Я родилась в Берлине, где вскоре после моего рождения проходил фестиваль молодежи и студентов. Нахлебавшись крови во Вторую Мировую войну, его участники с энтузиазмом и надеждой распевали гимн фестиваля: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем». Казалось, с враждой народов покончено навсегда… Этот гимн, ставший для меня своеобразной колыбельной песней, возможно, многое определил в моей душе.
Мои школьные годы прошли в сказочно-красивом Ярославле, где в далекие 60-ые годы редко можно было услышать какую-либо речь, кроме русской. Поэтому, когда я поступила в Тбилисский университет, меня, прежде всего, поразила многоязычность города. Особенно интересно было слышать, как по-разному звучал в их устах русский. Каждый вносил свой акцент, свой темперамент, свой дух, заставляя сверкать новыми гранями наш великий язык, благодаря которому всем предоставлялась возможность выходить за тесные рамки собственного бытия на широкую мировую арену.
Тбилиси, раскинувшись на караванном пути, соединяющем Восток и Запад, издавна был городом, где жили люди десятков национальностей, ощущая себя в нем по-домашнему уютно. Приверженность своему укладу, языку, вероисповеданию не мешала им отлично ладить друг с другом. Тон таким дружеским отношениям задавали грузины, для которых всегда была интересна и привлекательна любая инаковость, а слово "уцхо", означающее "иной, особенный" - высшая похвала в устах грузина. Это делало жизнь города многоцветной, яркой, насыщенной и, я бы сказала, поучительной.
Я хочу рассказать о том, как Тбилиси, в какой-то мере, научил меня смотреть на мир глазами разных племен и народов.
Грек
В тот сверкающий осенний день всё выбилось из привычной колеи. В Большой физической аудитории, где должна была проходить лекция по математическому анализу, что-то обвалилось, и нам велели срочно перейти в Актовый зал университета. На сцене большого зала с колоннами царил концертный рояль цвета слоновой кости. Рядом, нарушая гармонию, торчала спешно принесенная доска. Лекцию должен был читать пожилой профессор, которого прозвали «первой скрипкой», благодаря скособоченной, из-за травмы, шее. Он, никогда не сбиваясь, аккуратно выводил на доске формулы круглым, ровным почерком, выписывая их, как по линейке. Ни одна минута лекции не терялась, и конспектировать его было легко, хоть и скучновато.
Но вместо него в зал стремительной походкой вошел Мильтиад Исаакович Цандеков. Мы, особенно девочки, сразу узнали его, так как не раз исподтишка любовались им, когда он проходил по коридорам нашего корпуса. Не заметить этого красавца было невозможно, точно так же, как для него невозможно было пренебречь роскошным роялем, к которому он, без тени рисовки, а напротив совершенно естественно, подсел и, слегка откинув назад несколько крупноватую для его ладного тела кудрявую голову, немного посеребренную на висках, взял несколько аккордов. Потом, оторвав себя от инструмента, он подошел к доске и звучно провозгласил: «Теорема Коши», и тут же, не отводя мелка от доски, написал на ней фамилию математика. Это был шедевр каллиграфического искусства! Неуклюжая доска мгновенно вписалась в общий стиль зала.
Однако художественная сторона его разносторонней натуры, взявшая вдруг верх, сыграла злую шутку, и доказательство знаменитой теоремы зашло в тупик, из которого Мильтиад Исаакович виртуозно выпутался. Создавалось впечатление, что эту теорему впервые доказывали прямо на наших глазах, и это было настолько увлекательно, что мы почти забыли о пропавшей перемене, а также о люля-кебабах и горячих слоеных хачапури в университетском буфете. По ходу, он задал какой-то вопрос подбитому ветерком студенту-греку, неизвестно, каким образом занесенному на физический факультет и которого лектор мгновенно выделил среди весьма обширной аудитории. Тот начал мямлить что-то невразумительное, на что Цандеков сказал: «Как ты отвечаешь? Ведь ты же грек!». Бедняга чуть под землю не провалился, но слова и интонацию фразы «Ты же грек!» я запомнила навсегда. Как знать, может быть, эта фраза сыграла благотворную роль в формировании моей любви к Византии. Сам Цандеков происходил из патриархальной семьи, жившей в Цалкском районе Грузии, расположившемся на суровом Триалетском хребте, где во многих греческих деревнях в каждом дворе до сих пор сохраняются домовые церкви, которые, как правило, больше и лучше жилых домов. Эта, о многом говорящая, традиция идет как раз из Византии.
Езид
Езид – это не национальность, а религиозная принадлежность. Курды-мусульмане не считают езидов курдами, а для самих езидов важнее национальности их вера. Религия езидов, ввиду крайней закрытости ее последователей, плохо изучена. Известно, что она содержит элементы зороастризма, иудаизма, христианства, ислама и манихейства. Кроме того, согласно этой религии, падших ангелов не существует, что приводит некоторых к ошибочному, по-видимому, мнению, что езиды поклоняются злому духу. Этот народ строго придерживается кастовой системы. Судьба свела меня с езидом, Юрой, который по рождению принадлежал к высшему жреческому сословию, но утратил касту, из-за женитьбы на грузинке. Скорее всего, у него было и другое имя, но оно не разглашалось. Юра редко говорил о своем происхождении и религии, но однажды он стал рассказывать мне о своем деде, который занимал высочайший духовный пост, о том, как он сидел у ног деда, а приходящие приносили дань (вероятно, что-то близкое к церковной десятине) и целовали руку не только деду, но и ему, еще мальчику. Это очень смущало ребенка, но дед объяснял ему, что так должно быть. Как выяснилось вскоре, именно во время нашего разговора его дед умирал.
