрица со слезами: у тебя денег много, помоги сына выучить. А он еще в школе был, потом – институт. Я пять лет каждый месяц выделял ему хороший куш, чтобы не бедствовал, учась в Москве. А сейчас он никогда не поздравляет меня даже с днем рождения. Есть у моей сестры и дочь, которую она с выгодой выдала замуж. Племянница с мужем и за границей пожила, и в Москве у них, кроме квартиры, большой особняк. Так, поверите ли, недавно этот ее муженек, приехав сюда на побывку к своим родителям, не забыл и меня навестить. Знаете, зачем? Уговаривал завещание написать в пользу своей жены, то есть моей племянницы, чтобы в случае моей смерти однокомнатная квартирка, в которой я живу, ей досталась. Спрашивается, зачем она ей, богатой и живущей в другом городе? Так они же за копейку вас удавят. А вы стесняетесь даже мысленно кого-то обидеть…
- Не знаю, что сказать…Ты, Гоша…можно тебя так называть?..и не думай завещание им отписывать. А то еще, чего доброго, отравят…ради квартиры-то.
- Неужто и до этого дойдут? – Георгий на момент даже прекратил сдирать с дивана обивку. – Алчность сейчас всех людей скрутила. Стало видно, что коммунизм-то рано затеяли, а может, ему никогда и не бывать. Человек-то ни в чем удержу не знает. Если у него талант, то будет лезть к вершине до последнего. А уж если зависть и подлость одолеют, то покатится в пропасть без оглядки. Отчего это так? Высота и низость – все в одной особи. Ты вот о смерти думаешь?
- А как же без этого? Все стадии прошел: в молодости боялся ее, потом стал ходить вокруг да около – что это такое, зачем она, кто ее придумал, для чего Бог соединил воедино нематериальное сознание и бренную оболочку? Спрашивал себя: если Вселенная – это вечное движение, то откуда тут взяться смерти? Возможен лишь переход от одного состояния к другому. Сейчас вот считаю, что смерти нет, но все равно боюсь ее. Рождение – это ведь тоже переход. И каждого впереди ждет непредвиденное, иногда такое страшное, что лучше не рождаться. И как тут быть? Одно для меня ясно: уж если человеку суждено преодолевать разные состояния, - а сколько их, никто не знает, - то самое главное и важное для него – это смелость и мужество. У кого этого много, тот далеко пойдет, а у кого мало… даже и не знаю, может, застрянет во времени, в каких-нибудь перегородках?
- Сложная у тебя философия, Василий. У меня все проще. За свою жизнь человек накапливает много вины перед другими. Чем больше этот груз, тем выше порог в другое существование. Я думаю, что и после своей смерти человек продолжает умирать в зависимости от вины, которую принес с собой. Большой грешник будет долго расставаться с накопленным грузом. Это и страшит. Мы же не знаем, чем там измеряется время. Наверняка, не минутами и годами, как у нас. А чем? Дозами страдания? Частицами изменяющегося сознания? Тем, что мы и представить не можем? Я неизвестности боюсь.
- Вот и я о том же. Смелость нужна, разве не так?
- Какая уж там смелость, если суждены мучения, да еще на века и тысячелетия по нашим меркам. Тут уж скорее пригодится терпение. Я смотрю, ты недооцениваешь это качество.
Георгий любил поговорить, но не очень общительный Василий, кажется, уже утомился и предложил чего-нибудь перекусить. За столом разговор переключился на более простые предметы.
