Александра Зыкова
Рассказ
Русская душа
Благородство на Алтае
Выше, чем где-либо.
Дед Арсений бросил на лежанку возле печи свой дорожный белесый тулуп:
- Лучше всех на свете шуб
Ты, овчиный мой тулуп…
А как там Горно-Алтайск?- обратился он к своей крестнице Даше, дочери его давних друзей, неожиданный приезд которой после Рождества вызвал в нем умильные святочные чувства.
- Живет светлыми надеждами на лучшую жизнь.
Горы слева.
Горы справа,
Чтобы счастье
Не сбежало…
- Но никакие горы Алтая не могут заслонить нас от разгула ужасающих пороков. ...Безутешной была бы моя жизнь, коли не знал я древнего пророчества: «Быть в мире искушениям. Но горе тому, через кого эти искушения приходят…»
«Вот потому я и тут»,- поймала себя на встречной мысли Даша, еще скрывая смущенно тайну своего нежданного приезда.
А вслух произнесла не то, что думала:
- Неужто в Коробейниково все такие мудрецы?..
Хозяин улыбнулся, миролюбиво ощерив рот:
- Эта глушь - спасенье душ...
Орлиные глаза, когда-то темно=русая, а теперь с серебряной проседью борода и несловоохотливая речь придавали ему благонадежный вид коробейниковского старожила.
Усталость после дороги вдруг устыдилась собственной немощи, нудной ломоты в теле. Недаром говорится, что дух будит плоть. И гостья, отгоняя сонливость, вслушивалась в мелодичный речетатив сибирского говора:
- Места тут привольные, благодатные:
Хочешь - землю паши,
Хочешь - строй от души.
И судьба наградит за усердие...
Оборвышам=беднякам, бродячим странникам в прошлом веке здесь всегда находился кусок хлеба. Храм окармливал всех сирых и убогих. Села Коробейниково и Нижнеозерное благоденствовали и процветали. В каждом из них было до 25 тысяч человек.
В Даше словно пробуждалось былое в лицах - то простая крестьянка, то дочь именитого купца, посеявшего среди селян замысел построить самый величественный во всей Сибири Казанский храм.
Как Арсений любил свое родовое гнездо с глубоким безмолвным чувством старца, который никогда не выставлял его напоказ, а лишь воссоздавал его внутреннюю жизнь в противоборстве со злом в своих деревенских рассказах, так и в ней, тихо рождалось для газеты или, может быть, для большого журнала, задуманное повествование о старом сибирском селе, его людях, нравах и обычаях.
Неужели и эту окраину государства Российского, где так высок и живуч был богатырский дух праведности народа, смутное время поразило сомнением: без Бога - свобода народа…
И как не хотелось бы Арсению очернять предков за их отступничество и глумление над святынями, но черные дни отечества, как самобичевание, до сих пор отравляли жизнь. …В 1936 году последнего священника отца Романа, служившего в Казанском храме, по приказу НКВД угнали по этапу, а через два года храм окончательно закрыли и разграбили. Храмовую Казанскую икону Божией Матери бросили под ноги при входе в храм и ходили по ней…
Ничего не может быть
Хуже.
Где отмолишь ты, Иван,
Душу?
…Неожиданно во дворе залаял пес Черныш.
- Кто бы это мог быть?
В сенях раздалось шарканье ног, в дверь постучали. С порога, перекрестившись на икону, шагнула старуха:
- Мир дому вашему...
- Аксинья! Проходи... А у меня гостья...
Но та, не всматриваясь в утонченное лицо незнакомки (сколько их, паломниц безымянных, здесь перебывало!), запричитала:
- Милаша пропала! С обеда, как сквозь землю провалилась... Что ли блудит где-то...
Даша подумала, что это кто-то из детей. Но оказалось, что так звали козу: Мила = Милаша.
- Да ты только не убивайся! Не то сама сляжешь. Кто будет ребятишек "козой" бодать и молоком питать?
