У Ивана Бунина есть интересный рассказ, написанный в 1915 году - "Грамматика любви". Герой этого рассказа, помещик Ивлев, оказывается застигнут ночью в грозу (любимая бунинская тема - дорога и дождь) и сворачивает в усадьбу покойного помещика Хвощинского. Хвощинский при жизни слыл если не помешанным, то, по крайней мере, большим чудаком. В пору своей молодости он влюбился в одну из своих крепостных девок, которая звалась Лушка. Да не просто влюбился, а взял ее себе в жены. Но случилось так, что Лушка умерла, и это повергло Хвощинского в глубочайшую депрессию. Он перестал ездить в гости к другим помещикам, заперся у себя в усадьбе и никого не принимал. Большую часть времени он проводил в своей библиотеке, служившей ему теперь и кабинетом и спальнею. Никто не мог понять причины такого затворничества.
И вот, через некоторое время после смерти Хвощинского, помещик Ивлев, застанный, как уже говорилось, непогодою, заехал в Хвощинское и встретился с сыном покойного помещика, который и провел его в библиотеку. Там Ивлев набрел на довольно экзотические книги, названия которых отчасти приоткрывают завесу тайны покойного барина: "Утренняя звезда и ночные демоны", "Размышления о таинствах мироздания", "Чудесное путешествие в волшебный край", "Новейший сонник"... Но более всего Ивлева заинтриговала небольшая книжечка под названием "Грамматика любви", которую он и приобрел у сына покойного барина.
Бунин не говорит открытым текстом о том, к какому выводу пришел помещик Ивлев, но из всего хода повествования следует, что Хвощинский удалился от мира с тем, чтобы во сне видеть возлюбленную Лушку. Очевидно, Бунин слышал что-то о том, что мы называем сегодня осознанными сновидениями. Действительно, вряд ли такое интересное явление могло оставаться совершенно неизвестным. И вряд ли оно могло не заинтересовать людей. Но как в ту пору, так и сегодня, оно продолжает быть окутано сенью таинственности, граничащей с безумием. Бунин, как настоящий художник, не выносит в лице Ивлева определенного суждения о странностях помещика, но, судя по всему, он начинает понимать Хвощинского и симпатизировать ему.
"Есть бытие, - вспоминает в рассказе Ивлев стихи Баратынского, - есть бытие, но именем каким его назвать? Ни сон оно, ни бденье, - меж них оно, и в человеке им с безумием граничит разуменье..."
По всей видимости Хвощинский, в силу пережитого потрясения, а затем и начитавшись некоторой литературы, обрел способность продолжать любить свою Лушку во сне. С нею он и прожил остаток своей жизни, с нею он и состарился и умер. С Лушкой, которая никогда не постарела. Я его понимаю. Хотя заниматься любовью с покойницей (а наверное так и было) - несколько жутковато. Но кто может запретить памяти? Когда знаешь, что это - всего лишь сон?
Бунин заканчивает свой рассказ четверостишием, которое помещик Ивлев нашел на последней странице "Грамматики любви":
Тебе сердца любивших скажут:
"В преданьях сладостных живи!"
И внукам, правнукам покажут
Сию Грамматику Любви.
Меньше чем через два года в России грянула революция, и Бунину в его иммиграции очень пригодилось бы искусство осознанных сновидений. Чтобы видеть Россию, которой уже нет, хотя бы во сне.