Повествование, обреченное на бесконечность
Эпизод 1 "Перламутровый инфант"
На излете позапрошлого века, на одном из Никобарских островов в Юго-Восточной Азии от папы румына и мамы индианки-островитянки родился вполне белокожий ребенок, которому была уготована неординарная судьба.
Для начала, узнаем подробней о родителях. Папаша в зрелом возрасте держал корчму в Трансильвании. Его звали Ион Брындуш. Как полагается обитателем здешних мест, нашивал вислые усы, смоляную, засаленную косичку и плохо пах ртом по утрам. Его первая жизнеспутница-экономка еще до зари на чадящем очаге на целый день варила похлебку из вяленой козлятины с майораном, мамалыгу из кукурузы и чечевицы. По всей вероятности три последних слова так были любимы их первооткрывателям, что первые два слога для верности повторялись. Корчмадрь держал еще небольшую винокурню, где изготавливалась сомнительного вкуса и качества ракия. В период урожая косточковых вся паданка свозилась окрестными крестьянами на подворье винокурни. Тогда стлался над садами сладковато-спиртовый запах перебродивших плодов, от которого пунцовели носы и щеки у взрослого мужского населения. Пыхала в плошках невидимым пламенем для пробы подожженная, свежевыгнанная палинка. К вечеру все поголовно были до изумления восторженно пьяны. Наступал час торжественной тишины, когда замирали даже крики козодоев и всхлипы выпей. Потом мало-помалу благовейная одурь сменялась сумеречным состоянием, а затем торжествующим апофеозом всеобъемлющего сна, когда сама природа трепетно слушала гомерический храп, всхлипы, взлаивания, блеяние, мычание, хруст суставов, скрип зубов, шумы при порче воздуха. В эту ночь можно было все селение мановением волшебной палочки переместить куда-нибудь на Аппалачи, и при этом никто бы даже глазом не моргнул.
А утром, как ни в чем, ни бывало, с восходом солнца все пробуждалось. Наливались светом глаза, розовели губы, разглаживались мятые лица и волосы.
Так, не торопясь, как сливовицу, корчмарь бы испил штоф своего века. Но однажды в послеполуденную пору, когда еще не спала жара, когда по-особенному докучают мухи, и нет уже сил, вытирать на столах пролитые лужицы от бурого кисляка, настоек, самогона, с улицы донесся натужный скрип открываемых ворот из букового теса. Во двор вкатилась рессорная коляска запряженная парой гнедых, чувствовалось, порядком уставших после пыльной, вертлявой дороги. Не успел возница остановить коляску, как с подножки энергично спрыгнул достаточно молодой человек, явно засидевшийся в неудобной позе. После активных приседаний и разминки конечностей он подошел к корчмарю и весьма вежливо представился неким Алонсо Траминеску – представителем судовой транснациональной корпорации по служебной надобности доставляющий банковские трансферы из Трансвааля на Трансильванское плато, а именно, в город Брашов. Путь его был долог, он обогнул Африку, через Гибралтар проник в Медитерранео, через Дарданеллы в Мраморное море, через Босфор в Понт Эвксинский и пришвартовался в Констансе.
По случаю приезда такого именитого гостя был обезглавлен и сварен толстомясый каплун, выставлен на стол большой кувшин траминера. И когда над кудрявой темной горой завис бодливый месяц, наступила пора, развязывающая самые обездвиженные языки. И тут-то путешественник, будто сдернул глухую штору с окна. Оказывается, мир не ограничивается Карпатами. Оказывается, есть мыс Горн, есть шторма, шпангоуты, рангоуты, стеньги, пеньковые манильские канаты, забористый ямайский ром, херес, портвейн, коралловые рифы, жемчуг, морские чудовища гигантских размеров.
Давно ухват луны провалился за волнистый горизонт, а рассказам не было конца. Алонсо нашел благодатного слушателя. Уже крепко запахло пряностями из вспоротого тюка, уже обжег взор шалый сполох смарагдов, забегали по стенам каюты веселые искры, отразившиеся от бесчисленных граней крупных индийских рубинов, сапфиров, африканских бриллиантов. Океанические брызги засыхали на лице и руках маленькими кристалликами соли, отчаянно бранились, кудахтали, как пулярки за кормой белоснежные чайки, скрипели снасти, блеяли козы в трюме. Все это наполняло душу безудержным ликованием. Мир поменял полярность. Вся прежняя и существующая жизнь показалась унавоженной маленькой грядкой, где домовито суетятся насекомые, не ведающие, что над ними растут деревья высотой с Монблан. Где-то поблизости установлены тревожно гудящие, щелястые рельсы, по которым, шумя на стыках твердыми колесами, проносятся дымные, целеустремленные локомотивы.