- Куда дальше идти, ума не приложу...
- Иди домой. В святки скорбь на порог не пускай. А помолися святым Фролу и Лавру. В нашем роду при таких напастях все к ним обращались: "Святые мученики Фроле и Лавре, молите Бога о нас!"
¬ - И то правда, - устало вздохнула Аксиньюшка и отправилась восвояси. По дороге она вспомнила, как однажды у Емельяновых увели коня. Ночью Прохор - отец Арсения слезно молился и клал поклоны перед иконами.
Рассказывали, что на другой день к нему явился молодой цыган, упал в ноги и возопил, мол, прости меня, хозяин! Не отдавай под суд. Я коня обратно вернул. Грешен цыган - раскрылся обман!
Прохор глянул в окно, и весь гнев иссяк. У прясла, сбивая хвостом оводов, стоял его Гнедко…
¬ Арсений, кряхтя, достал в закутке картошку, вымытую утром, уложил ее в закопченый чугунок и опустил в печь. Хорошо бы на вольном духу потомиться щам, да он нынче недомогал - сорвал спину и приходилось довольствоваться малым.
А печь у него стояла "домостроевская", по всем правилам сибирского благочестия. Так бы описывать внутреннюю жизнь человека, выискивая в нем добродетели, чтобы читатель при случае мог бы их позаимствовать, перенять. Но трудно устоять, когда речь заходит об отголосках старины. Все там кажется неподдельным и непогрешимым. Так клали печи потомки сибирских печников - с достоинством честолюбивых мастеров.
Итак, о печи. В деревянном срубике - битое опечье. Близ стены довольно просторно - запечье, где его Глафира ставит на ночь тесто (в эти дни она гостила у детей). А еще припечье - заваленка. Подошву внутри печи называл он "под", а над подом был свод, впереди которого очаг или бабурка, отделенный очелком:
"Да обойдет твой очаг всяк злодей и враг!".
- В тридцать греет женка-пташка.
В сорок - в праздник сладка бражка.
В пятьдесят даешь зарок,
Чтоб не брать ни капли в рот.
В семьдесят – спишь…
- Как сурок! – весело закончила арсеньевскую потешку гостья.
Ужин прошел почти в безмолвии. Только раздавалось постукивание ложками. Солонина отдавала хреном, смородиновыми листьями и ядреным запахом кадки. Да и картошка в мундирах сама просилась в рот – рассыпчатая и сладковатая. Горка нарезанного мороженого сала с розоватыми прослойками мясца таяла на глазах. Чай пили из зверобоя и
душицы, засушенной в метелке когда-то лилово-розовых цветков.
Казалось все уже располагало к спокойной умиротворенной ночи. Над окошком взошли звезды. А золотой месяц в окружении их, играючи, гнул свою дугу, внушая мысли о вечности:
"Неужели эти же звезды всходили и на
той благословенной Олюшкой, которой во сне явилась Божия Матерь и сказала о Своей иконе: "Оля! Возьми Меня! Меня топчут..." И только после этих слов Казанскую икону Богородицы, впоследствии именуемую Коробейниковской, верным прихожанам удалось тайком вынести из поруганного храма.
Однако как мало во мне добра,»- с неким сожалением размышляла Даша, словно исповедуясь перед сонмом сибирских святых - давно ушедших и ныне здравствующих - простых, невидных, безответных... Все большую часть души завоевывала арсеньевская улыбка, к которой он был предрасположен в любое время дня - кроткая, уступчивая, безропотная, когда на нее нельзя было не ответить тем же.
Даже над своими недостатками, изъянами он мог глумиться при всех, глубоко оскорбляя свое «я».И в покровители ни к кому не набивается, и даже, кажется, бежит от всяких попечений, чтобы не быть в тягость человеку. Лишь глаза излучают нечто: " И познаете истину , и истина сделает вас свободными..."
