- Теперь-то я котищу с рук бы не спускала, так и ходила бы с ним, как с игрушкой ("Как дура с писаной торбой"). А он бы лапой меня трогал, нос, щёки… Котища, наверное, сердится на меня. А может, и нет. Я ведь не знаю, кто он теперь. Может, он – птица. А может, водяной жук-бокоплав.
В слове "котища" она ставила ударение на "о". Я спросил, почему.
- Не знаю, - она рассмеялась. - Слово такое, на него уж больно похоже: что-то большое, мохнатое и несуразное. Котища. А что – нелепо, да?
Я сказал, нет, почему же.
Видел, видел вчера, поздравляю, на следующий день пожал мне руку главный редактор. У него сощурились глаза, маленькие – "ленинские" – морщинки распустились иголочками, прошили насквозь дублёную кожу лица. Как это бывает в тех случаях, когда после эфира он выходит из студии и всем жмёт руки, со словами: "Спасибо за работу!". И неважно, работал человек или курил в коридоре, рукопожатия ему не избежать. С чем, Виктор Алексеевич, механически задал я ненужный вопрос, и не избежал шуточек-прибауточек, на которые бывал так щедр наш главный в пятницу вечером ("Нас арестовали за то, что мы были чёрными…").
- Ну, иди, готовься к эфиру. Папку я подписал. Там подводка у Наташи, посмотри, может, что-то поменяешь.
- А сюжет?
- Да "Газпром"… Они нас свозили, на своей машине. Сюжет неплохой, в "прайм" поставили.
- Я понял.
- Ну, добро.
"Проверку начали с Карелии"… Ты о чём думал, когда ставил такой заголовок?
Но, ведь, с Карелии же начали.
Андрей, давай без обид, ладно? Я с тобой разговариваю, потому что ты хороший работник, тебя все уважают, и я в том числе. С другими не стала бы: убрать, и всё, ты понимаешь?
Да, я ценю это.
Уже звонили из правительства. Там все на нервах. И вдруг такой заголовок… Поменяй, пожалуйста.
Может, вам лучше меня поменять?
- А ты знаешь, - она чуть смущённо покусала губы, - я тоже раньше что-то писала. Думала, это стихи. И проза. А однажды… только между нами, да? ("Entrenousконечно"). Однажды набралась смелости ("Или просто набралась") и отправила, ну, в одно издание. Знаешь, так смешно вышло. Редактор мне пишет: с точки зрения языка ("Sic") у вас всё великолепно, но хотелось бы… неважно, в общем, отговорки. Я: ну, не подходит – значит, не подходит, автор не в обиде. Она: нет-нет, я вас переправлю своему заместителю, я, видите ли, в отпуск выхожу, он вами и займётся. А заместитель и слова не проронил. Ни сном, ни духом. Так я и осталась автором непечатных слов, - она засмеялась. – И правильно. Ну, не Гоголь я, в самом-то деле.
Перед эфиром выхожу на лестницу. Там встречаю Алексея Михайловича. Это наш осветитель. Старый кадр, на телевидении чуть ли не с высадки Ноя на гору, помнит всех начальников, и прошлых, и нынешних, ещё задорными девчушками и без лысины. Здороваться вполсилы Алексей Михайлович не любит и тех, кто норовит отделаться на бегу воздушным мазком ладошки, презирает. Меня он снисходительно терпит, всякий раз выпуская измочаленную руку ровно за секунду до того, как треск сминаемых в муку костей сделается явным. У главреда тоже грабка ничего себе ("хирургическая"), но до осветительской, конечно, не дотягивает.
- Ну, что, Андрей: опять "смотрите сегодня наши вчерашние новости"? – шутит Алексей Михайлович.
- Нет, почему же… Есть и новые… новости.
- Это "Газпром", что ли? – обнаруживает неожиданную осведомлённость чемпион рукопожатий.
Впрочем, "неожиданного" тут мало. На телевидении все всё про всех знают. Если бы это знание однажды вдруг обрушилось на приученную к нашей стерильности аудиторию, то назавтра на "горе", как называют нас в народе, остались бы только уборщицы. И, конечно, Алексей Михайлович.
- Главное – не слова, а то, что между ними.
- Паузы?
- Паузы! Воздух, он в паузах поёт и разговаривает. И Дух – тоже в паузах. Как тебе Владимир Соколов?
- Соловьёв?
- Соколов, ну глупый, - она засмеялась, - не телеведущий, – поэт. У него есть вот это: "Слушаю в зарослях, в зарослях, Не позабыв ничего, Как восхитительно в паузах Воздух поёт за него". Моё любимое… Он вообще-то уже умер. Так вот, здесь всё правильно написано. Дышим в паузах, любим, живём. Всё между прочим.
- А потом что?