Старая жизнь закончилась. Через неделю на этой же коляске, ополовинив заветную монопольную кубышку, препоручив все хозяйство экономке, корчмарь отбыл с новым поводырем в Констанцу.
Еще через неделю, хлопая промасленной парусиной, дожидавшееся судно с грузом английских винтовок покинуло порт и направилось в Преторию. Не будем останавливаться на процессах частого опорожнения желудка, вызванных постоянной качкой и весьма слабым вестибулярным аппаратом. Воистину, раем показалась знойная Альмерия без качающейся палубы, с её малагой, мавританскими купальнями, потомками андалузских одалисок, весело выплясывающих на помостах, напоминающих большие бубны пожароопасное фламенко.
Потом аравийский самум сменился прохладным атлантическим бризом. Снова хлопали обесцвеченные солнцем и морской водой паруса над головой, в кильватере глумливо хохотали черно-белые клуши, блеяла, кудахтала в трюме живность, прося еды и питья, на все лады скрипели натруженные корабельные снасти. Как-то сами собой исчезли докучающие ранее рвотные позывы. Душа и тело ликовала, радуясь простору и воле. За долгое время плавания бывший корчмарь понемногу освоил нелегкую моряцкую науку. Корабль еще дважды заходил в Дакар и Порт-Нуар, прежде, чем бросил якорь в порту Дурбана.
Там пути Алонсо и Иона разошлись. Один последовал с грузом винтовок в Преторию, другой же, испытывая невыносимую тягу к морю, нанялся на это же судно, которое получило фрахт на перевозку крупной партии пальмового масла из Мапуту в Иокогаму.
Корабль благополучно обогнул Африку, пересек Аравийское, Лаккадийское море, и, буквально, облизав Шри-Ланка, втянулся в Бенгальский залив. Ничто не предвещало беды, даже многоопытный капитан был беспечен.
Внезапно налетевший ветер в течение получаса превратился в сильнейший шторм. Судно бросало, как ореховую скорлупку в бурлящей от непогоды воде. Страшный ветер унес в море все паруса, свалил бизань мачту и вырвал бушприт. Сквозь порывы бури капитан проорал, что их несет на восток к Андаманским островам. На беду в трюмах сорвало принайтовленные тяжелые бочки с пальмовым маслом. В результате их беспорядочного катания лопнула боковая обшивка. Вода устремилась вовнутрь корабля. Судьба его была предопределена. Не прошло и нескольких минут, как он пошел ко дну. А глубина залива в этом месте была более двух морских миль…
Ион и два матроса чудом не попали в гигантский водоворот, уцепившись за перевернутый ялик. Как только корабль затонул, море, будто насытившись принесенной жертвой, мгновенно затихло. Перенесенный стресс от катастрофы был неполной бедой. Настоящая беда началась немного позже, когда уцелевших моряков начали мучить приступы жажды и голода. Правда, они обнаружили неподалеку плавающий матросский сундучок. Его выловили и привязали полощущимся фалом к ялику. В нем, будто, в насмешку, оказались личные вещи Иона Брындуша, увы, не содержавшие ничего полезного для людей, оказавшихся в таком положении. Там был малиновый кунтуш, фунт кубинского табаку, довольно много золотых и серебряных монет. Единственно, что порадовало несчастных мореходов, это бутылка со сливовой ракией. Они неосмотрительно выпили ее до дна, что впоследствии еще усилило их жажду. Один из их товарищей изрядно опьянев, впал в дикое состояние, сильно ударился головой о борт ялика, мгновенно захлебнулся и утонул.
На том их злоключения не кончились. Через некоторое время из глубины показались акулы, видимо съевшие утопленника. Ион вовремя сориентировался и вылез из воды, уцепившись за киль. Другому матросу не повезло. Сначала акулы откусили ему ноги, потом стали кромсать на части живое тело. Еще долго успокоившуюся гладь воды кроили акульи плавники.
На исходе дня перевернутую лодку подхватило довольно сильное течение, но бывший корчмарь не заметил этого. Он бредил. Ему наяву снился сад, посаженный его бабушкой. Он лежал под деревом и в замедленном темпе видел срывающуюся от спелости крупную, истекающую соком абрикосину, которая летела прямо в его открытый рот. Потом он, погрузив лицо, пьет невыносимо вкусную воду из горной речки. Потом он лежит лицом кверху, а в его рот вливается целый водопад, он захлебывается,. и приходит в себя.
