20 Икона, из повести На золотом краю России

               

                На золотом краю России,
                За далью половецких веж -
                Мой инкубатор самостийный
                И родина моих надежд.

    Моя первая учительница – Анна Николаевна Романенко. Жила она в нашем же квартале, по нашей стороне, на углу 18 линии и улицы Ленина. Учила она меня с первого по четвёртый класс и моя мама подружилась с нею. Году в сорок седьмом (восьмом) Анна Николаевна «сошлась» с каким-то «военным» и родила от него сына. Через пару лет «военный» бросил учительницу. Объявления об их разводе в газете не было ( в то время в местных газетах обязательно печатались объявления о разводах ) и выходило так, что учительница «нагуляла» ребёнка.
  Какой общий знаменатель послужил  матери основанием для дружбы с Анной Николаевной – не знаю, но учительница подарила маме икону: на толстой доске канонический лик «спасителя нашего» Иисуса Христа. Мать говорила: «Это – икона бабушки Анны Николаевны. На потолке лежала». Ну, понятно: советский учитель и вера в бога – понятия «несовместные».
  Уже будучи пионером, я спросил у матери: «Зачем у нас икона висит? Бога же нет!» «Никто не знает,- отвечала мама, - есть ОН, или нет. А если – есть? Уж лучше поклониться».  Вот чему её жизнь научила: уж лучше поклониться. И поди пойми, что ей помогало всю жизнь, до войны, в войну и после: люди или вера? Похоже на то, что без веры жизнь была бы совсем уж беспросветной.
  В нашу семью вера так и не вошла: отец – коммунист, дети – пионеры да комсомольцы, где тут поселиться слепой вере.
  Но помню сочельник. Морозное предвечерье, хрусткие лужицы – снега почти нет – не холодно. Солнце ещё не зашло, вечернее небо ясное и глубокое, а закат наливается красным, предвещая завтрашний ветер. А я иду через весь Армавир – с южной окраины на северную, на Туапсинскую, 52 – несу кутью бабушке с дедушкой. Тихо.
  А утром рождественского дня, затемно, мы, ребятишки, с шестиконечной звездой в руках ( а внутри звезды горит свеча ) идём к знакомым «христаславить». Заходили и к незнакомым, просились: «Тёть! Пустите порожествовать!»  Если пускали, то мы, зайдя в хату, гундосили на разные голоса:
                «Рожество твоё христи боже наш,
                восиЯмира свет разума…»
  Слов не понимали, они сливались в какую-то бессмыслицу. Мы с облегчением заканчивали:
                « Наш бог ради родился,
                Вот  рачимлАдом предвечный бог».
  Получали свои подарки и шли дальше. И была – радость.
  Однажды мы с братом Толиком были в церкви на всенощной, в пасхальную ночь. Это было здорово: не спать всю ночь, ждать появления плащаницы и освящения куличей. А потом – пасхальный завтрак. И  главным для меня на этом завтраке были не кулич и яйца, а жёлтый брусок сливочного масла в сияющих капельках воды. Завтракаем мы во дворе, солнце давно встало, а потому в каждой капельке – радуга.
  Вкусно было – необыкновенно!
  Нет, не поселилась вера в нашем доме, но праздники заходили к нам. И это помнится светло и радостно.
  Я, уже будучи студентом пединститута, снял однажды подаренную учительницей икону со стены в комнате. Снял потому, что хотел перевести со старославянского надпись в книге в руках «вседержителя». Я делал это тихо, в полумраке - шёл час кубанской «сиесты». Лето, жара, полдень. Ставни в доме прикрыты, в комнатах прохлада, родители отдыхают. Как мать услышала мою возню – не знаю, но вышла следом за мной во двор. «Не смей», - сказала она, предполагая чёрные действия со стороны сына-атеиста. Я заверил её в своих чистых помыслах, протёр керосином и постным маслом икону и прочёл надпись. И оказалось, что это был не Никола-угодник, как считала мать, а Иисус Христос собственной персоной.
  - А в книжке – то, что? – спросила мать.
  - «Придите ко мне все труждающиеся и обременённые. Я упокою вас», - перевёл я написанное на листах книги.
  Мать помолчала, потом сказала:
  - Беременные, значит тоже… - И добавила. – Ну, да…
  Провела ладонью по иконе, как пыль сняла, и закончила свой внутренний монолог обращением ко мне:
  - Учись, сынок.
  Меня поражало умение матери поддерживать отношения с очень разными людьми: ладить с ними, находить общий язык. Её слушался и пьяница Мацепура и буйный Николай Котляров, брат отца,она укрощала неугомонного Фёдора Голеницкого и дружила с богомолкой Васильевной.
  У неё в подругах ходила, как бы мы сегодня сказали, интеллектуалка Нина Тимофеевна. Она была откуда-то с Волги и примерно одного года с матерью Прихрамывала и писала стихи. Политические. А может – идейные. Представьте: маме – за сорок, зрелая женщина, всячески жизнью битая и цапанная, замордованная заботами и семьёй, слушает стихи о «Сашке Керенском». В исполнении Нины Тимофеевны. Слушает сосредоточенно, как на икону смотрит. В российском захолустьи, на окраине провинциального городка – стихи для единственной слушательницы. Будто исповедь обоюдная у этих женщин.
…Домик Анны Николаевны Романенко ещё  в этом веке стоял на месте. Но в 2008 или 2009году его снесли и на его месте построили детский городок. Такие ставят во дворах многоэтажек. Единственный в округе. Хорошая, символическая память об учительнице.
  Давно ушли из жизни и мама и Анна Николаевна, а икона – здесь, у меня дома. И торчит в ней гвоздь, вбитый сто лет назад.
  А мать и икона сливаются в один образ.