Мягкий тапочек Рены торчал из-под дивана, разделяя нижнюю линию его контура по золотому сечению. Рафиг резким движением выдернул его и аккуратно положил на ковровый половик. Второй из пары был неизвестно куда заброшен, когда они всей семьей, в панике, на ходу срывая с вешалок одежду, выбегали вслед за бригадой скорой помощи.
Сидя на диване, подперев кулаком щеку, Рафиг разглядывал домашнюю обувку любимой жены, сношенные ткани которой, повторяли рельеф ее ноги. «Смотришь на тапок, а в нем, словно в молекуле ДНК, записана вся история Рены, каждый ее день с утра до вечера, любой поворот головы, ее вздохи и зевки, перемещения по дому. По одному его виду я могу воссоздать ее образ, настолько живой, что хочется встать и идти за ним».
На дверной ручке в безнадежном ожидании хозяйки висел халатик, пропитанный запахами кремов и тела. Рафиг коснулся его рукой, погладил. «Ладонью чувствую тепло ее тела... или я уже начал это себе придумывать?» - он поймал себя на не веселой мысли. Не желая думать о дальнейших перспективах, Рафиг со словами «Все, пора идти» поднялся и направился к двери.
- Дети, я готов, спускайтесь, - обратился мужчина к сидящим в кухне. Взгляд его, по злой иронии судьбы, задержался на полубоком прислоненной к шкафчику сковороде на рабочем столе кухни. Таким образом сковороды ставила только его ненаглядная супруга. Но теперь думать об этих мелочах было больно, зная, что остались считанные дни или даже часы до того, как придется со всеми ними распрощаться.
Две дочери с понурыми плечами, заплаканными глазами и бледый сын вышли из дома вслед за отцом, оставив предметы и вещи дома шептаться о своих тайнах.
Печальное семейство направилось к припаркованному в соседнем дворе автомобилю сына. Половина дворовой площади была занята палаткой для поминок.
Прохладная роса на траве, шипящие струйки кипятка, стекающие с боков огромного золотистого самовара, запах халвы – зазывный и пугающий одновременно... Изнутри чадыра* доносился печальный и сдержанный перестук посуды.
Семья молча разместилась на сиденьях машины. Пристегиваясь, Рафиг думал: «Поминки, палатки в мае - это какой-то вызов природе, буйству жизни, ее кипению, это в противостоянии друг к другу. С одной стороны... С другой - это призыв к языческим частям наших натур не только оплакивать, горевать, но и праздновать смерть других, помогая им уйти в великолепии. Вот только как это выполнить?..»
А еще шестидесятишестилетнему Рафику думалось о том, что почти каждый, сидящий и вздыхающий в палатке, понимает, что когда-нибудь так придут на поминки к его родным и к нему самому. А это значит, что однажды все они умрут. Но от силы треть в это верит до конца.
Поздней ночью, по возвращению из больницы, Рафиг, «бродя» по интернету наткнулся на статьи о западной традиции прощаться загодя с теми, кому предстояло умереть в ближайшее время от тяжелых болезней. Близкие и друзья собираются и говорят доброе и хорошее о претенденте на уход, очередь которого стремительно приближается. Не потом, на поминках, а пока главное действующее лицо еще живо, напрямую ему самому. Человек, глядящий в лицо смерти, ощущающий ее дыхание, слышит искренние слова в свой адрес и имеет шанс умереть умиротворенным, со спокойным сердцем, зная, что оставляет о себе добрые воспоминания. А, выслушивая планы на будущее близких и друзей, бывает более спокоен за их дальнейшую жизнь и судьбу.
Рафигу пришлось по душе прочитанное, но как человек иных традиций, он не знал как подступиться к организации такого мероприятия. Ему особенно хотелось этого потому, что его подогревала уверенность в том, что Рене такая затея понравится.
- Доченьки, - обратился он к двум женщинам, разница в возрасте которых была одиннадцать лет, - Орхан, - обернулся он к сыну. - Сегодня к маме зайдете как... скажите ей что-нибудь хорошее... как любите ее... хвалите за все, благодарите... – он стал откашливаться, как при першении в горле, - потом... потом не ... можем не успеть...
У старшей дочери на глаза навернулись слезы, младшая фыркнула что-то и отвернулась к окну, сын сжал губы и, не мигая, смотрел на дорогу. Рафиг повернулся и стал разглядывать виды за окном. «Глупо говорю... А как сказать?.. Рена сумела бы им объяснить так, чтобы не ранить... и вообще, такие взрослые дети, у одной свои малыши, второй женат, младшей – 22 года уже, а я им диктую, что да как!»