Наяву в его рот тонкой струйкой вливается благословенная вода из темного глиняного кувшина. Его держит какая-то сильно загорелая женщина. Она практически голая. Она скалит свой мелкозубый рот в, якобы, приветственной ухмылке.
- Что у нее на уме? Может это племя каннибалов, занимающихся богопротивным промыслом?
Много позже, с грехом пополам выучив несложный язык островитян, Ион понял, что попал на один из Никобарских островов. Женщина, выходившая спасенного моряка, была женой зажиточного рыбака, имеющего в своем владении пирогу-сейнер, с которого ловили и на котором разделывали пойманную рыбу. Все вещи Иона были в неприкосновенности.
Пришло время, когда окрепший мореход-корчмарь надел малиновый кунтуш, выпустил брыжи парадной сорочки, прихватил горсть монет, имеющих хождение в данном регионе, и направил стопы к хижине самого уважаемого жителя деревни досточтимого Гандууксвами Маммошу. Там с обоюдного согласия сторон, прямо в присутствии ритуального тотема был заключен брак между урожденным Ионом Брындушом, румынским подданным и гражданкой острова Комотра, младшей дочерью Гандууксвами – прекрасной Нисуале.
К счастью для Иона, каноны женской красоты на островах были, по меньшей мере, странными для обитателей Европы. Котировались предельно маленькие зубы, чудовищно большие груди, высокие скулы, широкие бедра и глаза, напоминающие косые щелки у человека, выпившего полстакана неразбавленного рисового уксуса.
У Нисуале, к счастью, начисто отсутствовали перечисленные прелести. Видимо, поэтому ее папаша с легкостью согласился на брак.
За несколько монет молодоженам предоставили в полное владение довольно просторную хижину, поле с выросшим бататом, небольшую пирогу и несколько дойных коз.
Молодой муж неделю не выходил из хижины, питаясь урывками козьим молоком и вареными корнеплодами. Зато на исходе третьего месяца, источающая светящуюся благость Нисуале, продемонстрировала всем свой округлившийся животик.
В это время ее законный супруг пытался освоить азы рыболовства. Но дело как-то не клеилось. На счастье Ион вспомнил свою старую профессию. Из сахарного тростника, сладкого батата, каких-то диковинных плодов, которые в изобилии прорастали на острове, он стал делать брагу. Первый самогон он начал гнать на костре, имея примитивные глиняные тазы нескольких диаметров, четыре локтя миткаля из заветного сундучка, используемого в качестве уплотнителя, и, стоящий неподалеку чан холодной воды.
Винокур не гнался за крепостью производимой водки. Островитяне, не пившие ничего крепче местного бродилова, имеющего девять-десять градусов, сусло для которого из тапиоки нажевывали местные женщины, имеющие крайне запущенное состояние полости рта, и так должны были столкнуться с дотоле неизвестным напитком, имеющим в своем составе чистый спирт. Как и следовало ожидать, местный народ быстро приспособился к огненной воде. Тут еще в другом селении, куда Брындуш направил свои миссионерские стопы, в одном сарае он обнаружил сильно помятый «Паккард». Словоохотливые жители поведали историю о страшном крушении большого торгового судна у скалистых берегов неподалеку отсюда. Оно наскочило ночью на рифы. Вся команда погибла. Обезображенный остаток судна, в конце концов, вынесло на песчаную отмель. В нем островитяне нашли это странную штуковину.
Корчмарь обменял три горшка огненной воды на разбитый автомобиль. Нечего было, и думать о починке машины, тем более Ион ничего не соображал в технике. Ему нужна была только система водяного охлаждения. Из нее он изготовил очень приличный самогонный аппарат, и жизнь закрутилась. Через полгода он сделался, чуть ли не губернатором острова. В день рождения первенца все его население пребывало в отупело-приподнятом состоянии. С соседних островов потянулись нескончаемые делегации. Производительности аппарата не хватало удовлетворять повышающийся спрос. Пришлось взять парадную пирогу и плыть на Большой Никобар, где в крупном населенном пункте Дакоанке были также обменены на «слезы Богов» три не ездивших автомобильных агрегата.