- Бутерброды с сыром – это хорошо, - со вздохом сказал Георгий, оглядывая непритязательную закуску, и с хрустом откусил кусочек свежего огурчика. – Знаешь, сразу вспомнил свою вторую жену…Она у меня балерина была. Первая-то моя совершенно безбашенной оказалась, я сначала не понял, думал, она просто веселая дурочка, гляжу, а она со всеми моими товарищами крутит, будто так и надо. Я даже пробовал ей что-то объяснять – не понимает, и все тут. Расстались. Я после того долго не женился. Весь в работу ушел. А работа какая? Однажды командир вызывает: срочно надо в Караганду лететь – я тогда в Казахстане служил, - забрать тяжелобольного мальчика и быстро его в Алма-Ату доставить в больницу. «Не уложишься, -говорит, - мальчик погибнет. Погода, сам видишь, какая. Неволить не имею права. Быстро принимай решение – летишь или нет? Какой тут может быть ответ: конечно, лечу. Облачность была – ни зги не видно, продираешься сквозь тучи, как в подземелье, только молнии в полнеба освещают этот ад. Мальчика успел доставить – остался жив. Вот и вся награда за страх. Зато настроение потом замечательное, как на крыльях летаешь. Сейчас для людей бескорыстие – пустой звук. Все должно быть оплачено. А мы были другие – с дурью, со всякими недостатками, но чистые, светлые. Смотрю я, как нынешние богачи расхваливают эту жизнь – мол, свобода, достаток, живи, как хочешь. Да, живи, если у тебя есть дурные деньги. А если нет? Да хоть пропади! Вот что противно.
Василий помешал ложкой заварку в чайнике и ответил со вздохом:
- Не знаю, решит ли человечество эту задачку…Сам знаешь, лучшие люди бились над ней. Это как в математике – есть проблемы, которые поставлены и обозначены, а решить их никто не может. На земле несколько миллиардов человек, и каждый скроен на свой лад. И как же их всех и каждого в отдельности сделать счастливыми? Может ли быть общее решение у этой задачи? И ставит ли ее Бог перед собой? А люди пытаются. Они думают, что ее решение – в установлении справедливости. Но тогда мы жили бы в раю, а не на грешной земле. Вот почему у нас такое расхождение с Богом, который посылает каждому свое, и каждый требует от Него лучшего. Человека удовлетворить нельзя, и Бог это знает. Правильно делают те, кто просто исполняет Божьи заповеди. Но таких мало. Остальные же считают, что они ущемлены, и любой ценой хотят устранить эту несправедливость. Так и живем, Георгий.
- Да, Василий, глубоко копаешь. А я человек простой и по-простому рассуждаю. Совру, если скажу, что доволен судьбой. Преступлений против совести не совершал – тогда почему так тяжело живу? А есть люди, которые грешат без перерыва – врут, воруют, предают, даже убивают, а живут припеваючи.
- Откуда ты знаешь, Гоша? Ты можешь влезть в чужую душу, которая потемки? Даже если влезешь, правды не увидишь. Демоны приходят в эти потемки нежданно, и тогда никакое людское правосудие не сравнится с самосудом. Говорят же, что геенны огненной на том свете не существует, а есть муки совести, которые сжигают и изводят душу посильнее самого лютого пламени.
- Да ладно уж, Вася, совсем запугал! Спасибо тебе за угощение. Пожалуй, я на сегодня закончу, а завтра ровно в десять жди меня.
- Уж так-таки в десять?
- Без разговору. Скажу тебе честно: если расслаблюсь - пиши пропало, работу завалю. А я этого не хочу. Денежки нужны.
- Может, задаток тебе дать?
- Пожалуй, дай. Так надежнее будет.
- Смотри, не разболейся, а то с утра ты был бледноват.
- Выдюжу. Есть у меня друг, аптекарь Баха, хороший человек, мы с ним душа в душу, он про меня все знает, а я – про него. Попрошу его укольчик сделать – и я снова как новенький. Хорошо все-таки друга иметь!
- Кто бы сомневался! Хотя сам я друзей не нажил. Приятели есть – это да. А у кого их нет?
- Ну, приятелей у меня – на каждом шагу. И мужчин, и женщин. Я же разговорчивый. Со всеми бабками в округе знаюсь. Некоторые проходу не дают – женись на ней, и все тут. Одна – семьдесят пять лет, кривоногая, поверишь ли, я все думаю, как она стопы ставит – на ребро, что ли, - так она самая настырная, кричи на весь двор: «Помрешь – деньги пропадут, а так мне достанутся!» На одиннадцать лет старше меня, а уверена, что переживет. Этим бабам лишь бы деньги! Обидно что? Сам по себе я никому не нужен. Кроме, разве, дочи… Вот сейчас приду – от радости по всей квартире будет носиться, такой кавардак устроит!