- Потом? Потом – пауза, дли-и-инная…
Вообще-то, сочинять подводки к сюжетам – прямая обязанность ведущих. Но ведущие все разные. Есть такие, что хлебом не корми: дай извлечь из набора слов, худо-бедно уложенных на "картинку" ("Оператора, девочки, нужно носить на руках!"), некий смысл, и в доступной народу форме изложить в эфире. Перед зомбоящиком нынче, в основном, пенсионер засел, как партизан с гранатой, так что особо не пофигуряешь.
А я однажды, каюсь, подшутил. Съездил на выставку собак, сделал сюжетец, а подводку не написал. Ведущий: нужна подводка, сюжет – блеск (знаю, что не видел, в эфире посмотрит, как всегда), напиши, пожалуйста! Ах, так… Пишу с ходу: "Поклонники длинных ног и хороших зубов накануне (слово "вчера" на телевидении – табу строжайшее, все говорят: "накануне") смогли убедиться в том, что эти ценности всё ещё существуют в нашем изменчивом мире…". Прыская, отнёс Вовке эту ахинею, тот не читая сунул в эфирную папку. Тогда у нас ещё не было телесуфлёра, работали "с листа"... Сажусь к телевизору: ну, уж перед эфиром-то, думаю, заглянул человек, понял, что это шутка… И слышу, слово в слово, всё про ноги и зубы. Главное, лицо в кадре вытягивается, чем дальше, тем ниже, но остановиться нельзя: "живьём" выходим… Так и дочитал до конца. Ничего. Это – телевидение.
- Из тупика на самом деле выходов – два. Вверх и вниз. А всё остальное – самообман. Но приходится, потому что не хочется ни туда, ни туда, - она ущипнула ложечкой малюсенький кусочек пирожного. – Знаешь, вот в древнеиндийском эпосе описан такой случай. Там герой сражается с демонами, которые обитают в небесном городе. И такой это город всепогодный, что и по воздуху он может, и под водой… Но герой его настиг и разбил своими стрелами начисто. И город погиб… А мы с папой в детстве ходили на берег озера ловить рыбу. Там были такие деревянные мостки, далеко-далеко… И вот мы, с утра пораньше, сидим на самом краешке и удим. Рыбаки! И однажды я увидела город небесный. Конечно, это были облака, но очень похожие на город: стены, башни… Представляешь? И вот он, такой, великолепный, ярко освещённый лучами восходящего солнца, медленно так проплыл в небе и там где-то, где земля закругляется, растворился в сиянии. Так красиво.
- А герой?
- А героя не было, - она отпила кофе. – И это даже хорошо. Потому что герой, он всегда разрушитель.
- Всегда-всегда?
- Всегда. Я от таких стараюсь держаться подальше. Но иногда не удаётся, - она вздохнула. – Всё-таки, я не город. Я – домик, сад-огород.
"При каждом саде есть свой садовник, Его работа – полоть и стричь…".
- А садовник?
Она опять напала на пирожное.
- И. о., - подмигнула слегка…
"В армии служил?" – первое, о чём спросил меня, свежеиспечённого ассистента режиссёра, главный редактор при первом знакомстве. "Служил", - говорю. "Ну, иди работай. Работай!".
"Да, у нас есть такие. Но коллектив относится к ним с подозрением", - кивнула зам. по ТВ, услышав, что я не пью.
"Петховен", - поправила меня журналист и автор передачи, для которой я набирал субтитры, пользуясь архаичным УТБ (устройство тексто- и буквопечатания). "Что, простите?" – не понял я. "Да это я так, пошутила…".
Старое телевидение, ещё советское par excellence, по духу, по ответственности, по бессребренности своей, было теплицей и рассадником индивидуальностей. Новое, сформированное в течение последних лет, индивидуальности выпалывает, пустое место закатывает катком. На асфальте выращивать и не нужно, и невозможно: нарисовал, в этом сезоне – то, в том сезоне – это… Нет корней. Традиции изжиты, а с ними – частично выполоты, частично – сами ушли, золотые головы советского ТВ. Их место осталось пусто. Слишком, – нет, не то чтобы высоко, – это было слишком в стороне от пошлости…
"Ну, и когда же ты сотворишь что-нибудь умеренно нахально-эпохальное?" - спрашивал меня на этажах милейший Владимир Алексеевич. И в качестве примера и образца приводил собственную находку, думается, перестроечной эры: раскрывает человек газету "Правда", а там все страницы – белые, пустые...
Вот и я тоже думал, что ищу правду. Оказалось – пусто... Нет её, правды. Есть маленькая суетливая козявка, которая грызёт свой листок, чтобы прогрызть и провалиться на ту сторону. Вот и всё.
- Вот ты… Я могу всё про тебя рассказать. Хочешь?
Мы сидим на единственной в комнате мебели: cтарой тахте. Кроме тахты, ещё книги у стены, невысокой поленницей ("Раньше больше было, раздала"), и радиоточка с наушниками на стене ("Хочешь послушать эфир?"). Повсюду следы котищи: на обоях, на двери, на обшивке тахты. В углу – пустая мисочка.
