Я нашёл его сидящим на берегу озера и смотрящим на воду.
- Жень, ну чего ты взвился? Ребята ведь пошутили, - я не знал и не понимал, как подступиться к обидевшемуся другу. И почему обиделся? Шутка-то, в принципе, беззлобная совсем. Хотя наши тоже хороши, всё бы им языками чесать!
А вот с Жекой в последнее время действительно творилось что-то не то. Временами он тяжело вздыхал, постоянно что-то теребил в руках и подолгу смотрел в одну точку, напрочь выпадая из реальности.
Дома у него вроде всё было нормально, вчера только тёть Клаву видел - мать Жекину. Та ещё похвалилась, что они собираются махнуть в отпуск на юг. Меня с ними приглашала, но, представив их шумное многоголосое семейство, я тактично промолчал. Один только дядь Петя чего стоил! Нет, конечно, он хороший мужик, умный, справедливый, компанейский, но голос у него был такой, что любой генерал позавидовал бы. И уж если тот говорил, то слышно было только его.
А сёстры-близняшки?.. Это вообще головная боль была, моя, по крайней мере. Не знаю, чем уж им нравился, но девчонки чуть ли не за руки меня таскали, как только я появлялся у них. Причём в разные стороны. Нет, в общем-то Жекина семья мне нравилась - весёлые, дружные, но… о-о-очень шумные. Я с ними не отдохну, а только измаюсь весь. Поэтому, выдумав срочное дело, я просто сбежал от тёть Клавы и её предложения. Неудобно было отказывать, а соглашаться я не собирался. Пусть семейство Емельяновых отдыхает полным составом, но без меня. Жеку я подожду.
Вечерело, небо наливалось синевой, становилось необыкновенно глубоким, почти бездонным, и я залюбовался им.
- Жень, небо какое красивое, прямо утонуть в нём можно… - почему-то прошептал я и положил руку другу на плечо. Тот ощутимо вздрогнул, обхватил длинные ноги руками, упёрся подбородком в колени и тяжко так вздохнул. Наконец оторвал задумчиво-грустный взгляд от озёрной глади и посмотрел в небо.
- И правда можно, вот бы утонуть там, а Тох? – в этих словах мне почудилась тоска страшная, смешанная с жаждой смерти, и, плюнув на то, что на мне светлые брюки, уселся рядом с другом.
- Жек, ну в чём дело? Что с тобой?
- Да ничего, всё нормально, правда, - и глубокий, почти со всхлипом, вздох.
- Мы же друзья? – допытывался я. Состояние парня тревожило меня, а ещё непонятно было - почему врёт? И кому? Мне?! Самому лучшему и закадычному своему другу... Мы же чуть ли не с пелёнок вместе, и это про нас говорили – не разлей вода! И вдруг Женька начал избегать меня. Такое просто не укладывалось в голове, я же лучше себя его знал.
- Друзья… - с обречённостью в голосе.
- Жек… - догадка осенила меня, словно кто-то в бок толкнул и на ухо шепнул. Я обнял друга за худые мосластые плечи и, довольно улыбаясь, выдал:
- Да ты влюбился?! – тот вздрогнул, и, будто замерзая, повёл плечами. На миг показалось, что ему неприятно прикосновение, интерес, само моё присутствие рядом. И это было нереально и немыслимо. Чтобы мой лучший друг не желал моего присутствия?..
- Тох, ты не поедешь с нами в отпуск? – вяло поинтересовался он.
- Нет, ты не увиливай, колись, кто она? Это Анька, да? Шикарная девчонка, скажу тебе, я на неё тоже облизываюсь, – я сильнее стиснул друга. Тот как-то дико скосил на меня глаза и снова тяжко вздохнул. - А ты что, признаться не можешь? Жек, ну ты, блин, даёшь! Что с тобой стало? Ты же не такой, ты смелый, помнишь, как мы на высоковольтку лазали? И как ты смеялся тогда... помнишь? Так что, признаться страшнее?..
Наверное, я сам был виноват. Зачем так настойчиво тогда лез в душу к своему другу? Зачем добивался ответа?
Если бы только я знал…
Женька стряхнул мою руку, с тоской посмотрел на наливающееся синевой небо и, словно решившись, повернулся ко мне, посмотрел в глаза.
Глаза у него были красивые, очень выразительные, зелёные с карими крапинками, не то что мои, самые обычные - серые.
- Я влюбился, Тох. Влюбился так, что самому страшно.
- Блин, ну ты даёшь, Жек, чего меньжуешь-то? Хочешь, помогу? – подмигнул.
- Ты правда хочешь помочь? Хочешь, чтобы я был счастлив? – я смотрел в эти полные боли и страдания глаза и улыбался, как дурак.
- Конечно, о чём речь?! – глаза друга заблестели ярко, лихорадочно, дыхание наоборот стало частым и поверхностным. Он словно прыгнуть готовился, с обрыва.
