Служил я в Краснодарском крае, в станице. Говорили, что в ней населения около 20-ти тысяч. Был один автобусный маршрут, который обслуживали 2 автобуса и ещё бегали три такси. В центре стояло несколько пятиэтажных «хрущёвок», двухэтажный универмаг, площадь с Домом Советов, где на государственные торжества сооружалась трибуна, на которой собиралось местное руководство для приёма парада и демонстрации местного населения. Парад осуществляла наша часть. Все, кто не был на службе и на дежурстве, отправлялись в станицу и маршем проходили перед трибуной.
В первые армейские дни было тяжело вставать по утрам.
Подъём в семь утра. Но уже не надо было, как в учебке, одеваться за 45 секунд. Достаточно было надеть галифе, намотать портянки, сунуть ноги в сапоги и в строй. Потом бегом в туалет, зарядка двадцать минут и двадцать минут личного времени, чтобы побриться, умыться, подшить свежий подворотничок и в строй на завтрак.
Сержанты, младшие командиры, выстраивали нас на плацу. Из каптёрки, своего кабинета, выходил старшина роты и отдавал команды: «Равняйсь! Смирно! Напра…Во! Правое плечо вперёд…В столовую…Шагомммм!…Марршш!..». Когда голова колонны равнялась с ним, он командовал: «Р-Р-РотаА-а!...» И мы строевым шагом проходили мимо него, а он отдавал нам честь.
И вот по тому, как держал он руку, отдающую честь, мы могли судить о том, сколько алкоголя он выпил накануне. А пьяница он был отменный! Если рука поднималась чуть выше пупка, мы понимали, что выпито было немало. Тогда старшина не завтракал, а наливал целую кружку заварки и медленно выпивал, пока длился завтрак.
Был он высок и нескладен, однако, всегда подтянут, со свежим подворотничком и начищенными до блеска сапогами.
Любил проверять посылки. Бывало, пришлют молодому солдату посылку. Он поболтает её возле уха, булькает! Тогда с удовольствием вызывает хозяина и заставляет вытаскивать из ящика всё содержимое, пока не покажется бутылка со спиртным. Тогда он требует открыть бутылку и вылить содержимое в раковину, излучая на лице сладкую улыбку.
Но был случай, когда старшину обвели вокруг пальца. Одному «старичку» прислали «булькающую» посылку. Но когда её вскрыли, там оказалась литровая банка с вишнёвым компотом. Старшина не догадался, что вишни плавали в закрашенном компотом спирте! Только поймав пьяного Вовку Алябьева, которому принадлежала посылка, он «выдавил» из него правду. Но к банке к тому времени приложились и другие, она была пуста.
А ещё старшина роты имел талант давать прозвища. Уж если называл, то оно прилипало к человеку навсегда! Часто прозвища были грубые или состояли из неприличных слов, но всегда определяли человека настолько, что тот и не обижался. Самым приличным, которое осталось в моей памяти, было ДУБ, которым он назвал своего друга – собутыльника. Было и такое: «Контра мудиа – фагот». Этим он называл одного из трубачей духового оркестра нашей части.
Завтрак наш состоял из каши и кусочка жареной рыбы, кружки сладкого чая и двадцати грамм сливочного масла намазанного на кусок хлеба. Столы были на десять человек. На край каждого ставился котелок с кашей, рыбой, хлебом, сахаром, маслом и чайник. На тот же край садились «старички», которые и накладывали еду в тарелки и раздавали её остальным. Куски рыбы были почти одинаковые. А кусочки сахара потолще и потоньше,
как и масла. Молодёжи всё доставалось поменьше и потоньше… Их успокаивали: «Вот придёт время, и вы будете «старичками». На еду отводилось уже не десять минут, как в учебке. Теперь ели спокойно, желающие успевали съесть и добавку, хлеб и каша обычно оставались.
После завтрака было построение роты. Теперь уже в строю, во главе каждого взвода, стояли офицеры, командиры взводов. Перед строем стояли командир части и замполит, а командир роты отдавал команды: «Равняйсь! Смирно! Равнение на середину». И он докладывал командиру части, что рота построена на развод, на службу и на работы.
Потом командир части здоровался с нами, а мы хором кричали: «Здрав!…жел!….»
