Вот и вся любовь

      
!!!!!!!!!!    Если идея любви между двумя мужчинами вам неприятна, ПОЖАЛУЙСТА, не читайте    !!!!!!!!!!

      Мы сидим на веранде, доедаeм простой роскошный ужин с картошкой и салом, овощами и зеленью, с хорошим молдавским красным. После жаркого дня на реке я чувствую приятную усталость и теплое дыхание летнего солнца еще лежит на моей спине. Легкий ветерок залетает на веранду, ласково ерошит твои волосы, быстрыми поцелуями касается плеч. Солнце уже низко над горизонтом, но летний вечер долог и можно сколько угодно любоваться твоим золотым загаром, широкими плечами, заглядывать в янтарные глубины твоих глаз. Ты смеешься и мелкие бесконечно милые складки появляются над твоей верхней губой, окрашивая улыбку чуть заметным оттенком высокомерия. Я гляжу на тебя не скрываясь, я пью тебя взглядом, осторожно лаская твою шею, губы, ямку над ключицей... Есть ли более изощренная пытка, чем сидеть с тобой лицом к лицу, так близко, что запах твоей кожи дразнит мое горло, глядеть на тебя и не сметь коснуться твоей руки? Нет слаще муки, нет боли восхитительней, только бы продлилися этот вечер...

      Ты улыбаешься мне лукаво и мое сердце обрывается, захлебывается сладким волнением. Наконец, ты спрашиваешь, чуть смущенно:
    - Димка, слушай... Мне просто так интересно... Расскажи, как это было у тебя, а? В первый раз? С парнем?
      Я ловлю воздух губами, но он ускользает.
    - Ну, ладно, не хочешь, не надо! - ты встаешь и лупишь меня по спине широкой, как весло, ладонью. Мне удается откашляться. Мне стыдно и хорошо... Так хорошо!
    - Да нет, ничего, нормально. Не ожидал просто... Ну, ладно, дело было так. Он был учеником моей бабушки Марии.


* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

   Он был учеником моей бабушки, талантливой пианистки и строгой преподавательницы, причем далеко  не самым лучшим. Отнюдь. Его пассажи глухой болью отзывались в моем естестве, наказанном абсолютным слухом, а после его ухода бабушка нервно поправляла голубоватые локоны с отчаянным: "Матка Боска Ченстеховска, клянусь, каждое новое поколение тупее предыдущего!.." Но это, конечно, не имело значения. У него были прямые черные волосы, длинные и очаровательные в своем беспорядке,  ярко-зеленые миндалевидные глаза египетской фрески и матово-смуглая кожа, совершенная во всех отношениях. Он знал о своей экзотической красоте и не сомневался в ее неотразимости. К тому же, был он взрослым восемнадцатилетним парнем, заканчивавшим школу, когда я все еще маялся в пучине своей шестнадцатилетней рефлексии. Стоит ли удивляться, что моя страсть к нему походила на лесной пожар? Я выучил расписание его уроков и приходил к бабушке именно в те дни, когда он мучал ее инструмент своими топорными упражнениями, чтобы в конце его урока переброситься с ним парой ничего не значивших слов. Звали его Артуром. Сам он звал себя, Арчи, не удивительно.
          Однажды, замученный его "Элизой", я вышел на лестницу, закурил, разделив свое внимание между собачьей случкой во дворе и звуками подъезда: еще не хватало, чтобы бабушка застукала меня курящим. Поэтому я услышал, как хлопнула дверь бабушкиной  квартиры, и увидел его, легко сбегавшего по ступенькам. Он остановился рядом с тяжким вздохом: "Блин! Заебала попа грамота!" и стрельнул сигарету. Прищурившись от дыма, он неожиданно заявил: "А ты Кальварию хорошо знаешь? У меня там прадед похоронен, но я не знаю где."
        Это было бредовым заявлением. Кальварию, кладбище, основанное в 17-м веке, никто хорошо не знал, но я немедленно провозгласил свою глубокую осведомленность.      
        Дальнейшая беседа выяснила, что оба мы совершенно свободны и нет у нас лучших планов, чем поиски пропавшей могилы Артурова предка. Осторожно забычковав драгоценные остатки Парламента, мы отправились в путь.
       
