Год был холодный. Одно хорошо, - успели крышу на избу накрыть, братья помогали, хоть у них и семьи свои. Дранку драли, крыли, спасибо… Я то одна, у меня Танька, Миша маленькие. Над дровами навес сделать не успели. Что с неба, - то и на них... Лето короткое, холодней всё день ко дню. Так, по инею, по инею, и к снегу.
И перед зимой приблудился, по миру ходивши, дед слепой. Ни одёжи тёплой, ни обутки. Приютили по людски на холода.
Я на работе от свету до засины. На зерносушке, или лён прясть, мешки ткать - где чего… Картошка своя была, огурцы солёные в кадушке. Хватало, голодом уж не сидели. Вечером садимся, я детям по картошине, маме и старику. Огурцы с морозу прямо там же нарублю, и на стол. Со льдом ложкой прямо берём рублёное, да в рот с картошиной. Так вкусно было, казалось ничего лучше нету!
Дети уже помогают. Где пол помоют, стол ножом отскребут. А где и прясть подсобят.
Иду домой раз, уже к потёмкам, гляжу: старик слепой, вышедши, стоит в чунях возле дров. Голова босая, зипунишку одной рукой придерживает, другой рукой нащупает дровинку, поднимет, обколотит тут же об поленницу от снега, положит. Обколотит, положит.
Подошла к нему.
- Дедушка, зачем же ты тут стоишь, дрова снегом в ночь опять занесёт, не мёрзни, иди ты домой.
А он лицо своё слепое ко мне повернул, гляжу, а у него слёзы текут.
- Стыдно, матушка, за стол садиться не работавши, хлеб есть. Хоть чем-то помочь тебе, ты ж всю семью тянешь…
Взяла его за руку, домой веду, сама плачу!
Вот были старые люди-то…