Женщине так трудно быть одной.
Но с мужчиной ещё труднее.
Ведь мужчина так ценит свободу...
Абэ Кобо
Мост. Мы едем в машине под проливным дождём, дворники устали бороться. Им не хватает сил справляться с потоками воды. А мне не достает слов, чтобы убедить тебя не уезжать в далёкую Австралию.
Как… я буду без тебя,
Жить… буду без тебя,
Где буду без тебя?
Вдруг помогает мне Кристина Орбакайте голосом из приёмника. Ты же со словами «замучила попса» ищешь другую мелодию, удовлетворяющую высокому стилю и слогу, созвучную настроению.
Увлечённо рассказываешь об Австралии, в которой побывал однажды и заболел ею навсегда. Почему? Там всё реальное! Никаких абстракций - нигде и ни в чём. Естество брызжет отовсюду, проявляясь хоть в живописи, хоть в литературе, хоть в скульптуре. И каждая эпоха, подчёркиваешь, имеет своего Микеланджело.
– Хм… Причем здесь Буонарроти, де Франческо де… и Австралия? – не понимаю я.
– Это образно о таланте и гениальности. Этакая классическая безбрежность…
Хм… Для меня безбрежность – океан или море.
– А помнишь, как мы собирали ракушки и были счастливы - в них не было моллюсков? – пытаю тебя.
Мы брели по мокрому песку, волны омывали ступни и откатывались обратно. Радовались как дети. Солнце палило нещадно, спасал лишь лёгкий бриз… И вдруг как гром среди ясного неба:
- Викусь, ты умная и поймёшь. Ты мощный тайфун, смывающий препятствия на пути. Ты сильная!
- Ну да, ну да - настораживаюсь я, а про себя отмечаю. - Восхищаясь мощью и выносливостью женщины, мужчина не прощает ей силу. Хотя взвалить на хрупкие плечи побольше – дело привычное. А что? Лишь бы выдюжила, вытерпела, на скаку остановила, на худой конец горящей избы не испугалась.
– А она... – продолжаешь тихо и задумчиво, - слабая...
Понимаю… Говоришь об очередной блондинистой особе, которую успел разглядеть среди песка. И не только заметить, но, похоже, и закадрить!
- Беспомощная… Утончённая, такая… Безмолвная…
- Какая, какая? – на последнем слове с удивлением открываю глаза.
- Ну… - смущаешься на минуту и уже с твёрдостью произносишь. – Классическая.
- А я? Я-я-я… – кричу на весь мир, - попса?
- Ты? – улыбаешься. - Ты, Викуся, мощный хай-тек!
- О-о-о! Добрались до маминого любимого словечка, - смеюсь сквозь слёзы и сравниваю Андрея с мамой.
Ну почему ей, как и ему, всегда всё ясно? Это чёрное, это белое, это наши, это враги. Мы победим, потому как «красные», а белые, «голубых кровей», пусть не стоят на пути – сотрём в порошок! Все архитектурные излишества, абстрактные и модерновые изыски в музыке, живописи, театре, непонятные уму и не принятые сердцем, она называла ёмко - «хай-тек»!
- Мама… - пытаюсь рассказать о непростой ситуации с Андреем. Она долго слушает, между делом закручивает банки с компотом, внимательно изучает ТВ с очередным реалити-шоу и, наконец, как топором рубит:
- В твоей жизни – полное пиано!
Это она об итальянце Ренцо Пиано - стилисте, замороченном на том же хай-теке.
День. Очередной из десятка, сотни, тысячи. Создаёт кислородное голодание вопросами, роящимися в голове. Разговариваю по телефону, разгребая накопившиеся проблемы. Во сколько отправлять макет, загвоздка с рекламодателями, проблемы с типографией. Но главное: как я… буду без тебя, жить… буду без тебя?
- А ты железо! Какой напор? - присвистываешь удивлённо. - Как ты успеваешь всё разрулить?
- Успеваю. Вот только догнать тебя не могу… Нет сил достучаться!
Слепоглухонемота безответной любви: ты говоришь - тебя не замечают, ты кричишь - тебя не слышат.
- Какая семья, какие дети? Тебе это надо? Ты же успешная женщина! – возмущаешься, когда в очередной раз пытаюсь сказать о главном.