- А сколько ей?
- Да она у меня совсем молоденькая. Красавица, веселая, с хорошим нравом, одно плохо – совсем меня не слушается, что хочет, то и делает.
- Женщины, они такие: как только усекут, что их любят, пиши пропало – сразу на загривок садятся.
- Что поделаешь! Кто дает тебе радость, от того все перенесешь. Ну ладно, Вася, буду переодеваться, - наклонился Георгий к своим ботинкам. – Завтра жди ровно в десять, а может, и раньше.
Доча его уже ждала – кинулась в ноги, едва он открыл дверь, а потом метнулась назад в комнату. Георгий снял куртку и достал из ее внутреннего кармана задаток, полученный от Василия. Он сунул всю пачку под нос вновь прибежавшей кошке.
- Вот, доча, смотри, что папа для тебя заработал. Не зря целый день пропадал. Есть еще порох в пороховнице! – оживленно говорил порозовевший от довольства Георгий, поглаживая кошку по пушистой шерстке. – А ты что думала? Что я вышел в расход? Не-ет, дорогуша, папа не даст тебе пропасть.
Неожиданно с лестничной площадки донесся глухой низкий рык. Кошка на мгновение вся замерла, уставившись большими круглыми глазами в кожаную обивку двери, и вдруг одним скачком очутилась у щели неплотно прикрытого входного проема.
- Ты что, доча? Не узнала соседского пса? Ты ж его до смерти боишься!
Но кошка подняла лапку и стала просовывать ее в щель,пытаясь открыть дверь.
- Доча, не делай глупости. Этот пес уже перекусил моего кота, который тут жил раньше. Я не собираюсь еще и тебя потерять, - говорил Георгий, прекрасно понимая, что кошка все равно не отступится.
У нее был странный интерес к свирепому бультерьеру, жившему этажом ниже. Именно из-за него доча никогда не выходила на улицу, не в силах преодолеть страх, который внушал ей уже один рык этого пса. Тем не менее она изо всех сил рвалась на лестницу, чтобы хотя бы сверху посмотреть на чудовище и при его появлении стремглав броситься обратно в дверь своей квартиры. Адреналина, что ли, ей не хватало? И на сей раз Георгий не смог ей противостоять и послушно открыл дверь. Доча бросилась к лестничным перилам и стала напряженно смотреть вниз. Но бультерьер не появлялся, лишь издавал из своей квартиры басовито-визгливые звуки. Но даже это производило на кошку парализующее действие, и она надолго , застыла в позе ожидания. Потоптавшись какое-то время у распахнутой двери, Георгий вернулся в прихожую и стал вынимать из авоськи продукты, купленные для себя и дочи.
Где-то внизу с шумом открылась железная дверь, и кошка одним прыжком очутилась рядом с Георгием.
- То-то же , - сказал он, закрывая вход, - страх все-таки сильнее любопытства. Давай лучше займемся приятным делом – тут я для тебя рыбку купил, твою любимую. А себе сыра взял, давно уж не брал, денег едва на суп да кашу хватало. Идем, доча, будем ужин готовить.
На следующее утро, прихватив с собой, помимо инструмента, еще целую кучу веревок и пружин для дивана, Георгий, не дождавшись 10 часов, уже стучался в квартиру Василия.
Хозяин открыл не сразу и ,казалось, был удивлен приходом Георгия. Он был полуодет и растерянно рассматривал гостя, будто впервые его увидел.
- Ты что, Вася, успел так быстро забыть меня? – бодро прокричал Георгий. – Неужто не узнал?
Василий покачал головой:
- Честно говоря, я не верил, что ты придешь. Вчера ты был совсем другой – какой-то квелый, бледный, потерянный. А сегодня ожил, прямо огурчик.
- Будешь тут квелым – полгода в постели провалялся, думал, уж больше не встану. А починкой мебели почти год не занимался.
- С чего это ты вообще этим занимаешься?
- Ну, история эта особая. Как-нибудь расскажу. Я же люблю поговорить.