        Старое почти заброшенное кладбище встретило нас прохладой и покоем. Вековые деревья, покосившиеся надгробия, запах сырости и смерти, погрузил нас в мир иной. Мы молча шли по пустой аллее, две тени живых в царстве смерти и забвения, и не было на свете лучшего места для наших потерянных душ.
       До сих пор не знаю, кто сделал первый шаг. Просто встретились наши пальцы, коснулись, отпрянули, снова встретились и осторожно сплелись, и после этого уже вцепились друг в друга с неожиданной нуждой.
       Поровнявшись с полу-разрушенным склепом, мы остановились. "Покурим?" предложил я, чтобы прервать невыносимое молчание.
       Мы сели на стоптанные ступени, прислонившись спинами к железной запертой двери. Горький дым обжег гортань, и отчего-то захотелось плакать. Артур бросил сигарету и обернулся ко мне. Его древние глаза засияли совсем рядом, и я поддался их мощному гипнозу. Кончиками пальцев он коснулся моей щеки, и я прижался губами к его ладони. Мое сердце задохнулось, словно я прыгнул с обрыва, бросился в пропасть, погиб, пропал. Он осторожно притянул меня ближе и медленно, глубоко поцеловал. Я растворился в его теплой ласке. Первый поцелуй, острое ощущение собственной неопытности, неловкости, никчемности. Но сильные и нежные руки обнимали меня и прижимали к сильному и нежному телу, и проходила неловкость, стихал разум, уступая другой нужде, более примитивной, страшно острой.
         Оторвавшись от моих губ, он зашептал мне в шею, горячо и влажно: "Ты такой красивый, малыш... Такой милый... Я видел, как ты смотришь на меня... Ты хочешь меня, да? Ну, не молчи, скажи, что ты хочешь меня!.."
         "Да, да, да! - я зашептал, задыхаясь. - Я так хочу тебя! Это конец света!"

         Он начал это первым, ласковые прикосновения, через слои одежды,  я тоже решился положить ладонь туда, где его хакки поднимались бугром; прижав твердый стояк, услышал  сдавленный стон.
         Этим мы и ограничилась на пыльных ступенях склепа, поцелуями, ласковыми словами, ласковыми прикосновениями.  На большее не решились, все время казалось, что кто-то шел по аллее старого кладбища, шуршали по гравию шаги, и те, в склепе, смотрели нам в спину мертвыми глазами и завидовали нам, живым. Таким живым, что даже весенний воздух вокруг нас заряжался жизнью и гудел, будто пронизанный электричеством. Я проводил его к остановке, через кладбище мы шли, держась за руки, но, выйдя за ворота, все же расцепили пальцы. Когда пришел его автобус мы на прощание пожали руки,  с притворной серьезностью, едва сдерживая смех. "Увидимся в пятницу?" он спросил негромко, и я кивнул в ответ с идиотской счастливой улыбкой.

          Дожить до пятницы оказалось трудно. Я и думать не мог ни о чем, кроме нашей скорой встречи,  и мама, моя милая проницательная мама, начала приставать ко мне с веселым: "Кто она?" От этого делалось стыдно и хорошо, будто наличие тайны, да еще какой тайны, делало меня самого более значительным.

         В пятницу к его приходу я уже пришел в состояние почти болезненного нервного возбуждения, и дверной звонок полоснул по натянутым нервам, как бритва. С криком "Я открою!" я бросился в переднюю. Когда он шагнул через порог, я не посмел взглянуть ему в лицо, так ослепительно он был красив, и уставился на букет тюльпанов в его руках. "Это тебе, - прошептал он касаясь моих губ торопливым поцелуем. - Я отдам их Марии Казимировне, но это тебе!" Еще один поцелуй, и я проговорил: "Я буду ждать тебя на лестнице..."

          Так я и сделал, сидел на подоконнике, курил, не в силах перенести напряжения, гладил себя, уже почти не стесняясь. За дверью бабушкиной квартиры дергалась в конвульсиях  "Тарантелла". Когда он, наконец, вышел, я сгреб его в охапку и уволок в тесный закуток между шахтой лифта и стеной, на ходу ловя его рот губами. Он прижал меня к стене, впечатал меня всем своим сильным и жарким телом, и я ощутил твердое прикосновение его члена и сжав его ягодицы, еще теснее притянул его к себе. Со стоном, он начал двигаться, ритмично и резко прижимаясь ко мне и я, едва попав в ритм его движениям, содрогнулся в свирепом оргазме. Он чуть отстранился, пьяные глаза взглянули на меня с удивлением, и невыносимый стыд обрушился на меня физически ощутимым ударом. Я оттолкнул его так сильно, что он ударился спиной в шахту лифта, и со всех ног бросился к входной двери.  Я заперся в туалете, приводя себя в порядок, избавляясь от всего этого липкого и стыдного, которого оказалось удивительно много. В дУше всплакнул, мысленно прощаясь со своей неудавшейся любовью, сокрушаясь о том, что все люди козлы, а я не только козел, но еще и пидор.
         О том, чтобы встретиться с Аруром снова, и речи быть не могло.
         Целую неделю речи быть не могло. Но в следующую пятницу, измученный стыдом и желанием, я снова приперся к бабушке Марии.

