Мы сидим вдвоем на крыше,
Крыша в воздухе висит,
Нас сейчас никто не слышит,
Только дождь, что моросит.
Почернел и стал осенним
Синий-синий небосвод,
Ленка держит на коленях
Со стихами свой блокнот.
Мы прощаемся надолго,
А быть может, навсегда,
Мне - на лето - дача, Волга,
Ленке - мертвая вода.
Мне читать: «Как закалялась...»
Ей - осваивать иврит…
Ну, кому же помешала
Наша Ленка Купершмидт?
Фантазерка, хохотушка,
Вся, как чистая вода,
Лучшая моя подружка!
- «Уезжаешь? Навсегда?
Ленка! Как же: наше небо,
Наша крыша, двор, друзья…»
Ленка крошит птицам хлеба:
- «По-другому нам нельзя…»
Мы сидим не размыкая
Наших душ и наших рук...
Никогда уже не будет
У меня таких подруг!
----------------------------------------- ----------
"Мы сидим вдвоем на крыше,
Крыша в воздухе висит,"
Первая строчка, первые несколько слов сразу же и полностью вводят на в ситуацию - каждое слово значимо, не выкинуть из песни.
"Мы" - то есть речь пойдет об авторе и еще ком-то, причем не в противопоставлении, а в единении.
"Вдвоем" - уточняется, лирических герое только двое
"Сидим" - чувствуем, что картина статична, а это уже задает общий фоновый ритм стихотворения.
"На крыше" - это не на скамейке. На крыше не со всяким посидишь. Крыша - эта уже какая-то степень интимной близости.
Следующие две строчки утверждают нас в этой мысли:
"Нас сейчас никто не слышит,
Только дождь, что моросит."
Никто, мы одни, только ты и я - говорит нам первая строка. Строчка про дождик добавляет и антуража и интима. Под дождиком с абы кем просто так сидеть не будешь. Кроме того, местоположение героев автоматически задействует подсознание читателя, выстраивая виртуальные ассоциативные ряды: высота, адреналин, сосание под ложечкой, возбуждение, падение. В общем - не безмятежное это сидение на скамейке, а внутренне напряженное.
"Почернел и стал осенним
Синий-синий небосвод,"
Это и логическое продолжение антуража (дождик же), и внутреннее движение стиха - очевидно, что ничего солнечного и веселого не предвидится.
"Ленка держит на коленях
Со стихами свой блокнот."
Ага - тут стихотворение становится конкретно интимным, приобретая черты и имена. Ленка - это уже не неизвестно кто, а девушка. Называя ее по имени мы уже предметно воплощаем ее, из всего нашего прошлого опыта. В этих двух строчках же - очень полная характеристика девушки - "со стихами свой блокнот". Картина маслом. Не винтовка с оптическим прицелом, не малярная кисточка. Блокнот сразу объясняет нам многое в этой самой Лене. И, может быть, даже объясняет, почему все происходит на крыше - очень органичное место для стихов, не правда ли?
"Мы прощаемся надолго,
А быть может, навсегда,
Мне - на лето - дача, Волга,
Ленке - мертвая вода."
Ну вот и дошли к причинам потемнения неба. Противопоставление "Волга" - "Мертвая вода" сразу двойное - и географическое, и сакральное. Вода живая родной реки и мертвая далекого неизвестного моря. Ведь в каком-то смысле, люди уезжающие от нас - умирают. И потом если мы даже и встречаемся, то не совсем с ними
"Мне читать: «Как закалялась...»
Ей - осваивать иврит…"
Тут мимоходом через читательский круг примерно определяется подростковый возраст героев - потому что "читать" - тут явно заданное на лето, по необходимости. Также как и осваивать иврит Елене, грамматически указывается, что герои - жертвы обстоятельств. Ну, а "Иврит" - объясняет все уже до конца (если кто с мертвым морем не разобрался еще).
"Ну, кому же помешала
Наша Ленка Купершмидт?"
И вверх предметности - упоминание фамилии. То есть это все уже становится документально, реально, и начинаешь подсознательно относиться, к героям, как к реальным людям.
"Фантазерка, хохотушка,
Вся, как чистая вода,
Лучшая моя подружка!"
Наконец-то твердо определился пол лирического героя. Подружка - это, значит лирический герой девушка и речь о дружбе и близости, а не о подростковой любви. (До настоящего момента можно было бы повернуть и в эту сторону)
- «Уезжаешь? Навсегда?
Ленка! Как же: наше небо,
Наша крыша, двор, друзья…»
Ленка крошит птицам хлеба:
- «По-другому нам нельзя…»
Четко, графично, ясно. Никаких "грустно, печально" Простой человеческий диалог. Подростковый. Все чувства таятся не в заданных прилагательных, а в конкретных предметах: наше-небо, наш-двор, наши-друзья. В конкретных действиях: "ленка крошит птицам хлеба" - то занятие задумчивое, неторопливое, требующее длинных пауз между фразами.
"Мы сидим не размыкая
Наших душ и наших рук..."
И вот наконец вся эта предыдущая предметность на уровень чувств, но опять же не через умозрительные определения, а через понятные, близкие "объятья", то есть чувства и мир - тут звучат и действуют в унисон.
И концовка - как падение с крыши во всю оставшуюся жизнь. Никаких сантиментов - все они остаются в предыдущих строчках, словно в прошлой жизни.
"Никогда уже не будет
У меня таких подруг!"
По-моему блестяще.