Завтра я войду в Казанский храм. Предстану перед Твоей иконой, Матушка Богородица. Упадет ли горькая слезинка сожаления? Что положу на алтарь отечества? Жизнь отдана... себе самой. Своим тщеславным намерениям, желаниям, страстям, ненасытной плоти...
А в это самое время «великий грешник» Арсений пытался выполнить свой обет и, открыв дневник, спешил пролить свет на затемненное прошлое: «Много я вредил Тебе, Господи, в своей жизни. Не выполнял Твой завет: «Да любите друг друга…». Предпочитал сытость и сладкий сон… А теперь с каждым днем я все больше погружаюсь в спячку. Этак недолго сойти и в могилу. И кажется никакой интерес к земным промыслам не в силах вызволить меня из этого плена. Остается одно: встать, как Симеон Столпник, и уже никогда не садиться».
Едва Арсений вывел последние слова, как вдруг почувствовал облегчение. Еж, который все время катался по спине, обкалывая ее со всех сторон, вдруг спрятал свои иголки и, кажется, наконец, свалился с его хребта. В православии это называется лечением недуга через покаяние.
А было это так. Еще до снега свояк Петр устроил «помочь» - задумал подвести новые бревна под дом. Арсений так поднатужился, что потом вечером его пришлось везти домой на кобыле.
«Это мне за гордыню...,- размышлял он, лежа, скрючившись, в телеге.- Возомнил себя, Бог весть кем. Мол, могу, как никто, свободно говорить языком поэзии и блистательной прозы.
Изумление самим собой уже как прежде не ласкало ухо тщеславия:
«Ты Арсений -
Просто гений!»…
А укоризненно приняло виноватый вид: что взять с брехуна и никчемушника? И он даже был готов отказаться от своего обличения, что в России бездари почивают на лаврах, отнимая у человечества светлый дар человеколюбия и провидения...
…Арсений, кашлянув, вынырнул из-под шторы своей горенки:
-Ты не спишь, Дарья Николаевна? Прости, но сверлит меня вопрос дотошный: где же наша коза-дереза?.. Будто в душу смотрит Аксинья ее глазами: «Только ты один можешь меня спасти…». Какой тут сон? Сдается мне, что надо идти на поиск животинки. Вечор здесь одно гулливое семейство прибыло, пустующий дом заняло. Уж не его ли это рук дело? Пойду-ка я наведаюсь туда…
- Так и я с вами!
И вот они, полуночники, шагают на край села, где стоит старый оставленный дом. Впереди радостно повизгивает Черныш, которому сказано: «Ищи Милашу!»
В прошлом году Андрюшка Замятин обе ноги сломал. Так Аксинья его выходила, все козьим молоком поила. В семье-то шестеро детей...
Но Даша, как правдоискатель-журналист, не теряет бдительности. Это, казалось бы, безобидное жвачное животное, стало первым вредителем природы Горного Алтая. Козы съели толстый войлок земли, который защищал почву от солнца и ветра.
Когда-то она с болью писала в газете об опустынивании высокогорной степи:
«В пыльных бурях степей
Веет лишь суховей.
И земля оголилась нагая.
Содрогнувшись, я вижу
Колонии пней.
Разве рос здесь
Кедровник Алтая?»
- Как вы думаете, сколько за день проходит в горах коза?
Ее спутник несколько замешкался…
А Даша продолжала:
- Километров десять, не меньше, оставляя позади себя десять тысяч следов. А следы-то губительны! Она обстукивает землю копытцами. На одном научном симпозиуме приводились такие данные: постоянное давление копыт козы на один квадратный сантиметр составляет один килограмм. А у танков, например, статическое давление при подобном сравнении не превышает полкилограмма.
Но ее спутник молчал, будто не посягая на божественную природу происхождения «козлиного племени».