- От одиночества, что ли?
- И от этого, - отвечал Георгий, переодеваясь. – Но не думай, я не всегда был один. Да и сейчас не один – про родственников я же тебе рассказывал. Народу всякого вокруг меня полно, особенно приятелей. А все равно один. Если бы не Баха, так уж, наверное, загнулся бы от своего радикулита. Мой дружок один меня жалеет. Знаешь, бывают такие люди – отпустил им Бог доброты без меры, вот они ее и прикладывают ко всем подряд, не знают, куда девать. Вот Баха такой. Чуть что – я к нему. Но и он мне душу изливает. Все-таки хорошо друга иметь.
Георгий из прихожей нырнул в комнату, и они с Василием принялись ворочать диван – нужно было его перевернуть.
- Э-эх! Старость – не радость, - тужась изо всех сил, хрипел Гоша. – Где ж моя молодость? Да и ты, Вася, не лучше. Видно, и тебя жизнь потрепала.
Наконец диван перевернули. Вытирая пот со лба, Василий спросил:
- А где же твоя вторая жена?
- Да несколько лет назад просилась назад, но я отказал. Уж лучше с дочей время коротать – все приятнее. Тем более, жена на пенсии. Она балерина была.
- Чем же плохо?
- Хорошо из зала на сцену смотреть. А как рядом в комнате очутишься – тут уже картина другая. Я долго терпел – аж десять лет. Сам готовил – и завтраки, и обеды, и ужины. Научился белье крахмалить по всем правилам. Базар, магазин, оплата коммунальных счетов, не говоря о ремонте дома, починке кранов и так далее – все это было по моей части. Кроме того, подарки по всяческим поводам, включая день Парижской коммуны, сопровождение в салон красоты, капризы из-за нарушений диеты по моей вине – всего не пересказать. И никакого тепла – околел я от этого холода в сорокаградусную жару. Но до последнего старался скрепить семью. Знал я, что третий брак не выдюжу, детей нет, и ждет меня глухое одиночество.
- То есть, как это? Ведь есть же дочка! – вскричал Василий.
- Ну, это особая история. Ты лучше послушай, как я дело это освоил, - ткнул Георгий отверткой в диванные пружины.
- Ты же классным летчиком был…
- Представь себе. Даже имел право испытывать самолеты. На хорошем счету был, стал командиром подразделения. Тут меня судьба и подстерегла. Иногда думаю: окажись рядом со мной участливая, добрая женщина, и везения было бы больше.
- А сам-то ты добрый?
- Старался. Не знаю, может, кого-то и обидел. По глупости, по горячке, но не специально. В общем, до сих пор не разобрался, почему тогда самолет грохнулся и весь экипаж погиб. Целая комиссия разбиралась – так и не разобралась. А мне сказали: или под суд, или на пенсию. Ясно, что пришлось выбрать. А мне тогда и сорока не было. Служил я в России и в Казахстане, а вернулся сюда, на родину, родители тогда еще живы были. Куда податься? Профессия какая? Летчик. По знакомству предложили: в сфере быта пригодишься, по ремонту мебели специализируйся, для тебя это легко, быстро освоишь, да и прибыльно. Так я и стал чинить мебель. Из любой рухляди могу хорошую вещь сообразить – стол, комод, диван, софу – что хочешь. Сидел я в мастерских до пенсии, а потом сразу ушел. Денег стали платить мало, перестройка все представления людей перекроила. Что раньше считалось хорошо, теперь стало плохо. Все пустились ковать деньги. Ну, и я решил: буду надомником – больше заработаю. Да разгуляться не пришлось – здоровье на коротком поводке держит. Видишь, Вася, за два дня ты всю мою жизнь узнал.
- Если бы! Ты хоть и разговорчивый, а приоткрылся лишь чуть-чуть. И так каждый. Иной раз человек уж так изливается перед тобой, что думаешь: ничего не утаил. Как бы не так! Все самое главное и важное мы держим при себе.
- Я смотрю, Вася, жизнь тебя как следует потрепала. Закрытый ты весь, недоверчивый. Грехов-то много?
