Полдень.
Ослепительный свет заливает двор, утоптанный пятачок у крыльца кажется блестящей платиной, из рукомойника лениво капает вода в подставленный таз. На стене дома с каждой каплей вздрагивает солнечный блик.
Зной.
Все притихло и спряталось от сухих, пахнущих нагретой пылью лучей. Лишь муха взыкнет вдруг, в который раз попытавшись пробить головою старенькую сетку на веранде, и снова замолчит надолго, да ветер дунет мягко, пошуршит в винограде, что спускается с крыши, да и оставит его, тронет прохладной лапой мою горячую щеку, дохнет в висок, будто ленивый кот, да бросит, забудет опять.
Лень стелется маревом.
Я перевернусь, в зеленом виноградном полумраке, в пестрых тенях и бликах, подоткну подушку, перелягу на прохладное место. Одним глазом, вскользь, читаю пожелтевшую, словно высушенную этим вот зноем, рассохшуюся, ветхую книжку. 1967 год "Юмор в шахматах". Зевну. То-ли юмор не смешной, то-ли я его не понимаю, а может быть я так далек сейчас от шахмат и так полон этим ленивым зноем, что мысли мои стали подобны горячей патоке.
Скрипнуло где-то, шаги, вздрогнула и открылась деревянная хлипкая дверь. Я вскидываюсь, автоматически простыню на себя - прикрыться.
- Привет! - говоришь в дверях ты и улыбаешься. На твоих плечах блестят капли - ты только что из душа. Пахнет водой и чуть цветочным мылом.
- Привет, - говорю я и подтягиваю ногу. "Хм... да, я голышом, ну невозможно сейчас терпеть на себе хоть одну лишнюю тряпку!"
- Че, жарко? - говоришь ты и делаешь несколько шагов ко мне, останавливаешься и твой взгляд скользит от моей груди к тому стыдливому уголку простыни на моих бедрах.
- Да ужас, не продохнешь! - говорю я и откладываю книгу, она выглядит жалко, вниз разворотом, распластавшись будто старая, растрепанная ворона.
- О... Какие книги мы читаем! - ты фыркаешь и берешь книжку, плюхаешься рядом и бесцеремонно толкаешь меня задницей, - подвинься!
Мокрые прядки падают тебе на лоб, ты улыбаешься, щуришься и в уголках глаз появляются едва заметные лучики.
- Ну и как юмор? - ты насмешливо поднимаешь бровь, косясь на меня вполоборота.
- Честно говоря, я такого юмора не понимаю, - я пожимаю плечом и мне немного неловко оттого, что мое горячее бедро касается твоего - такого прохладного, что даже мурашки, тонкие такие, тайные, убегающие от крестца вверх.
- Угу,- неопределенно киваешь ты и устраиваешься вдруг рядом, кровать жалобно скрипит и пружины вздыхают, когда ты ложишься спиной ко мне, подоткнув подушку под локоть, перелистываешь страницу и пробегаешь глазами строки.
Я замираю напряженно. Между нами тонкий слой воздуха, такой тонкий, что я чувствую твою прохладу, животом, голой грудью, кожей бедра. И мне вдруг становится душно, от того, что я понимаю, что ты так же ощущаешь мой жар. Лопатками, всей спиной, поясницей. Я стараюсь не дышать - потому что мое дыхание шевелит тонкий пушок на твоей шее и я понимаю, что ты это ощущаешь, мне кажется, что ты это слушаешь, всей кожей. Мы замираем, точно в куске янтаря, в этом жаре и молчании.
- Нда... юморок еще тот! - медленно говоришь ты, в этом медовом, давящем изнутри жаре.
- Вот послушай! - ты приподнимаешь книгу и поворачиваешь голову так, что скулой касаешься моего плеча. Ты зачитываешь мне коротенькие абзацы и мы переглядываемся с непониманием. И от того, что обоим совсем не смешно, вдруг нам становится весело. И мы смеемся над жутко несмешными шутками шахматистов, и вот, уже ты забрасываешь руку за мою спину:
- А вот, вот, это вообще верх остроумия! - и с выражением читаешь, пожимая и похлопывая меня в ритме слов.
И я смеюсь вторя тебе, но от твоей руки уже идет нестерпимая сладкая дрожь, прикосновения, вроде бы дружеские, ни к чему не обязывающие кажутся мне ... неприличными до сладкой дрожи, я угадываю в них то, что жаром кидается мне в лицо, то, что заставляет меня дышать чаще, то, что в горло мне комом, который мешает мне смеяться, я прикусываю губу, но глаза мои все еще улыбаются.
Ты вдруг обрываешь смех и смотришь через плечо. Прямо мне в глаза. И словно забываешь руку на моем бедре.
Сердце у меня качнулось неспешно, будто тяжкий колокол и ударило в ребра. Гулко, больно, долго. Полвздоха вечностью...
И я, словно в мучительно-сладостном сне.
Но...
Я беру твою руку и снимаю с себя. Ты смотришь не отрываясь и в твоих глазах пульсирует горящая нефть. Вопросительно, требовательно, жадно.
И я говорю:
- Жарко...
Три удара тяжкой вечности во мне.
И резкий хлопок - ты захлопываешь книгу и моментально поднимаешься, взвизгнули пружины, сверкнула улыбка, чуть насмешливый голос:
- Ну тогда айда купаться, жаркий!
И я со смехом встаю. И черт с ней!
С этой небрежно свалившейся простыней...