«Но если врагами горного козла – обитателя скалистого высокогорья являются волки, то домашние животные из того же семейства полорогих погибают из-за алчности одичавших людей, - думал он с огорчением. – Будто навсегда отбились они от своих ближних и голодные, и злые рыскают по ночам в чужих хлевах и подворьях, ныряют в погреба и подвалы, туда, где можно чем-то поживиться. Все больше отдаляются они от честного народа. Даже в храмах теперь стараются держаться от них подальше.
И ты, Арсений, увы, не решишься пустить на ночлег такого бродягу или истопить для него баню, а после надеть на него чистое белье. Гнушаешься даже короткого разговора с ним, ибо от него так смердит, что подступает приступ тошноты», - завершал он свой печальный монолог о горе-злочастии несчастных.
- Осторожно! Тут бревна…
Но не успел он и шага ступить, как Даша, охнув, как подкошенная, свалилась на землю:
- Ой!.. Нога…
- Ошкуренок тут…
- Теленок?
- Да какой теленок! Ошкуренок – бревно ошкуренное свежее, еще не обветрилось… Больно?
- Ага…
- Ну, потерпи чуток… А я молитву прочитаю от ушибов нашенскому святому Симеону…
Кажется на все случаи жизни Арсений имел небесных покровителей. Бывает в предчувствии гриппа, ломоты зубов и суставов воззовет к святому мученику Антипе:
«Святой Антипа!
Спаси меня от гриппа!..»
Зрение упадет ( а он читает без очков), преподобная Евдокия очи сделает зорче. В зной и засуху стучится в келью к пророку Илию: « Пошли нам дождь и землю ороси…»
- А от блуда есть молитва? – покаянным голосом протянула Даша, когда ее молитвенник присел рядом.
-Ты что?! Честь свою потеряла?- испуганно вскликнул он, как будто с неба сорвалась падучая звезда.
- Нет пока. Но ко мне один женатик клеит. Говорит: « Роди мне сына – озолочу!..»
- Ах, ты, коза-дереза!
Где это видано,
Девка на выданье
Хочет себя
Подороже продать!..
Из темноты вынырнул Черныш и, припав к ногам хозяина, жалобно заскулил.
- Уж не Милашу ли отыскал? Тут осталось-то метров двести…
Даша приподнялась с лесины и сделала первый шаг:
- Поди доковыляю…
- А не лучше ли здесь подождать?
Но она представила, что останется одна в жутковатой тьме и замычала: «Не-е-е…»
Вот и дом, когда-то с радостью смотревший на восток голубыми окнами, гостеприимный и радушный, а теперь покосившийся на бок, унылый и одинокий.
- Есть тут кто живой?
Арсений хотел было подняться на расшатанное крылечко. Но почувствовал запах дыма. В глубине двора догорал костерок. А Черныш кинулся к сараю. И Арсений, воспрянув духом, нырнул за ним. Сердце екнуло, взбадриваемое радостью: в углу высветилась фонариком брошенка – испуганная козочка. Она лежала без подстилки прямо на мерзлой земле, передние ноги у нее были связаны проволокой.
-Живехонька, слава Богу!
Видно ее похитители догуливали у кого-то под крышей.
- Как же эти варвары тебя еще на шашлык не пустили?!- с причетом ликовал голос.
… Домой возвращались на санях. Арсению пришлось идти на поклон к Петру, мол, спасай нас, горемычных, от стужи. Тот за полночь запряг Каурку и усадил всех в снеги-розвальни, разукрашенные детьми святочными узорами.
В избе Аксиньи горел свет, словно она поджидала поздних гостей. И вот они пожаловали. Подтащили Милашу прямо к крыльцу и постучали в окошко, предвкушая умиленную встречу. А потом потихоньку отошли обратно.
Аксинья вышла из сеней и всплеснула руками:
-Матерь Божия! Милаша нашлася! Я знала, что она вернется…
На глазах ее навернулись слезы. Они уже были готовы оросить голову своей любимицы, которая безропотно прижималась к ее ногам, все еще содрогаясь от холода и разлучения с домом.