- Не столько грехов, сколько глупых ошибок. Иные из них хуже всякого преступления, притом – против самого себя.
- Доверчивый был, что ли? Это мне знакомо. Я и сейчас такой, хотя хитрить научился, людей насквозь вижу. Но нет во мне опаски против людей. Знаю, что это во вред мне, а исправиться не могу. Видно, уж стар изменяться. А с дочкой-то ты виделся?
- Было. Прошлым летом приезжала.
- Что-то ты нерадостный, смотрю. Не притерлись?
- Так разные мы совсем. Она такая целеустремленная, все сокрушит на пути к успеху. А я, понимаешь, опасаюсь целеустремленных. Что-то в этом есть нечеловеческое, как ты считаешь?
- Наоборот, самое что ни на есть человеческое. Только человек и ставит перед собой цели. Этим и отличается от животных.
- Знаешь, Гоша, если человек уйдет слишком далеко от животных, он потеряет способность испытывать счастье, как уже утратил шестое чувство. Останутся одни цели. Вот поэтому я и собственную дочь побаиваюсь.
- Вот они – поросль капиталистической свободы и…как его?..предпринимательства. Дети отката. Все, что мы не доели, не допили, не подгребли под себя, они теперь изо всех сил стараются не упустить. И не знаешь, что лучше – наше самопожертвование или их жадность?
- Смотря с какой колокольни оценивать. Недавно я вычитал, сколько миллионов человек ежегодно умирает от голода, и от ужаса забыл цифру. Пытаюсь вспомнить и не могу – видно, это просто не укладывается в сознании.
- Эх, Вася, а мне иногда хочется умереть от безысходности. Зачем жил, на что силы тратил и вообще – что в этой жизни истинно ценное?
- Ишь ты, какой прыткий. Человечество сколько существует, столько и докапывается до корня, и единого ответа у него нет.
Так в разговорах и работе протекал день. Василий, видя, что Георгий, хоть и моложе, а еще немощнее, чем он сам, старался помочь – вместе ворочали тяжелые кресла, диван, натягивали крепежные веревки, сшивали обивку. Днем они перекусили чем Бог послал, а потом время быстро покатилось к сумеркам. Георгий, уставший, но довольный, выглядел гораздо лучше, чем вчера, и Василий сказал ему об этом на прощание.
- Недаром же говорят, что вера в себя окрыляет, - улыбнулся Георгий. – Все-таки самое лучшее в жизни – это всласть поработать.
Дома его встретила доча, которая от радости снова носилась по дому, как сумасшедшая.
- И что бы я без тебя делал? И лечишь меня, и радуешься мне, и предупреждаешь об опасности. С шестым чувством у тебя получше, чем у нас, человеков. Хотя не знаю – хорошо ли это? Предчувствие жизнь отравляет, разве не так? – рассуждал Георгий. – А по тебе не видно, что ты такая уж озабоченная. Ну, сейчас мы с тобой чего-нибудь сварганим на ужин, телевизор поглядим, да и на боковую.
Доча перевернулась на ковре и стала нежиться, раскинув лапки и поворачивая головку то туда, то сюда. Глаза ее лукаво блестели.
- Доча, а ну перестань! Нехорошо папе писю показывать. Мне твоя пися ни к чему! Воспитанные девочки так себя не ведут. Лучше покажи, что есть будешь. Сейчас ты у меня быстро вскочишь. Сыр, сыр! – выкрикнул Георгий, и при этих словах доча в самом деле вскинулась и проворно встала на лапки, с вожделением глядя на хозяина.
Георгий переступил порог лоджии-кухни и принялся опустошать авоську. Он поставил на плиту чайник и стал нарезать сыр и помидоры. Тут же появилась доча и в нетерпении вспрыгнула на свой стульчик.
- Что, дождаться не можешь? Ну вот, получай свой любимый сыр. А ведь раньше ты его в рот не брала. Если хочешь, это мой любимый продукт, а тебе рыбку надо любить.