Сожалел ли Юра о том, что потерял доступ к тайнам, записанным в древних книгах, хранящихся у его деда? Трудно сказать. Он стал хорошим материаловедом и с увлечением изучал изотопы, считая, что скоро химические формулы будут писаться с указанием их изотопного состава, ввиду его большого влияния на свойства веществ. Диссертация Юры имела прямое отношение к защите ядерных реакторов.
Но примерно с 1984 года все изменилось. Юра постепенно отошел от физики, отпустил окладистую бороду и с горящим взором стал пророчествовать о скором падении государства. Мы, близорукие дурачки, считали, что он не в своем уме. Смерть его была исполнена трагического величия. Поскольку никто не слушал его пророчеств, он написал листовки с описанием того, что вскоре произойдет, если срочно не будут приняты меры, взобрался на крышу жилого дома, принадлежащего закрытому институту, в котором работал, и, во время похорон одного из сотрудников, сбросил свои листовки и прыгнул вниз вслед за ними. Листовки быстро подобрали работники соответствующих органов, но, по слухам, в них было весьма точно описано будущее, которое нас ожидало и которое мы не могли представить даже в дурном сне.
Еврей
Был у меня в стародавние, «теперь почти былинные», советские времена сослуживец по имени Виктор. Мы работали в научно-исследовательским институте, который, как тогда водилось, был не только местом работы, но клубом по интересам. На перерыв мы собирались в одной из лабораторий, вместе обедали, пили чай, кофе или же какао, сваренное из выдаваемого за вредность молока, и болтали обо всем на свете. Однажды разговор коснулся темы брака. Вдруг Виктор встал, подчеркивая важность того, что он собирался сказать. Его массивная фигура с копной рыжих волос и длинными усами, а также торжественно-поднятый указательный палец забавно контрастировали с веселым выражением лица. «По этому поводу, - произнес он, - есть старинная еврейская пословица. Она гласит, что лучший брак – когда мужчина, обладающий выдающимися личными качествами, берет в жёны женщину из хорошего рода. Именно тогда получается удачное потомство. Женщина, долго вынашивая ребенка, передает ему свои родовые качества, а мужчина, в краткий момент зачатия дает то, что сам успел приобрести к этому моменту». Надо сказать, что Виктор являл собой наилучшую иллюстрацию к сказанному. Его мать происходила из древнего рода, насчитывающего 19 поколений раввинов, а отец зачал ребенка в 1945 году, вернувшись, со многими наградами, с Великой Отечественной войны. Когда родился сын, он назвал его, в честь Победы, Виктором. Во время войны отец Виктора попал в плен и его, как еврея, собирались расстрелять. Но среди пленных оказался мегрел, который, быстро переделав еврейскую фамилию на мегрельский лад, умудрился доказать немцам, что тот никакой не еврей, а его сосед по деревне.
В нашу последнюю встречу перед его отъездом в Европу, Виктор спросил меня, почему я стараюсь не утратить человеческий облик, вопрос совсем не праздный в страшные 90-е. Я сказала, что боюсь погубить свою душу. На мой аналогичный вопрос он ответил: «А я хочу, чтобы мое потомство жило тысячу лет». Что ж, оба мотива достаточно метафизичны и вполне имеют право на существование!
Мы стали с Виктором друзьями. Прекрасно понимая, что принадлежим совершенно разным религиозным традициям, мы обходили и обходим стороной (теперь уже общаясь, увы, лишь в интернете) острые камни, так как любовь и уважение друг к другу оказываются выше всего, что нас разделяет. Свидетельствую, что это возможно!
Русская
С Ниной Иосифовной Козловской меня познакомил мой друг Анатолий. Она была его соседкой по коммунальной квартире и преподавала ему историю в школе. Рано осиротев, Толик многое получил от этой удивительной женщины. Нина Иосифовна была дочерью инженера, еще до революции строившего в Грузии железную дорогу.
В один прекрасный день Толик сказал, что нужно как можно быстрее познакомить с ней моего сына. Нас поразила встреча с этой 90-летней женщиной. Она сама была живой историей. Тогда, в начале 80-х, то, что она рассказывала, нигде нельзя было услышать, а тем более прочитать. Я верила и не верила, но её спокойный уверенный тон, огромное количество материалов, вырезки из старинных газет, вклеенные в многочисленные альбомы, невероятная эрудиция и логика ясно доказывали казавшееся мне тогда парадоксальным утверждение, что главным деятелем русской революции 1917 года был немецкий кайзер Вильгельм, экспортировавший в Россию Ильича. Мой подросток-сын запомнил не столько содержание этой беседы, сколько дух хозяйки этой более чем скромной комнатки. Это был дух бескорыстия, дух бескомпромиссного служения правде, возвышающийся над всякими житейскими попечениями.
Толик не зря торопился. Наша встреча оказалась единственной. Вскоре Нины Иосифовны не стало. Она принадлежала к плеяде замечательных людей, которые укрепляли Российскую Империю самим фактом своего существования, внушая глубокое уважение к русскому человеку в разных уголках этой империи.
Немало уроков вынесла я из общения с деловыми, трудолюбивыми, приверженными семейным ценностям армянами, с азербайджанцами, ловкими в делах и напоминающими героев сказок «Тысячи и одной ночи», но в то же время пронизанными верой в Аллаха, с загадочными, несколько сумрачными, ассирийцами, а также с многочисленными, подобными мне, смесями разных народов и племен в самых неожиданных сочетаниях. Я храню их в своем сердце и надеюсь, что придет момент, когда я сумею рассказать и о них.