Пожалуй, наиболее заметной взрослой чудачкой времён моего деревенского детства была пожилая женщина Барчугина Зинаида, народцем звавшаяся просто Зинуха. Старуха, недавно вышедшая на пенсию едва разменяв шестой десяток, каждое лето, вернее весенне-осенний сезон гостила в деревне. Квартировалась пенсионерка в каком-то небольшом городке под Волгоградом, в краснораменское село Останкино наезжала гостить к родне. Говорила погостить, но складывая время пребывания в деревне можно утверждать – гостила она в городе. В деревне Зинуха жила каждый год с ранней весны и, считай, до поздней осени, поочерёдно становясь на постой «где Боженька остановит». Некоторое время у близкой родни поживёт, на месяцок к знакомым потом переедет, после чего к дальней родне нагрянет, да и снова на круг уйдёт. И так из года в год.
По складу характера Зинуха была непоседой и живчиком. Без дел сидела редко, ибо не чуралась по безотложной бытовой надобности помогать хозяевам. Успевала посуду помыть тут, грядки выполоть там, на лавочке поточить лясы с одними старухами, на чай напроситься «ко кто не откажет». Разговорить и выцыганить новости могла у кого угодно, знала о сельчанах многое и не чуралась разносить слухи по деревне. Причмокивала губами, отчего каждый собеседник отмечал, что без костей был не только язык, но видимо и дёсны под ним.
На вечерних посиделках возле домов семечек не лузгала, как большинство ровесниц – нечем было, но нещадно курила. Знаковой приметой была согнутая хитрым крюком папироса, постоянно шныряющая из угла в угол не обременённого зубами рта. Кое-какие зубы присутствовали, конечно, но их оставалось в счёт пальцев руки, вразброс, верно, потому как семечек не привечали и не мешали постоянно слюнявить беломорину. Других папирос Зинуха не покупала, но Беломорканала по паре пачек в день вымусаливала.
Помимо бытовых обязанностей, сопутствующих каждому деревенскому жителю на протяжении жизни, были у Зинухи и любимые привязанности, коими она помнится больше прочего: грибов на сушку и жарёху насобирать, ягодок дикорастущих на компот и варенья и, как ни странно для старух – очень приветствовала рыбалку. Ягодный сезон недолог, природа охотно делится дикой ягодой, особенно «земляниками и черниками», говорила Зинуха, в первой половине лета, и только осень позволяет брать, со слов той же старухи «всякие клюквы, бузины и облепихи». Под конец лета начинается сбор урожая по огородам, леса заманивают вожделенными грибочками.
С грибами у Зинухи свой счёт! Набрала с корзинку – удовольствие обеспечено на неделю вперёд. Сразу «лес-то богатый нынче, грибочки в нём чистые, места прекрасные, ноги не идут, словно порхают, воздух свеж, дышится легко – не поход, а прогулка наиприятнейшая. Гуляла с превеликим удовольствием!» Если старуха возвращалась из лесу пустая, не дай Бог, то и «лодыжки-то ломит, силушки нет, колени вон распухли, леса сегодня непролазные, валежники одни, воздух спёрт как в городе, задыхалась всю дорогу, дождей давно не было и вообще – завтра же уедет в город и больше не вернётся никогда!» Благо, что утро вечера мудренее, и надуманные катаклизмы угасали до восхода солнца естественным образом. В общем, короткие зимы у неё пролетали не без летних припасов.
Рыбалка Зинухиного исполнения – это притча во языцех! Здесь старухой можно было любоваться от момента возникновения желания поудить рыбку и до жарки улова, когда таковой случался. Чаще всё-таки случался, ибо старуха и рыба имели с атмосферным давлением одинаковые договорённости. Знали когда назначать свидание. Если со старухой всё нормально, суставы не ломят и голова не болит, к подушке не клонит, черви накопаны и не сопрели, то клёв будет отменный, просто, как из канала начерпать. Не одной рыбалкой проверено! Зинуха часто останавливалась гостить в доме моей бабушки, а так как рыбу старуха сама не ела – покрупнее улов съедался мной и сестрёнками, мелюзгу отдавали кошкам. Знатные были жарёхи. Слюни текли только от одного вида поджаренных в манке рыбёшек, а кошки, в нетерпении повисая на ногах, аж штаны с нас стаскивали за вожделенную порцию гольянов спалешных.
В прикладных делишках старухе постоянно сопутствовала деревенская «шелупень» немного за и около подросткового возраста. Особенно пацанята вились за Зинухой хвостом и в лес и луга, и пир и мир и добры люди. В магазин за папиросами и к чёрту на кулички. Добродушная по жизни, неугомонная женщина детей привечала, словом бранным не гоняла – шалопаям малолетним это нравилось. За день до назначенного времени сбора Зинуха созывала счастливчиков, рассаживала вокруг себя на ближайшей лавочке, выбирала из ватаги двоих пацанов попроворнее, и посылала за навозными червями на колхозную ферму. Приказ безоговорочен: накопать полную банку и сохранить до утра. Лучше ей принести – так спокойнее будет. Другие должны были проверить снасти и запастись провизией на завтрак. Час сбора назначался засветло в Тарасовом проулке.