Потом они, сидя вдвоем в кресле, смотрели телевизор. Впрочем, доча его совершенно не воспринимала. Сложив лапки, она просто прижималась к бедру хозяина, согревая его своим жарким пушистым телом. Мощный ток. который исходил от нее, навевал на Георгия непобедимую дремоту, и вскоре он умиротворенно засопел во сне под будоражащие звуки телевизора. Гипнотическая энергия дочи почему-то всегда оказывалась сильнее магии мировой паутины, в которую сплелись все на свете вещательные каналы и прочие сети, призванные завлечь и никогда уже не отпускать любого зазевавшегося. Потом Георгий будет выговаривать кошке за то, что она нагнала на него сон, и в результате он остался без новостей. Но каждый вечер все повторялось вновь, и утром Георгий узнавал о последних событиях по радио.
На третий день он явился к Василию опять-таки вовремя, но внутренне был натянут, как струна. Неожиданно возник страх, что он не сможет довести работу до конца и оплошает перед заказчиком, который за эти два дня сумел вызвать уважение к себе. « Нет, так опозориться просто нельзя! – волновался Георгий. – В конце концов, сумел же я сделать половину работы, несмотря на болезнь и неуверенность в себе. Осталось всего ничего – еще сегодня и завтра. – И тут же мелькнула предательская мысль. – Раньше такое дело ты играючи кончал за полтора – два дня. Да, сильно ты сдал за последний год. Если бы не доча, то где б ты был сейчас?»
Василий со своей спокойной манерой разговаривать с людьми несколько приободрил его и настроил на оптимистический лад. Прямо с утра предложил чаю.
- Ну, нет! – возразил Георгий. – Я так не привык. Прежде дело, а потом уж чаи распивать.
- Чувствуется в тебе военная закваска. Никакой небрежности – все по струнке, даже пробор на голове. А на душе кошки скребут, я же вижу. Ничего, Гоша, справишься. Не с таким справлялся.
«И откуда он все знает? – с досадой спрашивал себя Георгий. – Словно он мои кошмары видит».
Когда Георгий чувствовал, что кто-то пытается его расколоть, вывести на чистую воду, он становился вредным и отстраненным. Вставляя пружины в сиденье кресла, он с легкой ядовитостью спросил:
- А дочка-то твоя больших высот достигла? Ты говорил, целеустремленная она.
Василий ответил после долгой паузы:
- Понимаешь, я же в этой новой жизни мало что смыслю. Мне кажется – провал, а они говорят – успех.
- А сколько лет дочке-то?
- Да уж скоро тридцать пять!
- Немало. И в чем успех-то? Сколько ей было, когда вы с женой разошлись?
- Шестнадцать. Красавица была. Говорю не потому, что моя дочь, а вот уродилась такой – писаной красавицей. Лицо прямо выточенное. Страшно мне было за нее, когда из семьи уходил, но выбора не осталось – жена гнала. И вот вернулась она больше чем через двадцать лет. Узнать нельзя. Разговаривает басом, вернее, не разговаривает, а отдает команды и, прости меня, Гоша, через слово – мат. Это теперь так принято, считается высшим шиком.
- Ну, а красота?
- Веришь ли, не знаю! Ничего не могу сказать. Лицо вроде бы то же самое, а совсем другое. Ни одной морщинки, румяна там, макияж, прическа,
а лицо мертвое, как у робота. Вот скажи мне, про манекен можно так выразиться – писаный красавец? Засмеют!
Георгий растерялся: - Так что же случилось?
- Понятия не имею. Между нами – пропасть. Догадываюсь, что жила, как хотела. Замужем за каким-то дельцом. Уверяет, что и сама занимается бизнесом. Ни в чем не нуждается, и это у них называется успехом.
- Так зачем она к тебе приезжает?
- Я и сам не знаю. Все-таки дочь. Странные они люди. Все есть, а какие-то беспокойные, словно чего-то боятся. Я вот, по их меркам, ничего не достиг, хотя и не бедный – тоже ни в чем не нуждаюсь, но это уже по моим меркам, - есть крыша над головой, приличная пенсия, большая библиотека, какие-то дорогие мне вещи. Но меня беспокойство не точит. Я страдаю по вполне понятной причине – от одиночества. А отчего их страдания? Это для меня загадка.