В палату они зашли вчетвером, девушки тут же сели по сторонам от матери, сын встал у изголовья, а Рафиг немного помялся в ногах, разрываясь между намерением как-то руководитт процесом и огромной силы желанием расплакаться. «Это будет ужасно – старый киши*, ревущий во весь голос», - подумал он и, быстро покинув палату, встал за дверью.
Минут через десять выскочила младшая дочь. Ее глаза, щеки и губы горели, девушка смотрела куда-то поверх головы Рафика и часто обмахивала себя руками. «Не могу любить, я не могу любить, никого не могу любить», - повторяя эту фразу, почти бегом, она удалилась по коридору.
«Бедная девочка...», - сердце отца сжалось, - «ей всегда так сложно показывать свои чувства. Рена говорит – это все оттого, что она скорпион по гороскопу»
Вслед за дочерью вышел сын и просто встал рядом с отцом. Только шумное дыхание выдавало парня. Орхан положил руку на плечо отца, тот в ответ погладил его молодую, полную сил кисть. «Такая же когда-то была у меня. Тогда, когда мы с Реной встретились», - про себя отметил мужчина.
Из дверей палаты появилась старшая дочь. Она не сдерживала рыданий. «Моя малышка...», - подумал Рафи, - «вот кто никогда не прячет своих истинных переживаний». Отец обнял девушку, погладил по голове. «Мать двоих детей, а пахнет от нее также, как и тогда, когда она была маленькой девчушкой в пестром платьице.
Дочь пробормотала что-то невнятное.
- Что, гызым*?
- Мама тебя зовет. Где, говорит, этот муж мой, который обещал быть со мной в радости и печали. Шутит еще...
- Как всегда, - слегка улыбнулся Рафиг и, бережно передав дочь в руки ее брата, вошел в палату.
Рена, обмякшая и словно уменьшившаяся в росте, лежала на больничной койке. Попискивали аппараты. Кислородная трубочка под носом, система подключенная к вене через катетер.
¬– Вай-вай, Рена. Совсем ты обленилась, - Рафиг шутил, но чувствовал как жесткий ком раздирает изнутри горло, прорастает в грудь. - За тебя что-то дышит, что-то кормит и очищает, - он кивнул на тянущиеся к ее телу трубки и проводки.
- Имею я право отдохнть на старости лет, ай, Рафиг? – Рена не уступала мужу по части шуток. – Сам же говорил, что этим летом мы отправимся отдыхать и все-все за меня другие будут делать! Так и вышло... - На бледном, с сильно проступившими морщинами лице жены, заиграла слабая улыбка.
- Хватит уже отдыхать, - ответил Рафиг, в душе которого боролись два желания – вести непринужденную беседу, подбадривая жену и разрыдаться, упав рядом с ней на кровать. – Когда домой поедем, езизим*?
- Перестань стараться говорить что-то правильное, Рафа... Лучше скажи, как есть. Что думает мой Рафа?
После совсем короткой паузы Рафиг в сердцах произнес:
- Рафа думает, что все, все несправедливо... Это ты должна была меня хоронить, Рена...
- Хитер, хитер ты, Рафиг! А еще тридцать четыре года твердишь, что любишь меня! Нет, чтобы порадоваться – «Ай, жена, как хорошо, что тебе не придется страдать из-за моей смерти, переживать из-за наступившей старости, немощи, не красоты и морщин. Хорошо, что ты умрешь не совсем старой и страшной. Хорошо, что умираешь в окружении здоровых и благополучных родных. Вот так ты должен за меня радоваться, Рафиг! - Рена медленно приблизила свою руку к его руке.
- Да ты у меня куколка, Рена! Всегда была красавица и сейчас ты самая прекрасная куколка на свете...
- Ах, Раф! – она наградила его полным теплой благодарности взглядом, а в тихом до сих пор голосе послышались флиртующие нотки.
Как заплакать, чтобы снять этот груз с души, как не заплакать, чтобы не пугать ее? И плакать не может и не плакать не получается... Рев стоит в горле и мучительный страх, что любая секунда может оказаться последней. Как наполнить каждую секунду, чтобы не жалеть в ту последнюю, что не досказал чего-то самого-самого нужного, правильного? О своей любви за годы совместной жизни они говорили столько и такими разными языками и многими способами, а сейчас не находится ни одного подходящего, чтобы высказать все важное, когда один из них на пороге вечности. Как высказать, что ему нечего делать здесь без нее, что все его умения и заслуги будут ни к чему и вряд ли он справится с жизнью, что в большом, что в малом?
- Мой красивый муж думает что он ничего не умеет без меня, - сказал вдруг Рена, изучая внимательно его лицо и, как все эти годы, читая прямо в сердце. - Не обманывай себя, Рафа. И еду разогреешь сам, и носки постираешь... наконец-то второй из пары теряться не будет, - Рена подмигнула мужу.