         Я столкнулся с Артуром на кухне, куда он отпросился попить воды; он крепко взял мое лицо в ладони и тихо сказал: "Жди меня в ванной. Я не могу без тебя, ты слышишь?"
         Конечно, я так и сделал. Совмещенный санузел, почему-то с большим окном, выходившим на кухню, я помню его очень хорошо. Помню, как сидел на краешке ванны, потом для чего-то выключили свет, запер дверь, потом снова отпер. "Тарантелла" добивала последние нервы.  Услышал его шаги, торопливо поднялся ему навстречу. Он вошел, запер за собой дверь и обернулся ко мне с решительностью, почти с агрессией. Сердце испуганно сжалось и на миг застыло. Его поцелуи были особенно сильными, почти болезненными, он забрался мне под майку, провел ладонью по спине, я прогнулся с хрипом. Я расстегнул молнию его джинсов и обхватил ладонью его набухший член, он сделал то же самое с моим. Мгновение спустя он мягко нажал мне на плечи и прошептал: "Поцелуй меня... туда..." Я покорно опустился на колени и с наивной хитростью стал целовать его живот и бедра, но розовая блестящая головка прыгнула мне в рот будто сама собой. Мне не слишком понравился крепкий запах и железный вкус, но он, мой обожаемый Артур, мой живой бог, вздрогнул и застонал и прижал мою голову ладонью, и я взял его, покорно подчиняясь мерным толчкам его руки. Очень скоро он оттолкнул меня и отвернулся, и я услышал, как тугая струя брызнула в унитаз. Церемонно, демонстрируя отсутствие брезгливости, он глубоко поцеловал меня в губы. Я заглянул ему в лицо с твердым: "Теперь ты."

        Он явно делал это не впервые, но я взорвался в сладких судорогах, едва ощутив горячую влажную нежность его рта... При этом я не успел выдернуть свой член и Артур преподала мне еще один урок, сглотнув все, что выстрелило из меня и аккуратно облизав снаряд. Потом мы вместе чистили зубы пальцем, строя друг другу рожи в зеркале над раковиной. Потом он мне сказал, "Мы теперь любовники", и с самым легким и ласковым поцелуем оставил меня.

          Я не стал дожидаться конца его урока, ушел домой, почти сбежал. На один день с меня было достаточно.

          Дома я разделся перед зеркалом, критически осмотрел себя, встретился взглядом со взъерошенными сероглазым пацаном по ту сторону стекла. Сказал ему, между прочим: "Вафлист." Тот оскалился в довольной улыбке и ответил: "***сос." Я заржал, не скрывая своей молодой пофигистской радости.
          Примерно тогда я открыл для себя детскую ослепительную истину: эти слова придуманы людьми, которые не знают, о чем они говорят. Они говорят "пидор", а сами никогда не испытали радости насладиться сильным упругим мужским телом. Они говорят "***сос" не зная чувства твердого горячего члена во рту, его запаха, вкуса, жара. Они придумывает слова тому, о чем сами не имеют понятия! Ну, не смешно ли? Стоит лишь посмеяться над этими словами...