Георгий сидел над креслом, погруженный в раздумье.
- Что-то не ладится? – спросил Василий.
- Я думаю, как бы получше пружины распределить, чтобы хватило. У меня их осталось не так уж много, а завтра еще второе кресло делать. Но это неважно… Как так получается: нет детей – плохо, а есть – все равно пустота и одиночество. В чем же тогда счастье?
- Ты, Гоша, не в том направлении мыслишь. Ты вчера правильно сказал: всласть поработал – и душа воспарила. Человек без труда жить не может. Вот его счастье. А дети? Если они близки тебе, то это твое отдохновение, радость и надежда. Если же нет, - еще неизвестно, кто более одинокий – ты или бездетный, обездоленный человек.
Вернувшись вечером домой, Георгий вдруг почувствовал безмерную усталость. Казалось, вся пролетевшая, как мгновение, жизнь навалилась на плечи. Он знал, чего ему всегда недоставало. И это, действительно, не купишь ни за какие деньги, хоть в доску расшибись. Был у него когда-то друг с редким именем Богдан – вместе служили. Все его звали Даня, Дан.
- Имя у тебя распадается ровно на две части – Бог и дан, - говорили сослуживцы. – Не Богом же тебя называть.
И была у Дана жена. Красавицей не назовешь, но и мимо не пройдешь. Женственность изливалась из нее, как свет, как солнечное тепло. Ух, и завидовали же ему мужики! А он только смотрел на нее своими выразительными светло-карими глазами, и не надо было слов. Георгий не раз, конечно, слышал выражение «глаза любви». И только однажды в жизни видел, что это такое, - когда Богдан смотрел на свою жену.
Ночью Георгию снова приснился тот кошмар, который мучил его последние двадцать пять лет. Он так его боялся, что старался не спать, когда предчувствовал его приближение. Но это было, как стихийное бедствие – всегда неожиданное и ужасное. Ему снился падающий самолет и сквозь прозрачное стекло обзора – лица нескольких ребят ( «мой экипаж», билось в мозгу), среди них – Богдан. «Глаза любви» смотрели прямо в лицо мечущемуся во сне Георгию, и их мягко мерцающий свет постепенно переходил во что-то отстраненное и враждебное. Этот потусторонний взгляд был так невыносим, что Георгий изо всех сил старался проснуться и … не мог. Он готов был даже умереть, лишь бы проснуться. А пробуждение было еще хуже. Георгий, насквозь мокрый, лежал в такой же мокрой постели и мелко дрожал, сердце колотилось, как бешеное, рот пересох, и в нем с трудом ворочался онемевший язык. В голове пустота, и первая возникшая мысль всегда была одинакова: «Они погибли, а я остался жить. Для чего? У Богдана была любовь, подобная Вселенной, и потому он и там будет, как у себя дома. А я? У меня здесь нет тепла любви, не будет его и там. Мне все равно – жить или умереть. Мне, а не Богдану, надо было лететь в том самолете».
Георгий чувствовал такую слабость, что не надеялся встать. Но доча ведь тоже проснулась, и магический свет ее тревожных глаз мелькнул прямо перед его взором.
- Доча, - с трудом выговорил Георгий, - я, наверное, уже не встану… Что же ты будешь делать, моя доча? Мне тяжело думать, что ты станешь бездомной…
Кошечка между тем устроилась под боком у Георгия и положила головку прямо ему на сердце. Он скосил глаза на бок и смотрел на ее чуткие ушки, которые тихо шевелились. Так они неподвижно лежали какое-то время, и Георгий, к удивлению своему, обнаружил, что бешеное сердцебиение сошло к норме, а вместе с этим вернулись силы и уверенность, что все обойдется.
Встал он позже обычного, но все же успел приготовить завтрак для себя и дочи и ровно в десять уже звонил в дверь к Василию. Тот встретил его радушной улыбкой:
- Кажется, сегодня мы уже отвяжемся от этих кресел. Вчера вечером звонила дочь, завтра она уже будет здесь.