Рассуждаешь так, потому что пока увлечён блондинкой. Но после бурных ночей, проведённых с нею, чувственное охлаждение заставляет резюмировать: «Полная идиотка!» Удивляешься открытию, оправдываешься и даже обижаешься на меня.
- Пойми, ты любишь м-м-м… как Родина-мать. Заботливо, сильно, настойчиво и удушливо до… тошноты. Сначала петлю затягиваешь, а потом разводишь руками, когда я вдруг увлекаюсь необязательной, негнетущей, лёгкой особой. Ведь хочется сво-бо-ды!
Ага. Тебя пьянит свобода, как тех самых аборигенов. Австралийский абориген? Хм… Что-то новое прокралось в твоё сознание и размножается с невероятной скоростью. Потянуло в первобытный Эдем? Постоянства не хочется? Ну знаешь, свобода свободой, а осёдлость – шаг с качающегося корабля на берег – обретение твёрдой почвы, наконец.
- Жестокость «детям природы» не свойственна. У них нет зависти и тяги к соревнованию, хотя есть уважение к спорту. Да-а-а, они не видят нас в духовной жизни. Мы материалисты, они нет! Если сломалась машина, не будут ремонтировать её, просто бросят и уйдут, - горячо убеждаешь ты.
- А для чего аборигенам автомобиль? - мой вопрос обескуражил и заставил замолчать.
- Притом, «дети» эти, попадая в цивилизованный мир, спиваются! Алкоголь, наркотики…
Ты молчишь.
- Они также нюхают бензин… - добавляю для пущей убедительности.
- О-о-о! – наконец, восклицаешь и выдаёшь, - ты для меня бензин, алкоголь и все вместе взятые наркотики!
Слова любимого вдавливают в кресло, уменьшаюсь, как та Алиса, съевшая волшебную таблетку, и чувствую себя уже африканским пигмеем. В голове закипает мысленная каша: какая разница, кто от кого произошёл; куда двигались народы Океании и зачем они кочевали с острова на остров? А-а-а, поняла: они перемещались по зову Природы, пока не попали в Австралию! Есть пришельцы и с острова Сахалин.
Замечательно! Все дороги ведут в Австралию, где одно племя произошло от страусов, второе – от крокодилов. Третье… Хм… Ты и крокодилы? Или ты и страусы! Так вот почему ты так увлечённо рассказываешь о страусиных фермах. Безудержное стремление к свободе превращает жизнь в пустыню, где лишь песок и спрятавший в него голову СТРАУС.
Любовь стихает и душа уменьшается в объеме? Нет, чувство к тебе не исчезает. А прячется за делами, работой. Но место для Любви, определённое Творцом, - Душа. И сейчас там пустота. Зудящая, звенящая и даже изнуряющая.
- Что хорошего в страусиных фермах, которых в мире сегодня пруд пруди.
- Это же яйца!
- Хорошо, не кролики с их ценным мехом… – пробую шутить.
- Какой мех, какие кролики? Это же страусы! Из одного лишь его яйца можно сделать яичницу и накормить около восьми человек?!
- А любовь? – тихо, почти шёпотом выдыхаю я.
- Что ты носишься со своей любовью, как курица?!
- Это я курица? А знаешь кто ты? Ты… ты… страус! Ты боишься быть скучным, пресным. Да-да, самый настоящий СТРАУС! Вытащи голову из песка, оглянись вокруг!
Мы замолкаем. Дождь усиливается. Продолжаю размышлять и... вспоминаю подругу, потерявшую мужа. Витёк у нее был ещё тот ходок по женщинам. Но Наташка смотрела на это сквозь пальцы. На поминках, когда мы остались вдвоём, она разговаривала со мной, как мудрая матрона с мальцом-несмышлёнышем.
- Вики, ты без понятий... Какое уж тут облегчение, когда его нет? Совсем. Понимаешь, нет в этом мире. Да, пусть он ушёл от тебя к другой, пусть вдалеке. Но ведь жив, здоров. У него всё хорошо.
Закончился дождь и выглянуло солнце, осветившее улыбку и слёзы на моём лице.
Почему плачу? Потому что провожаю единственного, любимого – того, кто дан судьбой. Откуда уверенность? Чувствую каждой извилинкой, ощущаю до боли и дрожжи в коленках. Не знаю только…
С кем… я буду без тебя,
Думать про тебя,
До слёз тебя любя.