- Ты здесь живёшь?
- Ага.
- Вот здесь?!
- Не-е... Живу я в пентхаузе на набережной, а сюда мужиков вожу, понял?
В коридоре кто-то прошлёпал в тапочках, мимо. Скрипнула дверь, хлоп… Всё здесь старое, скрипучее, расшатанное и ненадёжное. Всё – пауза. За окном, за двумя пустыми бельевыми верёвками, синее петрозаводское небо. Ветром качает верёвки. Я уже знаю, что дальше через дорогу – забор СИЗО № 1, в просторечии – тюрьма. Как-то зимой постучали в дверь комнаты вежливые люди. Попросились на балкон. С балкона покричали в сторону "терновки". Поблагодарили и ушли, стараясь не шуметь.
- …Продолжаем наш выпуск. Энергетики "Газпрома" пока не готовы вложить деньги в Карелию. Об этом стало известно на пресс-конференции, которая прошла в Москве накануне. Дмитрий Егоров расскажет подробнее… Отъезжаем на общий, Славик, прощание…
Оператор качает головой в наушниках, лицо непроницаемое. За стеклом студии, оно тоже непроницаемое (для звука), мне хорошо видна суета за пультом. Немая сцена. Звонит телефон, режиссёр хватается за трубку, лицо свирепое: эфир же! Это наверняка начальство. Звукорежиссёр, молодой парень, оторвав на секунду руку от своих фэйдеров, тянет большой палец в мою сторону. А я собираю папку.
Давно уже развеялся алкогольный обман в мозгу. Странноватая хипстерша в джинсах и с прикольной торбочкой уже не кажется мне… выходом из тупика. Скорее, новым тупиком.
"Же-ка! Же-е-ка-а…".
- Милый, это во дворе. Ты чего?
- Ты знаешь… что-то я уже и не хочу ничего. Только ты не обижайся, ладно?
- Вот это – прикол! Ха, ха…
Она засмеялась, она делала это долго и с удовольствием. Не надевая трусики, лежала и смеялась, сжимая и разжимая губы.
- Ты что?
- Не-ет… Нет, дорогой товарищ, - села, маленький серебряный полумесяц ("Лунька") в неглубокой ложбинке блеснул и скрылся в горах. – Вот после таких слов… как честный человек, ты просто обязан на мне жениться!
- …С вами был… такой-то. И это – последняя новость на сегодня.
Я отцепил микрофон-петличку.
Пауза…
Но по-настоящему в русскую рулетку играют с полным барабаном.
В некотором возрасте, что-то нажив и растеряв, уже физически трудно идти по городу. "…Ноги передвигаешь с трудом". Конечно, не по этой причине. Всё воспоминания затянули, как паутина. Вот здесь случилось то-то. А вот здесь… А вот на этой улице, на этом самом месте, мы нашли пластмассовый детский ножичек. "Смотри, в хозяйстве пригодится", - присел, обмываю находку в луже. Смеёмся. Из проезжающей машины – голос: "Уже нож моют…".
Такие места – они, как гиперссылки. Ловушки на минном поле. Ступил – и взлетел к чёртовой матери, "на фуруруй с кулукуями". В недалёкое прошлое, к недалёкому себе… Родной и с детства любимый Петрозаводск весь обложен флажками: туда не ходить, сюда… лучше тоже не заглядывать. Цитаты всплывают в памяти, как подсказки в "Гугле", к месту и не к месту. Живая жизнь становится воспроизведением однажды кем-то написанного текста. Он неплохо написал, кто-то. Но это - не я.
Миную музыкальный куст: усыпан воробьями, как грушами… Пернатые недовольно журчат, не иначе, предрекают близкий дождь. И точно: эх, посыпало… Навстречу молодая мать, обхватив поперёк, бегом несёт пойманного малыша, как щуку на сковороду, мальчик справедливо молчит... Лужи дружными плевками отвечают лениво хлябающему небу: вот тебе, и вот, и вот…
Десятки крохотных фонтанчиков моментально сделали светлой поверхность большой воды. Утки устремились торпедами, поймав локатором свежевыкупленный батон, и далее ведут себя недостойно водоплавающих созданий. Подошёл пьяный, рубаха расстёгнута. Встал за моей спиной, шагах в двух. Молча наблюдает морской бой. Он в полном восторге: крутит головой и разводит руками, и мне почему-то приятна его неназойливая солидарность.
А тогда рядом со мной была постоянно говорящая фемина. Утки не обращали на неё никакого внимания. Не следовало бы и мне.
- Вот так бы шла, и шла, и шла не останавливаясь. Рядом с тобой.
Мимо нас, ноль внимания на мужчин (пьяный и кормилец), прошли под одним зонтом две девушки, констатируя молодость.
2012.