Как правило, в день рыбалки Зинуха вставала первой на деревне, шла на двор будить петухов, нервируя их сопутствующим папиросным дымом. Курятник делал вид, что проснулся с её приходом, но встрепенувшись, слабым кудахтаньем давал понять: до рассвета есть время и деревню будить рано. Затем петухи показно отворачивались, а беспокойные несушки затихали. Зинуха любила бормотать, поглядывала, чтобы слушали, и если нет, то двор покидала быстро. Забирала удочки, прихватывала небольшую котомку и шла на переулок выжидать слушателей из тех, кто умудрялся встретиться в такую рань.
Если переулок пустовал, Зинуха честно ждала ребятню, пока вторая за день папироса испускалась клубами дыма. Папироса и так курится быстро, а старуха ещё подгоняла её учащённым дыханием от лёгкого подпрыгивания и нетерпеливого переминания с ноги на ногу. Утра прохладные и поди пойми: холодно ей или просто нетерпеливо. Скорее нетерпеливо, всё-таки. Собрались рыбаки – хорошо, двинулись. Собрались не все – опоздавшие нагонят или на Картах найдут. Зачастую получалось, предводительница уводила ватагу, иных не дождавшись. Но ко времени собирались чаще и выдвигались немедля.
Роста старуха была небольшого: тело – бочонок без заметных признаков поясницы, да ещё вспененное удлинённой до сокрытия ягодиц болоньей курткой. Неоправданно тонкие руки, спрятанные под шерстяным трикотажем ещё более тонкие ноги в коротких резиновых сапожках. Платок светлый, как правило. Походку имела радостную, тяжесть тела переносила с ноги на ногу, как поплавок скачет на коротких волнах. Гонимая утренним туманом, старуха скакала вёрсты до места рыбалки, раскачивая цепочку следовавших за ней малолетних рыбаков. Которые вились за вожатой через сосновую посадку, луга, затем долго спускались с горки, выходя на Карты через Коровий мост. Опоздавшие и догоняющие основную компанию пацаны не раз наблюдали с бугра разноцветные панамки во главе с белым платком-поводырём, рассекавшие низинные туманы.
Проходя широким минированным коровьими лепёшками перешейком, рыбаки выходили на Узкую бровку, разделяющую два основательно поросших камышом и осокой водоёма. Вдоль бровки с одной стороны пролегал глубокий неширокий канал, завершавшийся разливом, ставшим большей частью заросшим кустарником болотом. Другая сторона скрыта за непролазной палмой неухоженного молодого леса. Рыбаки постарше с резиновых лодок на самой карте рыбачат, Зинухина компания осаждала прикормленные места по длине канала. Самое ухоженное место у Зинухи, остальные вдоль канала цепочкой.
На Картах спозаранку безветренно. Комарья тучи, и эти тучи, завидя корм, планомерно разделяются на облака и тут же облепляют непрошеных гостей, проникая во все не захлёстнутые полости одежды. Ещё удочки не заброшены, а шлепки по щёкам, лицу и ладонью по ладони уже будят ночные озёра. Пока просыпается первый карась, хлопки и возгласы искусанных рыбаков волной прокатываются вдоль канала и возвращаются в начало с той же последовательностью. Сопутствуя волне постоянных шлепков, по ряду следуют всплески брани на всех насекомых разлива. Только над старухой нет комариного роя. Она спокойно ждёт начала клёва в клубах сплошного папиросного дыма. Не выносят комары табачного зловонья, нападают на старуху только в коротких кислородных перерывах.
Солнце показываться не торопится, медлит как в сговоре. Вскоре восход предвещает зорька, раскрашивая горизонт ярко-красным цветом. Поплавки без движения торчат в тонкой прослойке надводного тумана. Слышно, как урчат жабы. Становится зябче, чем до того. Первые поклёвки робкие, но ожидаемы и незамеченными не остаются. Только небо светлеет, начинается кваканье лягушек. Солнце лениво выползает из дальнего леса, высоты прогреваются пока слабо, воздух приходит в движение. Появляются редкие перистые облака. Деревья раскачиваются, кажется, разгоняя лёгкий ветерок, очищающий водную гладь от тумана и быстро прячущийся в шелест тростника, камыша и рогоза. Теплеет, но куртку снять всё равно не даёт гнус.