- Тох, я люблю… очень сильно, давно уже… я умереть за тебя готов, люблю тебя, Тох… - после всего, что сказал друг, я всё ещё продолжал улыбаться. Но понимание сказанного медленно доходило до разума, и улыбка сходила с лица, словно кто-то невидимый стирал её ластиком. Всё во мне перемкнуло, стало неприятно, противно, что мой лучший друг из «таких». И я ответил:
- Нет.
Наверное, если бы слова могли убивать, то Женька тут же умер бы. Я видел его глаза и душу, отражающуюся в них, как убийца видит последний взгляд своей жертвы и понимает, что сделал.
Убил.
Боль, страдание и огромное, словно море, разочарование – всё смешалось там. Я отвернулся, потому что видеть, как что-то умирает в Жекиных глазах, было невыносимо. Молча поднялся, как ни в чём ни бывало отряхнул брюки.
- Антон… - начал говорить друг, но я перебил, не стал слушать.
- Ты посиди тут, подумай. А я скажу нашим, что ты ушёл, лады? Ну, пока, Жек, ещё увидимся, - махнул рукой и развернулся чтобы уйти.
Тогда считал, что поступаю правильно. Я ведь не любил и никогда в жизни не полюблю его так, как он того хотел. Мне всегда нравились женщины, на иную красотку такую «стойку» делал, что самому потом стыдно было от своей несдержанности. А пацаны и мужики… они свои, друзья, враги, но любви к своему полу у меня никогда не было и не будет, это я знал точно. Поэтому и ответил коротко и однозначно.
А Жека… перебесится, и всё в порядке будет. Да, так я считал.
Не сказать, что я стал избегать друга, но явно сторонился. А тот, видимо, не сильно рвался общаться, и до отъезда семейства Емельяновых мы так и не пересеклись.
А потом я встретил Свету и забыл обо всём. Думал, что влюбился, на крыльях летал. А однажды мне не приснился ТОТ сон.
Жека шёл ко мне целенаправленно и сосредоточенно. Он был слишком серьёзен, я бы сказал, зол. Настолько сильно были сдвинуты его брови и так плотно сжаты губы. Я как раз хотел спросить, что у него случилось, но тут друг вплотную подошёл ко мне, обнял и приблизил своё лицо к моему. Он был холодный и почему-то мокрый. Его дыхание, будто крылья бабочек, пощекотало мои губы, а потом Жека поцеловал меня. Жадно, страстно, с каким-то отчаянием, он с силой прижимал меня к себе и целовал. И что удивительно – я отвечал!
- Тох… люблю… тебя, - шептал между поцелуями друг, а я, до предела возбуждённый и дезориентированный, не мог вымолвить ни слова.
И в том сне я чувствовал любовь Жеки, знал, что он мой, что принадлежит мне до последний клеточки, да самого донышка души. Это было непередаваемо, прекрасно и совершенно.
– А я ведь утонул, Тох, в том небе утонул, в том, которое так нравилось тебе. Там так хорошо!.. Только тебя нет, ты ведь пойдёшь со мной, а?
Со стоном я проснулся, в комнате было жарко, даже душно, вдали гремела гроза, а за окном бушевал дождь. Я вытер пот с лица и пошлёпал в ванную. Да что ж это со мной творилось? Возбудился во сне оттого, что целовался с Жекой, да быть такого не могло! Но, тем не менее, было, и это пугало, ставило в тупик.
На следующий день, как раз когда я заканчивал возню с заменой крана, в квартиру влетела плачущая сеструха.
- Антон! – с истеричным воплем выкрикнула моё имя и бросилась ко мне. Она плакала, почти рыдала.
- Зай, тебя кто-то обидел?
- Жека… - от услышанного я малость прибалдел. Емельяновы вот уже неделю как нежились на одном из курортов и, насколько я помнил, возвращаться так скоро они не планировали. А посему, друг сестру обидеть никак не мог, тут было что-то другое.
- Что "Жека"? – осторожно поинтересовался. Помню, как отстранил сестру и удивился величине и прозрачности текущих по щекам слёз.
- Жека утонул, - всхлипнула Катерина.
Прощаться с другом пришёл почти весь наш микрорайон. Емельяновы, притихшие и какие-то потерянные, толпились вокруг голосившей тёть Клавы и пытались её успокоить. А я и вполовину не понимал происходящего. Жекина смерть казалась чем-то нереальным, и я до конца не верил в происходящее, смотрел отстранённо и, наверное, удивлённо, будто ожидая, когда закончится этот шутовской балаган.
И только на кладбище, когда забили гроб и стали опускать в страшный провал ямы, до меня стало доходить, что это всё – конец. Жеки больше нет, и никогда уже не будет.
Вспомнилось его признание и то, что я так и не выслушал его до конца.
Жалел ли я, что отказал? Наверное, нет. Я любил его как друга, как брата, но не так, как он, и не думаю, что смог бы полюбить.
Сейчас у меня нормальная семья - жена, растёт дочь, в принципе, я доволен жизнью. Только вот иногда снится тот сон, где друг целует меня и, обмирая, шепчет, что любит. И в самом начале этого сна он уже не злой, а просто решительный, и про то, что утонул в небе, больше не говорит, и с собою не зовёт, а смотрит грустно-грустно, будто прощается и всё никак не может уйти.