Ион даже не стал их везти к себе на остров. Он решил переехать в центр здешней цивилизации. За старый самогонный аппарат он поставил старшего сына Гандууксвами Маммошу, поскольку сам глава семейства, имеющий неограниченный доступ к выпускаемой алкогольной продукции, окончательно спился. У него уж точно не хватало какого-то фермента, расщепляющего этиловый спирт.
В столице семейство Брындушей зажило на широкую ногу. Мальчику, которого назвали Драгомир, ни в чем не отказывали, что не повлияло на него дурно. Родители в нем души не чаяли, особенно любила его мать. Так прошло несколько лет. Но, увы, счастье недолго жило в их доме. Во время вторых родов прекрасная Нисуале скончалась. Ее родившуюся дочку тоже не удалось спасти. Отчаявшийся муж не находил себе места от горя. Он начал сильно пить. Его заносчивый характер вконец испортился. К концу жизни он напоминал не поужинавшего графа Дракулу. Кончилось тем, что его хватил апоплексический удар.
Мальчик остался один. Здешнее законодательство, (которого совсем не было) не предусматривало понятие усыновления и опекунства, правда, выяснилось, что умерший папаша не зря несколько раз ездил в Рангун. Там он положил на имя Драгомила в филиал Ливерпульского концессионного банка очень крупную сумму денег, которая к сему времени уже удвоилась. На дивиденды можно было очень безбедно жить, позволив себе покупку одноэтажного домика с небольшим участком. Кроме всего прочего можно было обзавестись рикшей и прогоняльщиком мух. Единственным условием контракта было соблюдение возрастного ценза. Драгомил мог войти в наследство только по достижении восемнадцати лет. Об этом поведал приехавший клерк из столичного банка Бирмы.
Между тем, алкогольная империя отца совсем пришла в упадок. Производство сократилось до пигмейских размеров. Никто не хотел ничего делать. Тот минимум, который накуривался из единственного работающего агрегата, выпивался в еще горячем виде.
Мальчику на то время исполнилось одиннадцать лет. Выпавшие на его долю лишения только закалили его. Он по-прежнему жил в родительском доме, в который заселилась многочисленная родня матери. При нем неотлучно находилась нянька – пожилая женщина, которая беззаветно любила его. Именно с этого времени с Драгомилом начали происходить странные вещи. Вначале у него подмышкой выросло третье ухо. Как ни странно, но с его помощью он стал улавливать зарождающиеся в глубине земных недр землетрясения и прочие катаклизмы в виде тайфунов, торнадо и цунами, которыми так богат здешний регион. Он, кстати за два дня предсказал восьми балльное землетрясение в Порт-Блэре на среднем Андамане.
Затем с помощью каких-то внутренних вибраций он обездвижил всех окрестных акул, которые, как известно не имеют плавательного пузыря. Из-за этого гигантская хищница вынуждена постоянно плыть. Лишенные возможности передвигаться, многочисленные твари погрузились в пучину, где их раздавило чудовищное давление. Так сынок отомстил за отца, который еще в раннем детстве рассказал мальчику историю кораблекрушения. Теперь рыбаки безбоязненно выходят в море, в котором расплодилось много макрели и тунца.
К тому времени мальчик научился превосходно плавать и нырять, причем, мог находиться под водой более пяти минут. За это время он достигал дна прибрежного шельфа и собирал большое количество жемчужных ракушек. Мало-помалу, время пребывания под водой с пяти минут увеличилось до пятнадцати. Под кожей спины у него образовались полости, в которые он перед погружением накачивал воздух из легких. Впоследствии воздушная прослойка уже было перманентно наполнена на всякий случай синтезированным чистым кислородом, что при дружеском похлопывании по спине создавало иллюзию хорошо накаченной резиновой шины.
Таким образом, добыча жемчуга выросла в несколько раз. При вакуумном хозяйствовании наступило перепроизводство. Жемчужины дробились и скармливались курам для лучшей яйценоскости. В результате вся домашняя птица на острове несла только перламутровые яйца. Приехавший с материка коммивояжер, торговавший дамскими бюстлалтерами и целлулоидными манишками, чуть не упал в обморок от увиденной картины. За полный саквояж отборного розового жемчуга он, так и быть оставил патефон с больной пружиной и двумя запиленными пластинками.
