АЛЕКСАНДР СКРЫПНИК - http://proza.ru/avtor/sabor - ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ВСЕНАРОДНАЯ ПОБЕДА» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Вспоминая воевавших родственников, задумался: среди уходивших на войну были те, чей типаж исключал просто возможность уцелеть в ту войну...
Антон и Борис.
***
Борис рисовал портрет Шевченка. Вроде бы проблем не должно было возникнуть - вислые усы погуще, вот тебе и Кобзарь… Но что-то не ладилось, толстый какой-то получался Тарас Григорьевич.
Борис мусолил карандаш, глядя в окно. Был жаркий день в зените. Выгоревшая степь да пирамидальные тополя у дороги. Иногда смотришь – так и тянет нарисовать! А начнешь, ничего не получается. Ну, горизонт. Тополя свечками. Дорога… Можно хмарки понапридумывать всякие , да все одно - скучная картинка!
- А ты непогано малюешь, - это Антон, старший брат. От него похвалы обычно не дождешься. Борис притих . – Только с пропорциями у тебя проблемы. Дивись, что сделаем… - Антон взял линейку и аккуратно, тонкими линиями, разделил портрет в учебнике на квадраты. – А теперь разбивай на квадраты свой лист и перемалевывай по-квадратно – вот тогда у тебя будет верный овал лица, не будет Кобзарь толстяком.
Вот кто точно не был толстяком, так это сам Антон. Вообще-то толстых хлопцев в колхозе не было, и быть не могло. Не в этом дело… Был Антон не худым, а тонким каким-то. Высокий, в очках. Пальцы длинные, загар не пристает – Борис стеснялся своего брата. Не гонял тот в футбол после уроков, не пропадал на колхозном пруду летом. Вечно с книгами – для школьной библиотекарши он был первым человеком. И читал-то не Гайдара и не Войнич: то немецкий язык изучал, а то вдруг латынь. Сестер до истерики доводил тем, что лягушек резал, изучая их скелет и мышцы… В общем, когда Антон стал студентом лечфака Харьковского университета, никто не удивился ,а колхоз вздохнул облегченно: прекратилась потрава скотом колхозных угодий - ведь Антон в качестве пастуха вечно книгой зачитывался в самый неподходящий момент.
***
Летом сорок первого, когда Антон перед призывом на день заехал домой на попутке, мать беззвучно плакала, утирая слезы углами платка, батько тихо матерился, а Борис завидовал брату – тот успеет победить фашистов. Борису же, даже год приписав, никак не получалось попасть в Красную армию этим летом. А там и война закончится.
-Борис! И тебе повоевать придется! – председатель колхоза, видно по всему, не шутил. – Ты хлопец кмитлывый, соображаешь… Доверяю тебе державной важности задание. Возьмешь Витьку Бойка, пойдете на ферму. Там девчата уже приготовили стадо. Разрешаю взять Гнедого. Одного на двоих, больше коней дать не могу. Возьмите в дорогу попить, сух.паек получите в конторе…
- В армию, дядя Василь?! – у Бориса перехватило дыхание.
- От ты какой! Армия ему… Выше бери! Кажу ж тебе: державного значения задание! В общем, перегоните коров в Россию, на Белгородчину…
- Тю! Коров…
- От тебе й «тю»! Стадо не должно достаться врагу! Фураж сейчас поважней снарядов будет… И отставить пререкания в военное время! Пункт сбора рогатой скотины со всей Харьковщины – поселок Валуйки, юго-западнее Белгорода. Вопросы есть? – вопросов нет! Выполняй! И помни – ты не Антон, за коров головою!..
- Та я, дядя Василь…
- Шуткую. Иди.
***
В июле в степи день долгий, но коровы – не солдаты, идти без привалов не соглашались. Это ж хорошо еще, что идти пришлось вдоль Оскола и Донца, было чем коров поить. И еще под вечер, у Балаклеи, удалось часть коров выдоить – спасибо местным бабулям. А то ревели так, что никакой мочи не было слышать. Когда начало смеркаться, удалось прибиться к военной части на околице Купянска. Не гнать же коров на ночлег в город! – трезво рассудил Борис. Правда, командир артиллерийской батареи капитан Бойко потребовал было с Бориса двух коров «за постой».