          Дальше произошло неожиданное, мой друг, мой любовник прекратил уроки. Приближалась пора выпускных экзаменов и нужно было сконцентрироваться на учебе. Но Артур позвонил мне, под каким-то предлогом взяв мой телефон у бабушки, и мы встретились в городе, оба нарядные и счастливые. Мы бродили по улицам, говорили о пустяках, потом пошли в кино. В темноте зрительного зала мы держались за руки. Поцеловаться мы не решились. Мы стали встречаться каждый день, изнывая желанием, силой обстоятельств довольствуясь очень малым, поцелуем в подъезде, ласковым прикосновением. Однажды он пришел ко мне домой, мы заперлись в моей комнате и снова сделали друг другу минет, но я каждую минуту боялся, что кто-нибудь вломится в комнату, и решил так больше не рисковать. Вскоре после этого Артур сказал мне, испытывающе глядя в глаз:
          "Я хочу тебя, Димка. Мне надоели эти детские игры. Я хочу тебя всего, по-настоящему, понимаешь?" Я молча кивнул, сглатывая вязкую слюну. "А ты что, не хочешь? - продолжил он с вызовом. - Ты боишься? Так и скажи тогда, чего резину тянуть!"
          "Нет-нет, - я заспорил горячо. - я хочу, я очень хочу. Но где? Ведь негде. У меня сестра вечно дома, и родители."
          "А у меня бабка, - поморщился Артур. - Но мы должны просто подловить момент. - И снова заглянул мне в глаза, - обещаешь?"
          "Обещаю," - сказал я торжественно, холодея от страха.
         "А не соссышь?" - допрашивал меня мой инквизитор.
         "Смотри сам не соссы," - ответил я достойно.

          Случай подвернулся очень скоро, в следующие выходные. Родители поехали с ночевкой на дачу, мы с сестрой под разными предлогами отказались. Я старательно придумывал как бы ее спровадить, когда она вдруг обратилась ко мне с заговорщицким тоном:
          "Значит так, брателла. Секрет умеешь хранить? Я исчезаю. Буду ночевать у подруги. Вернусь в воскресенье. Если предки позвонят, прикроешь?"
           "Прикрою, - пообещал я с улыбкой. - А подругу зовут, случайно, не Юрой?"
           Мы еще поприкалывались немножко, потом она исчезла и я позвонил Артуру.

           К его приходу я открыл бутылку вина и нарезал ветчины и сыра. Долго возился, выбирая правильную музыку. Расстелил постель, побрызгал ее одеколоном, приготовил банку вазелина на тумбочке. Пытался занять себя чем угодно, чтобы хоть на мгновение отвлечься от того, что предстояло мне ночью. Странно, я боялся не боли, хоть и подозревал, что мало мне не покажется. Я боялся опозориться, не суметь, сделать что-то не так, потерпеть фиаско самого унизительного рода... Я почти мечтал о том, чтобы Артур позвонил и отказался от свидания. Я почти был готов сам позвонить ему и придумать какую-нибудь ложь.

          Он снова принес цветы, большой букет красных гвоздик. Я занялся поиском вазы, но он поймал меня на кухне, сжал меня в объятиях и горячо зашептал мне в шею:
        "Пойдем, пойдем! Не  могу больше терпеть!"
        "Погоди! - воскликнул я в панике, - давай хоть вина выпьем. Расслабимся немного!"

          Стакан вина, выпитый залпом, не расслабил, а как-будто только добавил нервной больной дрожи. Но Артур потащил меня в мою комнату и я последовал за ним в состоянии, близком к шоку. Там, в приятной полутьме, среди знакомых предметов, мне стало легче. Мы раздели друг друга, целуя, лаская. Легли в постель, сплелись в цепком объятии. Артур повернул меня на спину и провел губами по шее, груди, животу, крепко взял губами мой член. Я прижал его к себе, но он не дал мне кончить, широко раздвинул мне ноги и поднялся надо мной...
         "Погоди, - ахнул я в ужасе. - надо же вазелином..." Я схватил с тумбочки круглую банку, но Артур отобрал ее с мягким,
         "Давай, я сам. А ты ложись, расслабься и думай о чем-нибудь приятном. О том, как я тебя люблю, например..."

         Я закрыл глаза и почувствовал легкий хмель. Голова кружилась и все происходившее  переставало быть реальностью, моя комната, знакомая до слез, крайнее болезненное возбуждение, прохладные пальцы Артура, массирующие, оглаживающие, нажимающие, входящие в меня. Словно издалека я услыша свой стон, почувствовал, как Артур переворачивает меня на живот, подхватывает... Послушный его рукам, я встал на четвереньки. Он снова погладил меня, раздвинул мои ягодицы... Ласковое прикосновение, давление, боль, я инстинктивно подался вперед, но Артур крепко взял меня за плечо, прижался к моей спине, горячо зашептал в затылок:
          "Погоди, погоди, погоди... Сейчас, сейчас, сейчас..." Он подхватил меня под живот, прижал к себе...
         "Стой!.." - всхлипнул я беспомощно, но он уже не слышал меня, сильно, грубо сжимая мой член и яички, входя в меня резкими короткими толчками... Боль утратила свою остроту, превратившись в ноющую истому. Мне казалось, что раскаленный твердый поршень быстро и сильно двигался во мне, наполняя меня горячим воздухом. Воздух распирал мне живот, грудь, перехватывал горло, душил и отрывал от земли, и поднимал в облака.. И я уже не хотел возвращаться на землю; задыхаясь в сладком изнеможении, по ту сторону рассудка, вне времени и пространства, я трепетал в сильных руках, подсознательно пытаясь прижаться крепче, глубже, быстрее, сильнее...