Какая-то сверхъестественная сила подсказала мальчику, что состоявшаяся сделка, мягко говоря, не очень справедлива. В тот же миг у коммивояжера, ступившего на трап пароходика, на темени отросли солидные витые рога, а под подбородком пузырем отвисла большая кожистая емкость с коллоидным содержимым, внешняя поверхность которого начала твердеть и каменеть, превратившись в гигантское яйцо с перламутровой скорлупой. Рога при этом покрылись тонким слоем нестерпимо горящего на солнце никеля, зайчики от которого начали поджигать волосы у рядом шагавших по трапу пассажиров. Неимоверно тяжелая приросшая к кадыку тридцатикилограммовая обуза склонила голову алчного прощелыги вниз за сходневые тали. Не в силах далее сдерживать равновесие, он рухнул вниз, напоследок запалив парадную фуражку капитана блестящими рогами.
Все видели в кристально чистой воде, как он, суча ногами, погружался вниз, при этом образовавшееся яйцо начало стремительно заглатывать коммивояжерское тело. До дна мелководья добрался уже большой ассиметричный эллипсоид, напоминающий циклопическую жемчужину с бликующими витыми рогами. Портфель же, не достигнув дна, по плавной глиссаде устремился вверх, звучно вынырнул, и, на хорошей скорости, оставляя за собой водяной хвост, полетел от берега вглубь острова.
Не теряя времени, самые опытные ныряльщики вытащили из воды округлый предмет. Он к тому времени уже весил около ста килограммов. Его пытались разбить, но все усилия потерпели полную неудачу. Наконец кто-то догадался снять с лесопильного агрегата продольную пилу. Яйцо закрепили в клиновидных козлах и приступили к распиловке. Пилили весь световой день, прокручивая эллипсоид по оси, боясь повредить сердцевину. Уже при свете заходящего солнца после сорокасантиметровой проходки, ожидая всевозможные сюрпризы, вплоть, до возгонки местного злого духа, развалили злополучное яйцо на две половинки…
Там в крохотной центральной нише нашли свернутую в трубочку рисовую бумажонку, написанную на малайском языке с грубыми грамматическими ошибками и купюру в сто кьятов.
Переведя содержание, все долго и озадаченно чесали головы. В бумажонке, представляющей традиционное послеобеденное пожелание, кроме добросердечного посыла читателей бумаги вперед анусом на тиковый кукан и требование поставить сто кьятов в Джакартском клубе «Сполох от огненного дыхания морского дракона» на бойцового петуха по кличке Ясаунартру, содержалась, по-видимому, какая-то словесная белиберда. Один грамотей, не думая, прочитал вслух мантру. Через минуту за пальмовой рощей, отделяющей гавань от городка, поднялось облако пыли. Еще через минуту стало видно неимоверное количество бегущих кур. Казалось, вся домашняя птица острова устремилась к порту. На бегу, они заглатывали друг друга, стремительно увеличиваясь в размерах. До пристани тяжело переваливаясь, добежала только одна курица. Но великий Боже! Она была ростом со здание морского адмиралтейства в Калькутте! Не обращая никакого внимания на остолбеневших людей, она тюкнула своим клювом, размером с нос большой джонки сначала одну, потом другую половинку яйца-мутанта. Каждая половинка развалилась на три равные части, которые великанша мигом сглотнула. При этом свидетели слышали звуки из гортани гигантского лекгорна, напоминающие скрип береговых ракушек, когда по ним тянут вытащенную из моря пирогу.
Насытившись, монстр деловито развернулся и, оставляя в песке глубокие трехпалые следы, прошествовал назад тем же маршрутом. Уже у рощи колосс, как будто взорвался изнутри. Из него трехмерным веером в разные стороны полетели отчаянно кудахтающие куры нормального размера. Некоторые даже долетели до уреза воды. Там, спохватившись, с глупым выражением, которое, впрочем, всегда наблюдается у несушек, они беспорядочной гурьбой устремились вглубь острова.
Нечего и говорить, что после произошедшего инцидента, куры, кроме производства перламутровых яичек, заимели серебристый маникюр на когтях. Их экскременты через час отвердевали и превращались в жемчуг причудливой формы. Видя это непотребство, Драгомир стал собирать еще жидкий помет и в тачке отвозить его на самый высокий береговой утес. Его инициативу подхватили все жители острова, и через год на вершине скалы засиял гигантский сфероид радиусом более тридцати метров! Он напоминал всем огромное яйцо, снесенное каким-то крылатым чудовищем. Драгомир назвал его храмом Нисуале.
Сами островитяне, потребляя продукты птицеводства, приобрели легкий, светящийся, перламутровый оттенок кожных покровов, что, кстати, очень украшало их.
