Елене Ярцевой,
с любовью…
Женька стремглав бежит через весь посёлок к бабушке, чтобы рассказать той важную новость. Косички её полощутся по ветру, короткое платьице пузырится колоколом, купленные на вырост сандалии больно шлёпают по пяткам – но она не сбавляет скорости, будто новость может упорхнуть, как улетел этой весной её совсем ручной воронёнок…
Перевести дух ей удаётся лишь у калитки своего дома. Но ненадолго: в этот раз вредная задвижка подчиняется Женьку сразу и в кухню она влетает на всех парусах:
– Я видела его! Даже потрогала!
Бабушка, не отрываясь от важного ритуала заправки пухлой шаньги сметаной, уточняет:
– Кого ты видела, стрекоза?
– Всадника! Того самого, с кружки! – сердится на недогадливость бабули Женька. – Он весь как живой, только железный!
– Сядь, успокойся и расскажи всё по порядку, – спокойно велит бабушка, укладывая на противень очередную шаньгу. – Растрёпа… И чего было так лётать? А кабы споткнулась, да расшиблась?
Ничуть не удивляясь, что бабушка, не глядя на неё, всё видит, Женька шумно подсаживается к столу и тараторит:
– Я к Таньке бегала. А он там, на столе, стоит. Ну совсем как наш на кружке! Только не золотой, а чёрный, как негра… Я говорю: это неправильный всадник, а Танька лыбится и говорит: ага, потамушто это… Ой, баушка, я забыла то слово! Сова.. саву нира… Ба!
– Может это статуэтка? – подсказывает бабушка, поставив противень с шаньгами в печь. – Статуэтка «Медного всадника». На память о городе…
– Не, баушка, Танька это по другому назвала, – огорчается Женька.
– Ну и Бог с ним, с этим словом! – бабушка аккуратно стряхивает муку с рук и с передника на разделочную доску и присаживается рядом. – Значит, Танина бабушка всё-таки отважилась и съездила в Ленинград по приглашению?
– Не, ничуть не отважилась, – трясёт косичками Женька, – это мама её ездила в гости. И привезла Таньке платье, туфельки, всадника и ещё бааальшой календарь! О, баушка! – Женька зажмурилась и принюхалась: не пахнут ли уже как совсем готовые шаньги? Нет, рано ещё… – В этом календаре, – вернулась она к излияниям восторга, – весь Ленинград нарисованный! Ба, он такой раскрасивый! Дома золотые и зелёные, большие-большие, до самого неба! А ещё мосты разделенные пополам, и ангел на мраморном столбе, и шпиль на замке. Он прямо небо протыкает. И открытки тётя Люба привезла, про музеи… – Женька шумно вздыхает и по-детски нелогично заявляет: – А наша кружка всё равно красивше! Ба, расскажи про кружку и про Нюрку с Ниловной!
– Да я тебе сто раз уже эту историю рассказывала! Ты, небось, наизусть её помнишь.
– Не, я уже забыла всё, – хитрит внучка, и бабушка обречённо вздыхает: не отстанет ведь стрекоза, пока снова всё не выслушает!
– Ну, ладно, слушай. Давно это было, в войну ещё, когда фашисты хотели захватить город Ленинград. И людей и заводы стали спасать, вывозить на Урал. И в Челябинск тоже эвакуировали большой завод имени Кирова. Народу приезжего много было и стали эвакуированных расселять вокруг города. И к нам прислали Веру Ниловну Кораблёву с дочкой Нюрочкой. Она тогда такая как ты сейчас была, пяти лет всего. Сам-то Кораблёв в Челябинске дневал и ночевал, завод старались побыстрей запустить, чтобы танки для войны делать. Ниловну на хлебозавод в Троицк направили, а за Нюрой твоя мама приглядывала. Ей тогда было уже почти двенадцать, взрослыми-то война детей быстро делала…
– Ба, ты про кружку давай, про войну я уже всё знаю! – в нетерпении прерывает бабушку Женька, не обращая внимания на укор в её взгляде. – И про Нюру расскажи, как она нашу тётю Люсю на самый большой мост водила!
– Вот торопыга… Хорошо, пропустим семнадцать лет после окончания войны и про то, как мы расставались с Верой Ниловной. Так вот… Люся по путёвке туристической засобиралась в Ленинград. Катя, мама твоя, никак не могла поехать, ты у неё уже на походе была. А Люся была свободна, вот она и поехала. Я ей адресок Ниловны дала, чтобы проведала, но та уже совсем больная была, парализованная, и с Люсей встречалась Нюра. Она ей многое про их жизнь рассказала, гулять водила, а когда прощались они, принесла кружку от Веры мне в подарок. И сказала: мама велела передать эту кружку Ирине Лукьяновне, мол, эта кружка блокаду пережила и её, Ниловну, переживёт. Вот так и поселилась эта «блокадница» у нас в доме, и как раз в твой день рождения, десятого июня…
– А ты мне дашь сегодня молока из неё попить? С шаньгами. Раз она приехала в мой день рождения? – пользуется случаем Женька и тянет воздух носом… – Баушка! Они совсем уже готовые!