После этого нас извещали, кого и куда распределили: на службу, в охрану или хозяйственные работы, - и мы расходились строем, небольшими группами, согласно расписанию.
Меня определили на службу оператором пульта. Мы обслуживали громадную радиостанцию, на которой оператор был центральным действующим лицом. Он должен был знать все структурные подразделения, как они связаны между собой и в чём сущность их работы. Конечно, команду на запуск отдавал дежурный офицер, но все оперативные команды и контроль за работой всех подразделений станции лежали на операторе пульта.
Меня поразили размеры станции. Здание было двух этажным, потолки не менее 6 метров высотой, а операторский зал 150 квадратных метров. Полы в зале надо было мыть нам, дежурной смене, дважды в сутки, особенно тщательно утром перед сдачей дежурства. Мне, новичку, приходилось раз десять менять в ведре воду, чтобы домыться до половой краски. Но позже я увидел, как моют профессионалы «старички» за два ведра. Были умельцы так тщательно разровнять грязь, что создавалась видимость идеальной чистоты. Но стоило пройти по этому полу, как на нём появлялись следы от растёртой грязи, выдававшие обман. Естественно, заступившей смене приходилось выполнять обязанности ушедшей. А «старички» хихикали: «Учись, салаги!»
Сначала я дежурил стажёром, но когда все «старики» ушли на дембель, стал полноправным оператором.
Бывало, станция не работала, а мы выполняли профилактические работы. В антенном зале я впервые в жизни увидел контурные катушки по два метра в диаметре и шесть метров высотой. А потом мы травили в кислоте аноды у генераторных ламп, которые были по метру в длину и по двадцать килограмм весом.
Антенна была зонтичная. Центральная мачта была 310 метров высотой и стояла на пятачке сантиметров 50. А держали её растяжки из стальных тросов в мою руку толщиной.
Была у нас шутка для новичков, когда мы 12-ти вольтовую лампочку подключали одним концом к заземлению, а другой электрод к проводу длиной метров пять, и выбрасывали его за окно.
Лапочка светилась. Становилось ясно, в каком поле облучения мы работаем, хотя внутри станции нас защищали заземлённые экранированные комнаты. А часовых под «зонтиком» антенны ничего не защищало.
Сначала я комплексовал дежурить один, но постепенно привык руководить всей станцией. Ведь, при запуске, надо было отдавать команды во все службы и подразделения станции. Можно было не командовать, а нажимать кнопки автоматических запусков прямо с пульта, но никто этого не делал, а требовали отдавать команды по телефону дежурным. Я сначала не мог понять, почему так делается, но спустя год понял. Точнее, мне популярно объяснили. К тому времени я увлёкся рационализаторскими предложениями.
У нас служил офицер страшно недисциплинированный, пьяница, но ума необыкновенного. Его за все грехи разжаловали от майора до старшего лейтенанта. Но он создавал необыкновенные поделки и стенды. Однажды, он сделал стенд демонстрировавший работу всех служб нашей станции. Командир части получил благодарность на командирских сборах, а этому офицеру дали премию за эту работу. Вот этот офицер и возбудил во мне зуд рационализаторства.
Одно из них я оформил как «Автоматизированный контроль за работой компрессоров и поддержания стабильного давления».
Рецензировал такие работы зам. командира части, главный инженер станции.
Это был колоритный мужик. Крупный, типаж Черномырдина, с размеренной речью. И фамилия у него была сочная – Шматько. Он приехал как-то на станцию, когда я дежурил, и попросил рассказать ему, как работает моя автоматика. Мы прошли в соседнее здание, в помещение компрессорной. Я увлечённо рассказывал ему о функционировании моего блока, а он внимательно слушал, задавал по ходу вопросы, удовлетворённо кивал и в довершение задал вопрос, в котором я не уловил подвоха.
- А что будет делать в это время дежурный по смене? Спать?
- Может быть и отдыхать, ведь при нештатной ситуации зазвенит звонок и разбудит его.
- Дааа… Ваша идея безусловно хороша. И схема разработана грамотно… Но нам она не годится! И вот почему. Солдат призван на службу, чтобы служить, а если он будет на службе спать, то какая это служба?
