О чём шутят музыканты?

Марта Матвеева
Музыкальное классическое искусство считается делом серьёзным, а игра на музыкальных инструментах только для непосвящённых остаётся всего лишь игрой. В действительности, в музыкальной среде, как и в любой другой, принято шутить. Для обозначения данного «занятия» существует даже специальный термин. Поскольку международный музыкальный язык – это язык Италии, то для всех музыкантов мира Scherzo буквально значит «шутка». Однако в разные эпохи «скерцо» было разным.


Виланеллы из XVI века

Как-то раз мы с подругой отправились на концерт оркестра старинной музыки. Сидели с прямыми спинами, не шуршали шоколадными обёртками, слушали-слушали, а в какой-то момент не выдержали и начали... смеяться в кулачки, чтобы никто не заметил. В качестве серьёзного замечания отмечу: открытия, которые опираются на личный опыт, поставленный в лаборатории под названием «жизнь», делаются на основе полученных результатов, но иногда не сразу. Именно так получилось с нашим смехом на концерте. Реакция у нас была адекватной, и не стоило нам тогда смущаться. Певцы в тот вечер исполняли виланеллу, точнее, её разновидность – мореску. В этой песне с помощью разнообразных слогов («ки-ки», «ку-ку», «мяу-мяу», «на-на») и гаркающих гортанных звуков передавалась «тарабарщина» мавров. Социальный статус последних отражался также грубыми, непристойными ругательствами, что стало «стабильной жанровоопределяющей чертой» такой музыки*.


Думаю, что не меньше нас позабавила бы и другая разновидность виланеллы – трёхголосная джустиниана. В ней пародийно, с характерными повторами-«заиканиями» повествуется о похождениях трёх старичков, «которые все ещё интересуются амурными приключениями, но так стары, что не нужны никому, кроме продажных куртизанок» (Д. Арнолд).
 
* БЕДУШ Елена Александровна. «Песенные жанры итальянского Возрождения: виланелла, канцонетта, балетто»


Кофе от Иоганна-Себастьяна

Кантата – серьёзнейший жанр хоровой музыки. Иоганн Себастьян Бах – серьёзнейший композитор эпохи барокко. И вот вам –  очередная** шутка музыканта. Баховская «Кофейная кантата», как отмечают музыкальные историки, стала своеобразным ответом на общественное движение, призванное запретить женщинам пить... кофе (считалось, что этот напиток сделает их стерильными). Сюжет прост: возлюбленный юной Лизхен приучил её к употреблению новомодного напитка, который совсем недавно появился в Европе. Отец девушки решительно против страсти дочери к Клаусу и кофе. Несмотря на неоднократные призывы «Кофе меньше пей, дружок!», в ключевой арии делается вывод: «Ах! Как сладок вкус кофе! Нежнее, чем тысяча поцелуев, слаще, чем мускатное вино!» Счастливая развязка оперы традиционна: молодые играют свадьбу, а непримиримый отец выпивает за их здоровье... чашечку кофе.

** Любителям музыки хорошо известна также часть из сюиты си-минор И.-С. Баха, которая так и называется – «Шутка».


«Сюрприз» от Гайдна

Современники композитора-классика Йозефа Гайдна, по-видимому, не слишком ценили его Hi-класс. Может, даже не подозревали о нём. А как ещё относиться к молодому человеку, которого за «полную профессиональную непригодность» выгоняют из хора, который зарабатывает перепиской нот, потом становится учителем пения и бродячим музыкантом, работает скрипачом, органистом, аккомпаниатором и обитает на чердаках, а иногда ночует на скамейке в каком-нибудь венском парке?*** Может, именно из-за такого непонимания завсегдатаи лондонских концертных залов, устроившись поудобнее в креслах, сладко засыпали, когда за дирижёрским пультом стоял Гайдн?


И тогда специально для публики, засыпающей не в своей постели, классик сочиняет симфонию. Начинается вторая её часть, как колыбельная – тихо и умиротворяюще, но в самый нужный момент, неожиданно для сладко задремавших, раздаются громоподобные удары литавр и фортиссимо**** всего оркестра. Симфонию любители музыки назвали «Сюрприз», а история сохранила для нас эту легенду.