          Он кончил первым, но его крик и судороги обхватившего меня тела,  заставили и меня задохнуться, забиться в лихорадке невыносимого наслаждения, когда распиравший меня раскаленный воздух достиг предельного давления и разорвал меня на тысячи лепестков, взлетевших в небо...

          Без сил я рухнул на кровать, мой любовник обрушился мне на спину. Я слышал и чувствовал тихие стоны его прерывистого дыхания. Он все еще был во мне и мне мучительно не хотелось разрывать этого сладко пульсирующего контакта. Инстинктивно я сжал свой канал, услышал как ахнул мой Арчи, двинулся, прижался ко мне сильнее. Снова короткое усилие мышц, резкий вздох, и чуткие сильные пальцы обхватили мой оживающий член... И там, внутри, во мне, что-то вздрогнуло, и шевельнулось, и ожило...      
           Мы повторили все снова, медленно, будто во сне, будто под гипнозом, почти не шевелясь, ограничиваясь лишь минимальными движениями, объятиями сильных мышц,  сжатием, расслаблением, долгими мучительно-прекрасными мгновениями полной неподвижности, растворения в море ослепительной бессмысленной эйфории... Я кончил первым и, почувствовав дрожь моего оргазма, Арчи заорал и, пристав на колени, резко подхватил мои бедра и с силой насадил меня и пригвоздил сильными и быстрыми толчками. Мой оргазм длился бесконечно. Упав на подушку, я ненадолго потерял сознание.
           Мы все же встали, вместе пошли в душ, где бесконечно ласкали друг друга, целовались, намыливали, терли, лизали, любили. Потом мы прикончили вино и закуску и вернулись в кровать.
              "Давай теперь ты", - скомандовал Арчи, и я растерялся, довольно потрепанный недавними бурными излишествами. Но отказаться было невозможно и оставалось только подчиниться рукам своего обожаемого героя, такого смелого и опытного, такого щедрого.
Врядли я смог оправдать его надежды и доставить ему какое-нибудь особенное удовольствие, но сам я от восторга чуть не умер. Впервые испытав эту жаркую, тесную пытку, я замер на его груди, недвижимый, скорее раздавленный, чем возвышенный, бурей оглушивших меня эмоций.
             Так мы и заснули в ту ночь, обнявшись, слишком изнеможденные, чтобы потрудиться смыть с себя липкую сперму.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

          Темнеет и на веранде становится прохладно. Я натягиваю на себя длинную майку, тайком касаясь своего возбужденого члена. Сегодня мне предстоит интересная ночь. Ты вздыхаешь и в изумлении качаешь головой.
           - Вот это да... Ну, ты даешь, Димон! Я бы никогда не смог, честное слово!

          Не смог бы? Ты это серьезно? Только дай мне шанс, милый, солнце мое золотое... Только дай мне шанс и я унесу тебя в седьмое небо!.. Но я молчу и ты продолжаешь:
          - Офигеть. И что же было потом?
          - Мы еще встречались, несколько раз были близки. Вскоре он поступил в МЭИ и уехал в Москву. Больше мы ни разу не виделись.
          - Вот и вся любовь, да? - ты смеешься, глядя на меня с легким удивлением, как на собаку с двумя головами.
          - Да, вот и вся любовь. Ладно, давай по последней и на боковую. Холодно уже.

           Мы допиваем вино и собираем со стола. Ты тащишь в дом стопку грязной посуды, я следую за тобой почти налегке. У порога я поднимаю руку, чтобы коснуться твоего обнаженного плеча, но ты делаешь шаг вперед, вперед и прочь от моей нерешительной ласки.

          Вот и вся любовь.