Даже коровы, козы, овцы щеголяли в перламутровых копытах. Их рога, как и следовало ожидать, покрылись толстым слоем сверкающего никеля. Начались повальные пожары. Кроме этого, животные невольно поджигали шкуры рядом пасущихся товарок, наносили друг другу увечья в виде долго не заживающих ожогов. Пришлось спиливать или закрашивать рога. Из спиленных рогов по совету способного мальчика на северном склоне застывшего кратера с озером посередине соорудили большое зеркало, которое отражало сфокусированный солнечный луч прямо на середину водной глади. Таким образом, островные жители получили чистую горячую воду для питья и хозяйственных нужд.
Драгомил, не знавший и не ведавший о прошлых деяниях Архимеда также из рогов соорудил относительно небольшое передвижное вогнутое зеркало. Как раз в то время остров облюбовала одна пиратская шайка, которая весьма часто стала высаживаться на их берег, принося разор и лишения островитянам. В один из дней на горизонте показался парус флибустьерского судна. Как только он подошел на пятнадцать кабельтов к суше, с берега ударил нестерпимо яркий луч. Сначала он поджег весь бегучий такелаж, потом срезал все мачты, затем занялся корпусом судна. Так он целенаправленно лазил по его поверхности, пока не наткнулся на пороховой склад. Раздался сильный взрыв. Все люди попадали за борт. Но на этом их злоключения не кончились. Откуда-то появились несметные полчища акул. Они, будто, отъедались за прошедшие года каннибальского воздержания. Через несколько минут все было кончено. По мановению волшебной палочки вся прожорливая морская братия куда-то исчезла. Можно снова без опаски было заниматься мирной ловлей рыбы. Жители небезосновательно предположили, что все это не обошлось без вмешательства начинающего мага.
Из трюмов полуразрушенного галеона было вытащено несчетное количество драгоценностей. Поговаривали, что капитан принял решение зачистить остров от коренного населения и спрятать там клад, но его опередили.
Несколько пушек с помощью трех зеркал переплавили в металлические двери, которые установили в дверной проем полусферы. Замо;к и ключ к нему Драгомир по наитию сверху изготовил сам. В храм перенесли все сокровища, включая пару тонн добытого жемчуга.
Не склонный к сутяжничеству и бесполезному хранению ценностей, мальчик вызвал с материка представителя одной английской компании. Через полгода на острове появился телеграф, телефон, была проложена железнодорожная ветка с пристани до городской площади, по которой весело забегал цветной, бренчащий трамвай. На пристани в уютной бухточке плескались три паровых катерка. На самой высокой горе острова также из «куриного жемчуга» была построена обсерватория с мощным телескопом, в котором была задействована «рожковая технология» получения сверхбольших параболических зеркал.
Драгомир весь ушел в астрономию. Сначала доподлинно изучил ночное светило. Не найдя на его поверхности ничего живого, он потерял к нему интерес. Пришлось переключить свое внимание на планеты солнечной системы. Увы, и там он не нашел признаков разумной жизни. Когда в созвездии Плеяд в периферийной зоне на поверхности газового гиганта, диаметр которого превышал в десять раз размеры Юпитера, он обнаружил на экваторе безграмотно выполненную надпись на малайском языке, снова отсылающую читателя анусом вперед на тиковый кукан, Драгомир потерял к астрономии всякий интерес. Правда, потом он подумал, что это могла быть зрительная аберрация, возникшая вследствие плохой полировки рожковых зеркал.
Между тем, было построено много новых домов, куда проложили трубопроводы с горячей и холодной водой, фекальную канализацию. Нелишне сказать, что в отделочных материалах голубого, терракотового, охристого колера, присутствовал цвет белого, серого и розового жемчуга.
И вдруг посреди этого торжества прогресса, культуры и пожинания всяческих человеческих благ, Драгомир, этот двенадцатилетний отрок, наделенный небывалыми способностями и талантами в настоящем понимании этого слова, уплыл к неизвестным горизонтам. В письме, оставленном на прикроватной тумбочке, он написал, что по знаку свыше, убыл в большой мир для осуществления некой миссии. Его не будет шесть лет. В это время жить без раздоров, добывать жемчуг и понемногу продавать его сугубо для пропитания. Сокровищницу не вскрывать, тем более, никто не сможет подобрать ключ к хитроумному замку.