 
*** «Если бы у меня был талант, меня бы признали сразу, – шутливо говаривал впоследствии по этому поводу Гайдн. – Но я, видимо, был гениален, а гениев, как известно, всегда поначалу не понимают, так уж в жизни заведено... Так что приходилось терпеть до поры до времени... Такова уж у нас, у гениев, участь».
 
**** Очень громко


«Музыкальная галиматья» от Моцарта

Беззаботный и бодрый, а порой склонный к грубым шуткам, любивший вино и биллиард, Вольфганг-Амадей Моцарт не мог пройти мимо хорошеньких девушек и комического в жизни. Его оперы полны остроумия и шутливого выражения музыкальных тем. Однако, не будем столь наивны. «В письмах Моцарта открываешь совершенно другого человека. Не нежного и веселого певца любви, но человека, исхлестанного бурями и страстями, терзаемого внутренними голосами, гордого, весело-страстного, всегда помнящего о тени смерти над собой. Моцарта – сильно, до крайности захваченного сознанием своего предназначения и послушного ему, полного переизбытка силы, находящего разрядку в задорной шутке и спасающегося бегством в ребячество» – это мнение Шпехта.
«Пиши популярнее, – увещевал Моцарта издатель Гоффмейстер, – иначе я не смогу больше печатать и платить тебе». – «Ну значит, я больше ничего не заработаю, – звучал ответ, – буду голодать, ну и плевать мне на это!»


Интересно отозвался о времени, когда жил и творил Моцарт, Кузьма Петров-Водкин:
– Знаете, когда мне рассказывают, как кто-то замечательно играл Моцарта на клавире XVIII века, я спрашиваю: а блохи были?
– Ну если вы имеете в виду мелкие исполнительские огрехи, то кому ж их удалось избегать?
– Да нет, я о настоящих блохах. Понимаете, во времена Моцарта аристократы одевались очень пышно, носили пудреные парики. А мылись редко. Вот и заводились блохи. Их ловили, а чтобы было куда складывать, держали при себе специальные коробочки... Поэтому я и говорю: если уж так тщательно следить за воссозданием атмосферы времени, надо быть последовательным до конца – чтоб и свечи горели, и костюмы были соответствующие. Вплоть до тех самых коробочек...


Поймать исполнительских «блох», передать в музыке курьёзы и нелепости жизни, нарочито играя фальшиво, оказывается, достаточно сложно. Тем не менее, «Секстет деревенских музыкантов» В.-А. Моцарта прекрасно с этим справляется.


«Вечное движение» от Иоганна Штрауса и соло на пишущей машинке от Лероя Андерсона

Музыканты никогда не оставались в стороне от мировых проблем, революций – общественных и технических. Достаточно вспомнить Полонез и его автора, польского композитора Михаила Огиньского, слившихся в сознании людей настолько, что Кто-То-Из-Сети без тени улыбки вопрошает: «Срочно, нужно!!! Кто написал Полонез Огинского?» Будучи участником восстания под руководством Тадеуша Костюшко и покидая Родину после его поражения, Огиньский излил свою боль в форме популярного танца.


Мартын: Что такое perpetuum mobile?
Бертольд: Perpetuum mobile, то есть вечное движение. Если найду вечное движение, то я не вижу границ творчеству человеческому ... видишь ли, добрый мой Мартын, делать золото — задача заманчивая, открытие, может быть, любопытное, но найти perpetuum mobile ... О!...
(А. С. Пушкин «Сцены из рыцарских времён»)


Пока учёные очень серьёзно, но тщетно решали проблему вечного двигателя и пытались поставить на службу человечеству энергию, музыканты сочиняли пьесы с аналогичным названием, демонстрируя публике нескончаемое движение к музыкальным шуткам.


Чем продиктовано обращение американского композитора прошлого века Лероя Андерсона к использованию в качестве музыкального инструмента пишущей машинки, остаётся только догадываться. Может, его «перекрёстное» образование? Андерсон окончил Гарвард, консерваторию, был лингвистом и в совершенстве освоил датский, норвежский, исландский, немецкий, французский, итальянский, португальский языки. «Концерт для пишущей машинки с оркестром» неизменно вызывает восхищение и улыбку.