У меня всё упало в душе. Я понял, что премии за рацпредложение мне не видать.
- Вот видите этот блок? – И он показал мне на металлический ящик в углу помещения.
- Это было такое же автоматическое управление, не электронное, как у вас, а по проще, релейное. Но мы отключили и разобрали его по той же причине. Солдату на службе спать не положено. Но Вам, за инициативу, я порекомендую выдать поощрительную премию.
И мне, к моему солдатскому окладу 4рубля 80 копеек, в очередную выдачу денег добавили 10 рублей. Это была солидная прибавка. Вообще-то, рядовой получал 3р 80коп., но оператор пульта была ефрейторская должность, и мне платили на рубль больше.
На станции мы дежурили сутки. И спать нам было «не положено». Но станция работала не всегда. И в дни профилактики ночью совершенно нечего было делать. Конечно, мы спали. Но спали по очереди и где придётся. Периодически среди ночи приезжал «проверяющий», офицер, назначаемый командиром части.
Пойманных спящими, отправляли на «губу». Меня ни разу не поймали. В первый год – везло, а на втором году службы, по приказу командира, организовали комнату отдыха. В ней поставили 5 коек и разрешили спать по очереди, но не более 4-х часов за смену и не более 2-х часов подряд. Но мы, конечно, договаривались и спали до 6-ти часов подряд. Всё зависело от дежурного офицера. Но если станция работала, то и два часа не всегда удавалось поспать.
И что интересно. До организации комнаты отдыха приходилось спать на голом столе, подложив под голову подсумок от противогаза, где была овальная жестяная коробка фильтра. Так вот, я настолько привык к такому отдыху, что позже отказывался даже от, привезённой кем-то из дома, раскладушки.
Должность оператора пульта считалась элитной. Меня назначили потому, что я попал в армию из НИИ, плюс со второго курса института с факультета «Автоматики и телеметрии». Но и ответственность была большая. Все службы, как я уже говорил, «сводились» на пульт. Любая заминка или сбой могли привести к аварийной ситуации на станции и катастрофе в войсках. Поэтому, во время боевой работы, не только офицеры, но и я жёстко контролировали, чтобы ночью дежурные в разных службах не спали.
Сейчас, воспоминания об этих месяцах службы, слившихся в два года, укладываются в несколько страничек. Но каждые сутки длились двадцать четыре часа, которые надо было прожить.
И эти ночные дежурства… Самые интересные были тогда, когда мы обеспечивали учения моряков. Тогда все сутками не спят, некогда. Дежуришь за пультом, а вокруг разные звуки, писки сигналов генераторов, журчание воды в контурах охлаждения. Днём вокруг снуёт много народа, а ночью остаются только дежурные в каждой службе. И сидишь за пультом, а вокруг светятся сигнальные лампочки и экраны осциллографов как в космическом корабле. После двух ночи, от однообразия звуков, начинаешь задрёмывать, и вдруг вздрагиваешь, очнувшись.
Однажды, осенью в такую ночь я задремал… И вдруг! БА-БАХ!!! Грохот подобный взорвавшейся гранаты разбудил меня! И это мягко сказано. Я подскочил! А сердце моё чуть не разорвалось… Что это??? В зале тишина! Я кинулся к стойкам усилителя. Все блоки отключены, сигнала на выходе нет! Вбежал из дверей комнаты отдыха дежурный офицер с ошалевшим взглядом. Я начал запускать резервный усилитель. Офицер помогал мне.
Вдруг! И на этом блоке выбило предохранители. Это уже ЧП!
Мы заменили предохранители и повторили запуск. Он прошёл в штатном режиме. Мы вздохнули и решили найти причину отказа в первом блоке. Когда открыли переднюю панель, увидели рядом с разрядником обгорелую мышку – полёвку.
В наступавшие осенние холода, мыши стали искали пристанища в домах. Вот и не повезло мышке. Разрядники представляли собой два блестящих шара. При перегрузках в цепях проскакивала искра. А мышка искала тёплое место и замкнула цепь.
В непогоду, когда ветер колыхал антенну, такие разряды от перегрузки случались нередко. Но этот звук я впервые услышал в тот несчастливый для мышки день.