- Не имею права, товарищ капитан! – Борис говорил еле слышно, но твердо. – Державное задание. От выдоить бы их…
- Доить будете сами, - махнул рукою Бойко, странно глянув на Бориса. – Ведра и котелки под молоко получите у Стецкова, нач.тыла. А выдоите – ночевать ко мне в блиндаж.
…Когда на улице было уже «глаз коли», и Борис с ног валился, он пришел в блиндаж к капитану и, растолкав спящего Витьку, выпровадил его стеречь стадо.
Капитан не спал, колдовал над картой в колеблющемся свете коптилки из снарядной гильзы.
- Подойди сюда, хлопче – поманил пальцем. – Борька, кажется? Грамотный?
- А як же. Десятый класс..
- Ну, это ты брешешь. Положим, класс-то восьмой… И стихи читаешь, небось?
Стихов Борис не любил. Кроме «Паспорта» Маяковского. А то в них все про любовь… Даже у Константина Симонова, томик которого видел Борис у брата. Но были у того и хорошие, военные стихи. Про Халхин-Гол…
- Читаю.
- Маяковского?
- Константина Симонова.
- Та ну? – капитан удивленно выпрямился.
- …Так на войне
Товарища из-под огня, -
прокашлялся Борис, -
Боец выносит на спине.
И если под сплошным огнем
Он рухнет с ношею во тьму…
-… Другой, шинель стянув ремнем,
Пойдет на выручку к нему… Молодец, Борька. Он – видишь, кожанка, что друг твой укрывался? – Симонова кожанка. Забыл у нас, торопился очень. Были бы вчера – увиделись бы…
У Бориса подкосились ноги – кожанка Симонова!
***
Утро началось кошмаром – в едва светлеющем небе волна за волною налетали самолеты и с пронзительным свистом сбрасывали бомбы. Земля становилась на дыбы, бухали взрывы, летели комья земли , кричали люди, ревели коровы. Некоторые из них лежали на земле, у них дымились алые бока…
- Витька!!
… Кое-как похоронив друга – присыпав его землею во рву от взрыва снаряда – Борис потеряно брел по городской улице, гоня перед собою хворостиной двух коров, что успел выловить в утреннем аду. Вокруг горели дома и страшно кричали тетки. К груди Борис прижимал кожанку Симонова. Вдруг, подняв клубы пыли, возле него тормознула новенькая «Эмка».
- Товарищ капитан! – кинулся к Бойку Борис. – Вот ваша кожанка! А у меня… а я… - у хлопца затряслись губы..
- Брось коров! – голос Бойко был хрипло-отрывистый. – Пусть люди их по хатам заберут – им нужнее. Залазь!
Водитель газанул с ходу, и Борис упал на сиденье. В машине, кроме водителя и капитана, был усталый мужчина в штатском. Бойко натужно обернулся:
- Ты куда сейчас, Борька?
- Мне в колхоз… Я председателю доложить должен…
- Куда – «в колхоз»? - голос капитана стал злым.
- Так Сахновщина…
- Ясно. «Сахновщина», бля…немцы уже в Балаклее!! Владимир Иванович! – капитан обратился к штатскому. – Это наш человек. Друг Симонова – кожанку бачишь? Надо бы его пристроить…
- Поможем, Семен. Днем ФЗУ переправляем в Белгород – зачислим в штат, если хлопец толковый.
***
Август был сухим – как в наказанье. Пленные начали сходить с ума от жажды. По утрам роса садилась на плечи – пытались облизать потрескавшимися губами… Только кровью пачкали. Пленных были десятки тысяч – везде по степи, куда ни кинь взгляд. И большинство из них понять не успели, как очутились в котле… Вчерашние студенты, с одной трехлинейкой на пятерых… Поняли неладное тогда только, когда командиры стали отрывать «кубари» зубами. Без выстрелов и рукопашных обошла их лязгающая стальная армада и покатила на восток.
Антон в серой массе пленных оказался с краю, у конвоиров – парой солдат с губными гармошками и офицером. К исходу третьих суток, преодолев душевные терзания, Антон обратился к старшему, подбирая немецкие слова:
- Герр офицер! Так ведь нельзя! Пусть не кормить… Но дать воды надо!