 
В каждой шутке есть только доля шутки

Уже знакомый нам любитель эффективных музыкальных шуток Й. Гайдн первым в четырёхчастном симфоническом цикле заменил Менуэт на Скерцо. И, что особенно симптоматично, использовал это словечко в своих «Русских квартетах».
Со временем, переходя от одного композитора к другому, от одной музыкальной эпохи к другой, Скерцо трансформируется настолько, что зачастую становится... своей противоположностью.

 
Мир классической музыки отображает наш, обычный, человеческий мир. Только более ярко и смело, размашисто и с особым отношением: прочувствованно. И точно следует велениям времени. Когда благополучно завершилась эпоха белых париков и камерного музицирования, когда, образно говоря, отзвучали «Русские квартеты» Йозефа Гайдна, Сонаты и Симфонии Людвига ван Бетховена с их игривой и шутливой предпоследней, третьей, частью в виде Скерцо, на смену всему этому классическому великолепию пришла...

 
Другая эпоха и другая классика

Несомненно, в ней нашлось место для Скерцо, которое тоже стало совсем другим. Бесследно исчезли невинная игривая шалость и беззаботность. Появились драматизм, поэтичность и лиризм.


Новый герой из XIX века оказался неисправимым романтиком с горящим взглядом, развеваемыми ветром революций кудрями и мятущейся душой. Противоречия нового мироустройства проявлялись во всём. Даже в отношениях между мужчиной и женщиной.

Неверно было бы говорить о романе композитора Фридерика Шопена и писательницы Авроры Дюпен («той самой» Жорж Санд) просто как об иллюстрации происходивших   изменений. Скорее, можно говорить о примере. Совсем не характерном примере. Впрочем,  и Скерцо, сочинённые великим польским композитором, – такие же не характерные примеры шуток. Или, наоборот, очень характерные. С ударением на вторую «а».


Первое впечатление от встречи с Жорж Санд молодой Шопен выразил словами: «Какая несимпатичная женщина эта Санд. Да и женщина ли она, я готов в этом усомниться!» Однако эпатирующая публику Аврора в мужском костюме, высоких сапогах и сигарой во рту почти на десять лет стала для слабого здоровьем, мнительного и утончённого Фредерика всем: сиделкой, няней, любовницей, матерью, музой. За несколько дней до смерти Шопен сказал своему другу Франшому: «Она говорила, что не даст мне умереть без неё, что я умру у неё на руках…»  Она пережила его на 27 лет и, как сообщают разные источники, единственная вещь, которая могла заставить эту женщину плакать, – звуки вальсов Шопена.


С полной уверенностью можно сказать, что и Скерцо, сочинённые её «третьим ребёнком», не смогли бы рассмешить склонную по временам к безудержному веселью Аврору. Они попросту перечеркнули все представления об этом жанре. Уравновешенность, гармония и красота классицизма остались в прошлом. Если скерцозность Бетховена – это лёгкая ирония, передающая несовершенство и противоречие мира, то «шутки» Шопена утрируют беспокойное, тревожное, подчас зловещее его начало.
Чтобы у читателей не создалось неверное представление об эпохе романтизма, заметим, что...


Фантастические образы юмора

...тоже приличествовали Скерцо. Особенно показательны они в чудесно-запутанной комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». Музыку к пьесе сочинил немецкий композитор, дирижёр и пианист Якоб Людвиг Феликс Мендельсон-Бартольди.
Смеяться можно начинать до начала спектакля, читая либретто. Вот небольшой отрывок из него: «Компания простоватых мастеровых готовится к постановке интермедии по случаю свадьбы герцога. Режиссер, плотник Питер Пигва, выбрал подходящее произведение: «Прежалостная комедия и весьма жестокая кончина Пирама и Фисбы».Ткач Ник Основа согласен сыграть роль Пирама, как, впрочем, и большинство других ролей. Починщику раздувальных мехов Френсису Дудке даётся роль Фисбы (во времена Шекспира женщины на сцену не допускались). Портной Робин Заморыш будет матерью Фисбы, а медник Том Рыло – отцом Пирама. Роль Льва поручают столяру Миляге: у него «память туга на учение», а для этой роли нужно только рычать. Пигва просит всех вызубрить роли наизусть и завтра вечером прийти в лес к герцогскому дубу на репетицию».