- Ничего я не умею без тебя, Рена!- воскликнул Рафиг
- Ай, киши, совесть имей, я тебе мама что ли, Аллах ону рехмет елясин*!
Рафиг грустно улыбнулся.
- Все равно, несправедливо. Шестьдесят четыре года, ты совсем молодая! Что такое шестьдесят четыре?
- О чем ты говоришь!? Несправедливо? Я так не чувствую. Это твое ощущение, дорогой... это твой мир рушится. А я по-другому все это вижу... Раф, у меня врожденый порок сердца, ты же знаешь. Уже тридцать четыре года ты это знаешь... Сначали удивлялись, что я родилась живой, потом прочили смерть в детстве. Когда меня обследовали в двадцать пять лет, врачи в один голос утверждали, что я до тридцати не дотяну. А я в тридцать только тебя встретила. Рафиг, у нас трое детей. Младшую когда мы родили? Сколько мне было? 42? Со здоровым сердцем на это женщины не решаются...А ты говоришь – несправедливо. Двое внуков... В тридцать я забыла о своей болезни. Она дала мне шанс, а теперь пришла за мной.
- Да, она увидела меня, твоя болезнь, и отступила. Поняла, что со мной соперничать бесполезно, - перевел все в шутку Рафиг. Добавил серьезно:
- Рена, у тебя есть просьба?
- Конечно, Рена ответила, не задумываясь, как будто знала, что он задаст этот вопрос – даже две. Прошу, умоляю, как бы ты этого сам не хотел, не пытайтесь меня вернуть к жизни дефибриллятором, искусственным дыханием...ничем вообще!. Помню, как бедную мою мать, бригада скоро помощи пыталась реанимировать. Зрелища ужаснее я не видела... Она уже уходила, а ее насильно еще несколько минут возвращали и возвращали... Никогда не забуду ее взгляда, умоляющего отпустить ее и дать уйти... Обещай, Рафиг...
- Рена... обещаю... Это я тебе обещаю.. не допущу такого... А вторая просьба?
- Рафа, умирай, пожалуйста, счастливым, а не с горя, не от страданий. Когда придет время - принарядись, коньяку того, что со свадьбы остался, выпей, одень костюм, перечитай книгу любимую или наши с тобой письма. С внуками поболтай напоследок, пожелай им долгой жизни, детей приголубь. Вот так, а не от нервов или обид.
- Я одену тот костюм, который сшил себе на свадьбу Олега.. Помнишь?- Рафиг хитро заулыбался.
- Рафиг, ты издеваешься? Не вздумай, в том костюме я тебя на тот свет не пущу! - возмущение Рены выглядело настолько серьезным, что Рафиг так и увидел картинку – жена с метлой в руках гонит его врат Рая. Рассмеялся. Ком в груди и горле чуть помягчел, перестал быть таким напряженным. Рафиг мог дышать легче.
- Раф... если ты все сделаешь правильно, как я попросила, обещаю - приду тебя встречать...
- ...
- Там, на небесах, я нам местечко подготовлю и приду как раз в тот момент, как ты этот мир покинешь. Надеюсь, там я буду выглядеть лучше, чем сейчас, - Рена дотронулась пальцами до желобка, качающего в ее дыхательные пути кислород.
Ком в горле снова распух.
- Гыз*, а вдруг ты снова родишься уже к тому времени, как я скончаюсь? И будешь озорной девчонкой гулять по парку или милой студенткой сидеть на лекции.
- ...Ммм... Рафиг, я отпрошусь! Знаешь, как это будет? Мне в небесной канцелярии выдадут бумажку по которой временно можно будет покинуть ту жизнь.
- М-да-а-а?.. А что с тобой в той жизни будет в этот момент?
- Сознание потеряю. Пока меня будут в чувство приводить – я к тебе сбегаю, встречать. Прежде, я частенько задумывалась – интересно, куда душа девается, если человек в обморок падает или спит без снов. Теперь поняла – встречать своих. Обещаю, приду тебя встречать...
Муж и жена улыбнулись друг другу, каждый из них глядел в глаза, которые вот уже тридцать четыре года называл любимыми. Рафиг осторожно пересел на кровать жены, приобнял ее. Рена положила голову ему на грудь. Услышала громкий стук сердца.
- Ну, может быть, тогда мне будет на стыдно, любимая, потерять сознание на минуточку, когда ты ... уйдешь. Упаду в обморок, чтобы встретить тебя там, а потом - бегом обратно, к детям, внукам... м?
Они обменялись долгим взглядом. И заплакали.
Чадыр - Шатер (азерб.)
Киши - Мужчина (азерб.)
Гызым - Дочка (азерб.)
Езизим - Моя дорогая (азерб.)
Аллах рехмет елесин - Да упокоит Бог его душу (азерб.)
Гыз - девушка (азерб.)