Офицер удивленно посмотрел на очкарика – «Вы полагаете?» - и что-то тихо приказал рядом стоящему солдату. Тот гоготнул и, отстегнув от ремня флягу, несильно размахнулся и бросил ее в толпу. Мгновенно возникла куча мала обезумевших людей. Слышался визг и скрежет зубов по металлу фляги… Кто-то сипел и отхаркивался, растоптанный толпой… «Вы этого хотели?» - офицер похлопывал хлыстом по голенищу лакового сапога, солдаты, веселясь, дали из шмайсеров очередь над головами дерущихся. Куча мала рассыпалась, оставив несколько кровавых зубов, темную лужу на земле да раздавленную флягу. Антон сел на землю, охватив голову руками…
Дождь хлынул под утро четвертого дня. Трудно было ловить капли ртом, многие падали на колени и начинали пить из пузырящихся луж… «Не надо! Не пейте!..» - Антон метался между теми, к кому мог докричаться, нашел несколько уцелевших «скаток», заставил растянуть «корытцем» новенькие шинели… Так потом, от дождя к дождю, и пили пленные, отжимая понемногу воду из шинелей. А тех, кто не удержался напиться из луж, мучимых неудержимым поносом, из опаски пристрелили конвойные.
***
Уже похрустывали утренние заморозки, когда потянулась унылая колонна пленных на запад. Кто мог, поддерживали слабых, ибо не было сил от лишений, голода и холода. Шли вспять дорогой беженцев, бегущих летом от оккупации. То тут, то там по обочинам встречались брошенные узлы и подводы с перебитыми осями. Среди такого хлама подвернулось Антону детское пальтишечко. Не думалось, что сможет напялить на себя – мерз жутко – но натянуть удалось. Так и брел, на чучело похожий, с торчащими по локоть из пальтишка руками…
Как вдруг под вечер тоскливо сжалось у Антона сердце: колонна вступила в родное село. Все ближе и ближе была его хата. В безумной надежде обратился он к оказавшемуся рядом знакомому уже офицеру: «Вот мой дом, господин офицер… Нельзя ли мне будет – на минуту –подойти, мать увидеть?» Офицер близоруко прищурился, но признал просителя воды, владеющего немецким. Минуту помедлив, подозвал к себе конвойного с овчаркой : « Этот пленный – отработанный материал. Он уже не может быть врагом Вермахта. Отпустить, пусть умирает здесь.»
На трясущихся ногах, еще не веря себе, подошел Антон к родному тыну. А тут и мать вышла из хаты. Подошла к калитке, посмотрела на худющего седого старика в детском пальтишке: «Шо вы хотели, дедусь?» Прозрачная слеза повисла в седой щетине Антона: « Мамо! Та я ж ваш сын…»
Люди могут многое вынести. Отпоила мать с сестрами Антона картофельным отваром. А потом и молоко стали выменивать у соседок на добротные отцовы вещи (тот ушел на Сумщину к партизанам). Не заладилось у матери только с соседкой, Канащихой, обозвавшей ее семью «коммунистическим отродьем». На молоке стали розоветь впалые щеки Антона, и ходить он стал уверенней, когда морозным утром забежала в хату мать: «Сынок! Наши в село входят!» «Не зарано ли радеете, мамо?» - вздохнул Антон.
И действительно, часу не прошло, как в хату зашел офицер с холеным лицом и два красноармейца: «Где тут наш бегунок?» « Та цэ ж мой сыночек! – всплеснула мать руками. – Слабенький он… Его подлечить, выкормить треба…» «Не убивайся, мать! И подлечим, и покормим!» - ласков был с матерью холеный. Когда Антон с красноармейцами, провожаемый матерью, вышли на шлях, у тына, мстительно поджав губы, стояла Канащиха.
***
Напрасно всю свою жизнь ждала мать «без вести пропавшего» в войну Антона. Его вместе с десятком других «дезертиров» расстреляли особисты недалеко от родного села, присыпав ров мерзлыми комьями украинского чернозема.
А Борис закончил войну под Будапештом бравым командиром «тридцатьчетверки».