Самым главным путаником и шалуном в комедии оказывается дух по имени Пак:
Да, я весёлый озорник ночной.
Сам Оберон смеётся у меня,
Когда, дразня дородного коня,
Я вдруг кобыльим голосом заржу.
А то у бабки в кружке я сижу
Печёным яблочком; она хлебнёт,
А я, скакнув, ей забиваю рот,
И пиво льётся на сухую грудь;
Иль тётка, жалуясь на что-нибудь
И думая, что я - трёхногий стул,
Присядет, смотришь - стул-то ускользнул;
Старуха - шлёп, вопит, кряхтит, давясь;
Кругом хохочут, за бока держась,
Чихают и божатся, что, ей-ей.
Не коротали время веселей.


В заключение, устав от каскада влюблённостей героев друг в друга и нелепых сновидений, мудрый правитель Афин Тесей произносит ключевые слова:
«Безумные, любовники, поэты –
Все из фантазий созданы одних».

В стороне от музыкальных шуток не остались и...


Славянские композиторы XIX века

Сразу можно сказать, что шутили они совсем иначе, чем их западные коллеги. Реалистичнее и поэтичнее. И, главное, очень напевно. Практически обходясь без быстрых и колких пассажей, предпочитали служить королеве музыки – мелодии. Хихикать на концерте, где исполняются такие Скерцо, нам уже не придётся.  Значит, и рассказ наш дальнейший будет не шуточный.


Заслуга в открытии таланта 30-летнего Дворжака-композитора принадлежала известному чешскому деятелю и, на минуточку, редактору пражской музыкальной газеты Л. Прохазке.  Родившегося в семье мясника Антонина почему-то не привлекала перспектива продолжить родительское дело. Было время, когда жил он впроголодь. Днём сидел над партитурами великих классиков, а по вечерам играл в ресторане на альте, позднее – в оркестре. Сочинительство не отпускало от себя скромного и не верящего в собственный успех музыканта. Время всё расставило по местам: Антонин Дворжак стал чешским классиком, и мы с удовольствием слушаем как будто пропитанную запахами лугов, наполненную пением птиц Юмореску.

 
«Волшебный смычок его до такой степени увлекателен, звуки его скрипки так магически действуют на душу, что этого артиста нельзя довольно наслушаться», – писала о Генрике Венявском одна из русских газет в 60-х годах XIX века.  Духовный наследник Паганини, блестящий виртуоз, поляк по рождению, Венявский многие годы преподавал в открывшейся в 1862 году в Санкт-Петербурге консерватории. Сочинённое им Скерцо, удачно соединяясь с зажигательным итальянским танцем, позволяет исполнителю продемонстрировать в самой эффектной манере мастерство владения игрой на скрипке.
Другой симбиоз Скерцо – с вальсом – представляет нам Чайковский. Кстати, Пётр Ильич значился в первом выпуске консерватории как окончивший её по классу композиции с большой серебряной медалью. 


«Повзрослевшее» Скерцо прекращает ёрничать и насмехаться, оно как будто понимает, что жизнь – серьёзная штука и, протягивая вам свою руку, приглашает вместе станцевать или спеть, по-доброму улыбаясь друг другу. Впрочем... Если хочется чего-нибудь погорячее, то переносимся с космической скоростью...


...вместе с Яковом и Сергеем в XX век


Думаю, лучше заранее предупредить всех читающих: на  некоторое время мы отойдём от музыкальных миниатюр шутливого характера и «зациклимся». В том смысле, что разберёмся с симфоническими циклами. Точнее, с новым видом музыкального юмора, который появился и проявился у двух совершенно разных композиторов – Сергея Прокофьева и Густава Малера.
 
Новый вид – это, в общем-то, хорошо всем знакомая сатира. Каким путём пошли композиторы? Самым обычным, характерным для любого сатирика. Только упражнялись они на музыкальном материале. Взяли знакомую многим музыку – классическую и народную – и, где-то что-то добавив/усилив/приуменьшив/нарочито выделив, получили комический эффект.

 
«Классическая сифония» Сергея Прокофьева при первом прослушивании весьма и весьма напоминает симфонии Йозефа Гайдна. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается милой пародией, шаржированно передающей черты классического музыкального письма. У австрийского любителя музыкальных сюрпризов через 200 лет нашёлся русский коллега, изобретательный и находчивый!