На самом деле молодому человеку откровенно надоело торчать на опостылевшем острове. Он вплавь пересек Бенгальский залив, питаясь летающей рыбой. Безусловно, никакая тварь не посмела его тронуть во время великого заплыва. Выплыл на берег он в районе города Куддалур абсолютно голым, так, как его трусы давно истерлись об воду. Шутка ли сказать, за две неполных недели мальчик вплавь покрыл расстояние чуть меньше тысячи морских миль! Была абсолютная тьма. Немногочисленные огоньки большого поселения полоскались в черной воде. Пахло нечистотами, рыбьей требухой и какими-то специями. Мальчику до тянущей боли в животе захотелось поесть горячей пищи.
Первым делом он проткнул предохраняющую от морской воды мембрану на своем подмышечном ухе. В последнее время у него появилась еще способность улавливать им эманации очень добрых и очень злых людей. От добрых стреляло в ухе. От злых, в мозговых глубинах вызревала крохотная болевая точка. По мере приближения носителя зла, она опускалась в область нёба и заставляла болеть все коренные зубы. Голова медиума сразу наполнилась очередями из пистолета-пулемета Томпсона и нестерпимой зубной болью. В этом уникальном месте добро и зло в достатке присутствовало в опасной близости.
Руководствуясь своим радаром, мальчик в большом доходном доме на первом этаже у письмоводителя кассационного суда, в общем-то, добрейшего малого обзавелся крепкими штанами и мадаполамовой рубашкой цвета спелой паприки. Также он получил на поздний ужин чашку риса с мелкими креветками в хитиновой оболочке и гостеприимный кров в крохотной кухоньке на сорговой циновке.
Утром с петухами он покинул любезного хозяина маленькой квартирки, оставив ему на кухонном столе крупную жемчужину. Вы, конечно, спросите, откуда он ее взял? Охотно поясню. В разгар перламутровой лихорадки Драгомир, как и многочисленные курицы приобрел способность вместо естественной эвакуации продуктов внутреннего метаболизма, выщелкивать из себя анальным образом пригоршню бараньих окатышей, только по иронии судьбы, они представляли собой крупные жемчужины. В самом ближайшем будущем, мальчик научился продуцировать их, так сказать, пероральным образом, что было весьма удобно при срочных расчетах.
Итак, он, полагаясь на внутреннее чутье, выбрался из города и пошагал по дороге вглубь материка. Питался он в храмах и у добрых людей, которых безошибочно находил. Так прошло несколько дней. На горизонте ранним утром он увидел высокий горный кряж. Еще через два дня он добрался до небольшого населенного пункта. Кажется, это был Утхагамандалам. На высоте около полутора тысяч метров жара сменилась приятной прохладой. И тут-то его мозг наполнила стрельба из всех мыслимых видов оружия. Он стоял рядом с группой построек в каком-то средневековом стиле, окруженном высоким забором. Это был бенедиктинский монастырь, невесть, каким образом, попавший в эту индусскую глухомань.
На его стук отворилась дверь. На пороге стоял забавный коротышка в темно-коричневой монашеской рясе. Он приветливо пригласил мальчика пройти вовнутрь. Когда он вкушал в трапезной заливного улара с розмарином и свежеиспеченным хлебом со всеми монахами, которых было двадцать девять человек, настоятель стал ласково расспрашивать мальчика о его жизни. Тот без утайки рассказал все. На вопрос: какой же он веры? Драгомир ответил: языческой.
С этого дня его стали учить многочисленным языкам. Кроме мертвых: древнеарамейского, древнегреческого, латинского, он освоил суахили, немецкий, французский, английский, испанский и итальянский. Он изучал философию, теологию, математику. Так же он постиг многие ремесла. Более всего он преуспел в технике интарсии, выкладывая монастырские полы разноцветными плашками из клена, самшита, падуба, кизила и железного дерева.
За годы учебы весь продуцированный жемчуг он отдавал в монастырскую казну, что весьма обогатило обитель. На эти деньги рядом разбили кущи и засадили все высокогорным виноградником. Также на маленькой горной речке сделали запруду и развели там зеркальных карпов и форель. Вскоре на горных склонах паслись овцы и козы. Монастырь процветал. Пришло время, монахи сняли первый урожай и сделали пробную партию вина, которое по неопытности, чуть не загубили. Пришлось Драгомиру вспомнить азы винокуренного производства. Через год в дубовых бочках с дубовой же стружкой вызрело янтарное бренди. Всем обитателям монастыря пришелся по вкусу изготовленный напиток.
И тут, вновь пресытившись благосостоянием и благоденствием, уже подросший Драгомир, испросив у аббата рекомендательное письмо, отбыл в Европу.