Первые поверхностные лучи солнца на рыбку действуют призывом, она видно получает какой-то энергетический заряд и бросается в жор. Поклёвки достигают пика – грузило не успевает утянуть ко дну, как червь атакован. Поплавок не принимает стойку, срывается в заросли и утапливается резко вглубь под кочки. Значит, взял карась. Если пластмасса прыгает на месте, толкая мелкую волну, то спалешный гольян наживку долбит, не может заглотить. Становится не до кровососов, которых просто не замечаешь, или они уже отдыхают с переполненным кровью брюшком. А может ветер уносит, не давая роиться – не сообразишь. Да и не думаешь, еле успеваешь следить поклёвки, не пропустить поводку и вовремя подсечь.
Азарт соперничества рыбака с рыбой разрастается с обеих уровней: под водой – урвать, над водой – не проспать!
Жор длится с час, может полтора, реже в благоприятных условиях два. Полиэтиленовый пакет быстро наполняется рыбой. Улов разнообразный – из карасей больше ловятся тощие серебряные. Попадаются толстые красные, в основном размерами с ладонь, а гольяны спалешные аж парами за червя цепляются. Прицепишь больше крючков на одну снасть – вынимаешь гирляндами. Удовольствия больше чем от грибов с ягодами. Рыбы незаметно накапливается целый пакет. Держишь её в воде, чтобы не сопрела в пакете и до дому донести живой.
Дома недолгая сортировка. С усталостью в смыкающихся веках и радостью от объёмов улова. Не вся рыба сразу жарится и попадает на стол – некоторые караси покрупнее оставляются на засушку или в уличный бак отпускаются до прихода мороза. Зимою бак промерзает насквозь вместе со всем содержимым, рыба сковывается льдом. Захотелось в январе ухи или жарёхи из свежей рыбки – идёшь до бака, отламываешь куски льда с замёрзшими в нём карасями, сваливаешь в таз, тащишь домой. Лёд тает – караси оживают. Плескаться начинают. Чудеса!
Однажды Зинуха тонула, если это определение применимо к случаю. Утро начиналось, как описано выше – рыбаки по каналу рассортированы, старуха на любимом месте устроилась. Зачастую рыба лучше клевала на хлебную крошку, чтобы вымочить хлеб на наживку, Зинуха встала бочком перед кромкой воды, опустилась на колени, руку с батоном суёт в воду, но тут в канал съезжает правая нога. Случайно. От нерасторопности. А канал глубок – дна не достанешь упереться, Зинуха всем весом навалилась на береговую кочку, обхватив её обеими руками.
«То-ону-у-у!» – гулом разнеслось над разливом. Малолетние рыбаки не поняли в чём дело, вжались в куртейки.
Причём, по Картам разносился не обычный прокуренный старухин голос, а именно истошный гул болотной тяжести, пугающий до оторопи. Грудным предсмертным воем такой называют. Нет у меня достойного сравнения ни с чем, а если думать – додумал бы до боевого клича какой-нибудь кикиморы.
«То-ону-у-у!» – ещё большей тяжестью повторилось через несколько секунд. Каждый выдох постепенно перевешивал Зинуху в воду. Хватиться на берегу не за что, руки держали из последних сил, старуха силилась не паниковать и реже звать на помощь. Пацаны всполошились, сообразили и подбежали только после третьего зова, которое не заставило себя долго ждать.
Ох, нелёгкая эта работа из болота тащить бегемота! Ватага всеми ручонками вцепилась в левую Зинухину половину тела и со словами: «А ну-ка держись, тёть Зин!» – стала рывками затаскивать её на берег. «Р-раз – два!» «Рр-раз – двааа!»
Но не тут-то было! Зинуху обуял ужас скорого преставления перед подводным царством, она с испуга намертво вцепилась в кочку и пальцы не разжимала ни при каких обстоятельствах. Кто-то спрыгнул в канал, чтобы найти способ подтолкнуть с другой стороны, и тут оказалось, что глубина у кромки берега всего-то по пояс. Но у страха глаза велики, и необычайно сильны клешни, прицепившие старуху к злополучной кочке, как единственному спасательному приспособлению.
«То-ону-у-у!» С усиленной подмогой из канала и последними «у-у-у!», бегемота выворотили на берег вместе с кочкой. Только почуяв под собой твёрдые берега, Зинуха разжала руки, откатилась дальше от воды и села. Переведя дух, устояв сознание, недотопленница окинула спасителей взглядом и отблагодарила: «Вы что ж, засранцы, чуть старуху не утопили?»
Дальше болота услышали всё то, что раньше им никто не выговаривал. Если у болот существует хоть какой разум, в момент безудержной Зинухиной брани он бы ослабел и дал течь. Жаль Беломор намок, рот заткнуть было нечем. Отдышавшись кислородом, старуха вернулась в ум и спасателей всё же похвалила. И благодарила всю обратную дорогу. Мы шли, старухины сапоги хлюпали, Зинуха изливала добрые слова. Всё-таки лучше, что папиросы намокли, потому что слушать похвалы приятнее, чем чужим дымом носоглотку тренировать.
(* – гольян спалешный – гольян размером с палец)