– Ой, Божечко! – заполошно вскрикивает Ирина Лукьяновна и кидается к печке…
Шаньги, кажется, спасти удалось – в этом Женька убеждается лично. И кружку в разовое пользование она получает. Молоко она выпивает перво-наперво: чтобы любоваться кружкой, пока жуёт шаньгу и слушает бабушку, которая рассказывает, как царь Пётр город на непослушной Неве построил и назвал его Петербург. Но не в честь себя, а в честь апостола Петра, который берёг царя. От всего-всего. И от наводнений тоже. Потому царь и не утонул…
Тут Ирина Лукьяновна начинает вздыхать, поскольку ей сразу вспомнилось, что Женькин папа утонул в пруду два года назад. И сама Женька коротко вздыхает, будто всхлипывает, хотя папу она помнит плохо. Только его громкий смех и сильные руки, которые подбрасывали её до самого потолка. А папы ей сильно не хватает…
– Ой, что ж это я? – взглянув на поскучневшую внучку, спохватывается Ирина Лукьяновна. – Мне же надо срочно посуду перемыть, пока тесто не присохло к ней намертво. Покушала? Ну, иди, солнышко, погуляй!
Гулять Женьке совсем не хочется, а хочется рассказать про царя Петра своей любимой кукле Розе, которую папа подарил ей всего за несколько дней до того, как утонул, спасая двух непутёвых мальчишек.
Кукла ей кажется грустной и она ложится с ней на диван, как это делает мама, когда Женька загрустит или заболеет.
– Знаешь, Роза, – говорит Женька приткнувшейся к её боку кукле, – когда я вырасту, обязательно поеду в Ленинград. И всё-всё рассмотрю. И поговорю с медным всадником, чтобы он попросил своего ангела присмотреть за моим папой. Баушка сказала, что если очень сильно мечтать, то мечты сбываются. Только надо, чтобы всё сложилось… – Женька ненадолго замолкает, размышляя о том, что она непременно сумеет всё сложить, потому что умеет уже складывать много слов из кубиков… И что бабушка разрешит ей взять с собой кружку… А папа посмотрит на неё с неба и порадуется… – Ты не бойся, Роза, я возьму тебя с собой… – она сладко зевает и уже с закрытыми глазами добавляет: – Только нам надо подождать, пока всё сложится…
В тот день Женька даже не предполагает, что «всё сложится» почти через сорок лет. И наступит лето, когда она, жена отставного военного и мать двух сыновей сможет посетить город своей детской мечты – только не Ленинград, а Санкт-Петербург. Что город, как обещала бабушка, встретит её как родную, но ни сама бабушка, ни мама уже не смогут этому порадоваться…
Что ко времени, когда «всё сложится», она будет знать о Петербурге не меньше коренных жителей и прибудет к «Медному всаднику» в самый разгар белых ночей. Она будет стоять у творения скульптора Этьена Фальконе и размышлять о том, такими ли уж дикими были 230 лет назад старообрядцы, считавшие, что это всадник Апокалипсиса, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвёртой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными»…
Восходя на мост Лейтенанта Шмидта, Женя снова поблагодарит бабушку, вселившую в неё веру в исполнение мечты. Она будет любоваться панорамой центра Петербурга с Исаакиевским собором, Адмиралтейством и Университетской набережной и думать о том, что через имя Петра Шмидта этот мост связал не только два берега Невы, но и города-герои Ленинград и Севастополь, где в 1905 году легендарный лейтенант был расстрелян. И что не лучше было бы, если бы мост носил сокровенное имя, данное ему при рождении – Благовещенский.
И уж конечно Евгения побывает у «Александрийского столпа», где удивится тому, как действенно слово Поэта, давшего звонкие и глубинно точные имена и памятнику Петру I и Александровской колонне. Здесь же она примет твёрдое решение побывать в доме-музее на Мойке – но только после Петергофа и музеев…
И это желание сбудется!
Заключительная «экскурсия» состоится в самом конце двухнедельного тура и настолько взволнует Евгению, что после посещения последнего пристанища Пушкина она долго будет бродить по городу, мысленно беседуя с ним о судьбоносности великого города в жизни выдающихся личностей и страны.
Посвятив прощанию с Петербургом почти всю ночь, Евгения вернётся в уютный одноместный номер частной гостинцы и на одном дыхании напишет стихи:
Спит град Петра в объятьях тишины
И под покровом летней белой ночи,
Музейный дух и скорбный дух войны
Плывут над ним и ангел мироточит.
О, Петербург, как долго я мечтала
Пройтись по улицам, давно любимым,
Почуять связь сакральную с Уралом
И причаститься тайн исповедимых!
В тревожной дрёме небо обмерло,
В предчувствии пророчеств застываю,
На сердце и в душе как днём светло,
И с верой в чудо я неистово мечтаю,
Как Золотом по кобальту, по синему,
Заблещет неизбежностью добра
Для городов и весей всей России
Благословение Апостола Петра...
Стихи и коллаж автора