И они с энтузиазмом принялись вспарывать обшивку кресла. Георгий, хотя и не отошел еще от ночного кошмара, чувствовал скорее расслабленность выздоровления, чем недомогание от болезни. И потому работал пусть не так уж споро, зато без натуги и перерывов. Хотелось скорее все закончить, а там можно и отдохнуть по-настоящему.
Когда днем они с Василием принялись за легкую трапезу, тот неожиданно спросил:
- А что же ты, Гоша, мне ничего о дочке своей не рассказываешь? Я тебе все как на духу выложил, а ты помалкиваешь.
- Так рассказывать нечего, - нашелся Георгий. – Мы с ней душа в душу живем. Она у меня тоже красавица, умница, легкого, веселого нрава. Знаешь сам, когда нет проблем, то и рассказывать нечего.
Он замолчал, постукивая вилкой в полупустой тарелке. Почему-то ему ни за что не хотелось говорить Василию, что доча – это кошка. «Ну и что? – промелькнуло в голове. – Живое разумное существо, и это главное». А вслух продолжал:
- Она у меня очень искренняя, отзывчивая, все понимает и никогда со мной не ссорится. Веришь ли, не могу припомнить, чтобы она голос на меня повысила. Только мурлычет так ласково… - Георгий резко оборвал фразу, смекнув, что проговорился.
Но Василий ничего не понял:
- Я сам люблю, когда женщина мурлычет, становится похожа на кошку. Только таких обаятельных мало. В основном они рыком берут, как тигрицы. А что ее замуж не выдашь?
- Робкая она у меня. Всего боится…
- Тем более, мужа ей надо.
- А вдруг сволочь какая-нибудь попадется? Она у меня тихая, беззащитная…
- Хочешь, я помогу – сосватаю ее за хорошего парня?
- Нет, нет! – в ужасе замахал руками Георгий. – Она еще совсем молодая, едва семнадцать.
Василий настаивать не стал. Они еще немного поговорили о политике и принялись доделывать кресло. Закончили к обоюдной радости досрочно – четырех дня еще не было. Георгий хотел запросить за работу по самой малости, но Василий расплатился щедро, и все возражения отклонил. Георгий был очень доволен. Переодевая в прихожей рабочие брюки на приличные, он внутренне горячо поблагодарил домового, что позволил успешно справиться с заказом, не вредил, не куролесил, не прятал инструмент, не трепал нервы.
Доча уже ждала его у двери. Убедившись, что хозяин жив-здоров и в хорошем настроении, она рывком повернулась и бросилась на лоджию. Вскочив на табурет, высунулась в окно и стала внимательно рассматривать, что происходит там, внизу, где бурлит совершенно не знакомая ей жизнь, кипят не ведомые ей страсти и возникают все новые и новые отношения между живыми существами, независимо от того, кто они – люди, кошки, собаки, птицы или муравьи.
А Георгий, появившись на пороге, вдруг весело спросил:
- Ну что, доча? Замуж тебя выдать, что ли? Так муж тебя скоро бросит, и не одну, а с котятами, и что делать будешь? Разве папа в состоянии прокормить такую ораву? Придется тебе мыкаться по дворам и помойкам в поисках пищи и пристанища. Так что выбирай – или безбедная жизнь с папой, или полное страстей, но голодное существование с охломонами – мужьями? Что молчишь? Не знаешь? То-то же. И никто не знает.
Георгий возился у плиты, доча продолжала разглядывать двор, а на город опускались сумерки. Завтра будет новый день, а с ним – и новые хлопоты. «Если доживу», - прошептал Георгий, бросая заварку в чайник. Жизнь продолжалась, и он уже не вспоминал разговоры с Василием о смысле бытия и больше не искал ответа на извечный вопрос: «Зачем же Бог посылает человека на грешную землю – чтобы испытать его возможности? ради познания? преодоления суеты сует? а может, ради вознаграждения в виде счастья?» Точно Георгий знал только одно – всякий вопрос вызывает бесконечное множество других, и каждый живущий отвечает на них по-своему.