 
Американский композитор Леонард Бернстайн вспоминает: «Мне кажется, это – единственное музыкальное произведение, над которым я хохотал во всё горло. Я услышал симфонию Прокофьева по радио, когда мне было пятнадцать лет. Хорошо помню, что я буквально катался по полу от смеха до тех пор, пока у меня слёзы не потекли. Я не знал, что это за музыка. Я никогда не слышал имени Прокофьева. Я только понимал, что это что-то очень тонкое, смешное и прекрасное».


Французская детская песенка «Братец Яков, спишь ли ты, спишь ли ты?» достаточно известна музыкантам, да и любителям, как пример двухголосной точности и красоты. Весьма простая по содержанию, она укоряет лежебоку и лентяя Якова, которого поднять из постели не может ни маленький колокольчик, ни колокол на башне. И тогда в ход идут более веские аргументы:
Апельсины, мандарины
И медаль, и медаль
Не растут на грядках, не растут на грядках.
Очень жаль, очень жаль!
Артишоки, артишоки
И миндаль. И миндаль.
Не растут на ёлке, не растут на ёлке.
Очень жаль! Очень жаль!


А теперь – внимание! – вопрос. В каком жанре цитирует эту мелодию крупнейший австрийский симфонист XX века Густав Малер? Пожалуй, и знатоки из передачи «Что? Где? Когда?» не «возьмут» этот вопрос. В Первой симфонии композитора весёлая и беззаботная песенка звучит как... похоронный марш! Тема песенки поручена мрачно звучащим инструментам симфонического оркестра, первоначально – контрабасу соло. Необычно? Неожиданно? Безусловно. И от того, что такую метаморфозу от милой мелодии никто не ожидал, слушателям становится... смешно!
Заметим, что с маленькой, забавно звучащей пьеской современные композиторы расставаться не собирались. А потому из прошлого переносимся...

 
...вместе с «Юмореской» в настоящее


Небольшую остановку совершим в XX веке, задержавшись ненадолго в студии, на передаче Андрея Малахова «Пусть говорят». Здесь юные музыканты выступили с интереснейшей интепретацией пьесы экспериментатора и, как говорят, рискового по натуре человека, Родиона Щедрина. В серьёзной статье читаем: «Сам композитор определяет свой стиль как «пост-авангардный»; реально его можно признать стилем «эклектическим», что отнюдь не отрицает наличия большого композиторского мастерства и виртуозной техники оркестрового и инструментального письма». В скобках можно добавить, что использование в «инструментовке» тазика и кастрюльки, пилы и стиральной доски, пищалок, сопелок и пыхтелок – приём достаточно известный, но работающий безотказно: улыбка у слушателей будет до ушей. И – «Назад,  в будущее»! «Юмореска» Щедрина явно обозначила арку в виланеллы XVI века.

 
А на десерт у нас будут Angry Birds – злые птички. Да-да, те самые, из компьютерной игры. Точнее, музыка для неё, сочинённая скромным (поистине, каждый первый из музыкантов обладает этой чертой характера!) финским парнем по имени Ари Пулккинен. Знаменитым на весь мир стать легко. Рецепт от Ари: живите в домике за 300 км от Хельсинки, ходите купаться на озеро и слушайте, как крякают уточки. А потом всё услышанное и прочувствованное заносите в компьютерную музыкальную память в виде нотных знаков. И тогда... Лондонский симфонический оркестр обязательно исполнит вашу Шутку. И станет она не простым гаджетом, а настоящим хитом всех музыкальных продаж!


Подытожить сказанное нам поможет известный исторический анекдот о знаменитом теноре прошлого века Сергее Яковлевиче Лемешеве. Певец мечтал спеть все романсы Чайковского,  и однажды поделился своей мечтой с актёром Борисом Щукиным, который горячо поддержал его идею, но, почувствовав сомнение в словах Лемешева, спросил, что же смущает певца. «Да как же, романс «Благословляю вас, леса» написан автором для баса, а у меня лирический голос!» На что Щукин с юмором ответил: «Не понимаю, дорогой, почему леса надо благословлять обязательно басом? Можно благословлять их и тенором». Нечто похожее получается и с нашими музыкальными шутками. Совсем не обязательно им быть однообразно-весёлыми. Скерцо может быть разным.