Его интересовала Умбрия – провинция центральной части благословенной Италии. Городок, который притягивал его, словно сильнейший магнит назывался Маджоне. Он уютно расположился на берегу Тразименского озера. В этом городке проживала в своем потомственном палаццо, построенного в стиле, конечно же Умбрийского ренессанса графиня Франческа Чекарелли. Она была вдовой, пребывая в тех годах, которые применимо к вину, можно назвать уже Резерво, но пока еще не Гранд Резерво. Кроме этого она была умна, начитана и очень миловидна. Чего стоила ее быстрая, мимолетная, все понимающая и зовущая улыбка. Многие молодые люди, несмотря на разницу в возрасте сходили от нее с ума. Но почему-то всем она отказывала в телесной близости, ссылаясь на обет тридцатилетнего траура по умершему мужу.
Не добившиеся взаимности повесы крутили пальцами у своего виска и говорили, что через оставшиеся двадцать пять лет уж точно кто-нибудь из них двоих реально кочурнется, не говоря уж о том, что очень сомнительно сохранить в течение сего длительного времени при нынешнем образе жизни способность к половым сношениям.
А графиня только загадочно улыбалась, как ее знаменитая землячка с картины великого итальянца.
Драгомир прибыл в Ливорно на пассажирском пароходе английской компании «Дамферт и Остин», отвалившем от Марсельского пирса ранним весенним утром. Ежедневные пятьдесят жемчужин без всякого сопротивления, выдаваемые ему его телом, сделали юношу крайне безбедным молодым человеком. Он посетил Париж, где основательно оделся в галерее Лафайет, обзавелся чемоданами от Луи Виттона, постригся, сделал маникюр своих перламутровых ногтей и был готов покорять мир.
Ливорно встретил молодого человека пронизывающим Лигурийским ветром, да и казенная портовая архитектура не способствовала формированию безоблачного настроения. Лишь только тогда, когда нанятый дилижанс покатил его по живописным дорогам Тосканы, вдоль цветущих виноградников, редких винодельческих подворий, разбросанных в них, маленьких городков с неизменными церквушками, окруженными очередью из контрфорсов, группками деревьев, сердце юноши задрожало. В груди разлилась сладкая истома, то ли от волшебного воздуха, то ли от предчувствия встречи с чем-то необычным и загадочным.
Переночевали в деревеньке Синалунга. Ужин у камина, плетенка кьянти, паста на закуску, на горячее, на десерт, хотя нет, были крупные уварившиеся куски говядины со специями и кореньями. Кровать со слегка влажными простынями, ощущение приближающегося счастья, сон.
Утро, пение соловья, скрип подпруг при запрягании лошадей, завтрак, молоко, свежий хлеб.
Перемахнули невысокую гряду гор. С высоты видно Тразименское озеро. Красота неописуемая. Совсем мало осталось до Маджоне. В венах бурлит кровь. Вот и кипарисы, вязы, вековые тисы обрамляющие аллею, ведущую к ухоженному дому. Лужайка, балюстрада, пруд с лилиями, замшелый грот. Парадное крыльцо. Мажордом в темно-зеленой ливрее с золотыми позументами. Двухсветный вестибюль. Гигантский цветной витраж. Полы из наборного паркета. Доклад графине, просьба подождать. Она, дрожащие пальцы, мятое рекомендательное письмо.
Умный, все понимающий взгляд. Просьба остаться в поместье для консультаций по сохранности драгоценного пола. Согласие, сухой комок слов. Поздний ужин, свечи, куропатка по умбрийски, какое-то белое вино, начисто отшибло вкус. Шутки, высверк глаз, танец без музыки. Подламываются ноги, не знал, что до второго этажа надо добираться полстолетия. Спальня, зеркала, шандалы со свечами, почему так ярко? Потому что так надо. Под шикарным платьем со стоячим фестоном обольстительная женская фигура. Но что это? Сначала отстегивается по бедро одна нога, это протез, потом снимаются белокурые волосы, это парик, потом в стакан со звоном падает один искусственный глаз, за ним следуют челюстные протезы, и наконец, отстегивается правая рука. Перед ним лысая, одноглазая, беззубая, одноногая и однорукая старуха с лихорадочно горящим уцелевшим глазом. В довершение ему подается сморщенный кожистый мешочек. Что это!? Надувной протез, если паче чаяния от увиденной картинки пропадет пыл заниматься сексом. Боже, что она такая, первая любовь!?!