Мои ушедшие друзья

    
          По улице моей который год
          звучат шаги - мои друзья уходят…               
                Б. Ахмадуллина


МОИ УШЕДШИЕ ДРУЗЬЯ

АКОП АНАНИКЯН
Замечательного художника Акопа Ананикяна я очень любил. Акоп был старше меня почти на двадцать лет. Он был родом из Гюмри. Среднего роста, с пышной шевелюрой, мягкими чертами и удивительно добрыми глазами. Вообще многие талантливые живописцы были уроженцами этого весьма самобытного и колоритного города. Когда у меня начинались нервные перегрузки, я спасался у него в мастерской.
Мастерская располагалась в самом центре Еревана в полуподвале и, несмотря на недостаток освещения, Акоп умудрялся писать свои глубокие, наполненные большим смыслом и чувством  картины.
- Рад тебя видеть. Заходи. Я как раз закончил две вещи. Их еще никто не видел. Ты будешь первым!
Он прекрасно знал, что его живопись мне нравится и всегда показывал свои новые работы, выставляя их прямо на пол, прислонив к стене.
Акоп внимательно выслушивал мои замечания, возможно не всегда верные, но искренние. А затем либо их принимал, либо нет. Я же никогда не пытался навязать ему свою точку зрения, ни на чем не настаивал, понимая, что чувствую его живопись иначе, чем он сам. Показывая свои работы, Акоп обычно объяснял, что навеяло ему сюжет, и рассказывал предысторию картины. Так что я видел эти полотна как застывшие мгновения бесконечного движения.
Его неторопливая, полная мягкого юмора речь действовала на меня успокаивающе, а обстановка мастерской, запах красок и растворителей добавляли положительные эмоции.
- Ты понимаешь, меня мучает мысль, что я в долгу перед друзьями, которых потерял, и мне хочется что-то сделать в  память о них. Я писал с натуры их портреты, пока они были живы, затем по памяти, но это все было не совсем то, чего мне хотелось. Чего-то не хватало, чего-то объединяющего их всех со мной. Вот посмотри, что получилось. Это всего лишь пробный вариант. И он вынес из чулана, где хранились его работы, небольшое полотно, на котором был изображен пожилой мужчина, необыкновенно грустный, сидящий у надгробия на котором стояла бутылка вина и две полные рюмки, рядом была разложена нехитрая закуска – лаваш, сыр и зелень. Фигура мужчины выражала растерянность и неприятие того, что он вынужден разделить хлеб и вино с неодушевленным камнем. Картина называлась «У могилы друга».
- Слушай, ты стремился к обобщению и вроде бы добился своего. Но картина чересчур печальная. Может ее стоило бы сделать более светлой, чтобы она напоминала и о счастливых моментах, связанных с твоими ушедшими друзьями.
- А как?
- Дай больше солнца и попробуй уйти от кладбищенских мотивов.
- Не знаю…. Понимаешь, тебе советы давать проще, чем мне им следовать. Объясни, что ты имел в виду.
- Ну как тебе сказать? Можно попробовать то же решение, но без прямолинейности.
- Переставить вино и остальное на стол? Так что-ли?
- Это было бы слишком просто. Может исчезнуть основная идея картины.
- Слушай, хватит мудрить. Давай попьем кофе. А можно и чего – нибудь  покрепче.
Акоп сварил кофе и вытащил початую бутылку «Отборного» коньяка, который не без оснований предпочитал остальным маркам. Ведь это был знаменитый «Финь-шампань», который уже около ста лет производился по Шустовской  технологии.
- Ты помнишь мою картину «Тайное свидание», где «бардакчи» (содержатель публичного дома) Амо  подсмотрел свидание своей невестки с любовником? Я ее писал со слов моей бабки. Потом был большой скандал на весь город. Она не была виновата. Ее совсем девчонкой  насильно выдали за нелюбимого.
Картину я помнил. Она была очень выразительна, а от подглядывающего свекра так и разило предстоящим скандалом и неприятностями.
-Так вот, недавно ко мне пришел правнук этой грешницы и уговорил продать картину. Он увидел ее на выставке.
- Ну и что, ты продал?
- Да. Ведь жить-то на что-то надо. Я же должен содержать жену и дочек.
- Интересный ты человек. Что ты оправдываешься? Ты же картины пишешь не только для себя и своего круга общения. И чем больше ты их продашь, тем больше людей их увидит.
Затем он стал расставлять те полотна, которые мне особенно нравились, сопровождая каждое очередной байкой, сдобренной смачными ленинаканскими словечками. Он поставил на мольберт одну из своих старых работ «Письмо от сына». Семья собралась за большим столом. Старики, женщины и дети. Старшая девочка уже в который раз перечитывает письмо. В дверном проеме стоит соседка, опершись плечом, на котором висит тяжелая сумка с письмами. В глазах у всех слезы радости – он жив и здоров. По крайней мере – был, несколько недель назад. Картина очень трогает. Видно, что художник это видел и пережил.  Это одна из моих любимых работ и дома у меня висит эскиз к этой картине, выполненный пастелью и подаренный мне Акопом.
Через некоторое время он спросил;
- Ну что? Успокоился? Не бери в голову. Все проходит в этой жизни, пройдет и это.
Через полгода Акоп ушел из жизни. Ушел внезапно во время застолья с бокалом в руке. Это была одна из самых больших  моих потерь.
Облик этого замечательного человека очень точно передает портрет, написанный сангиной талантливейшим Минасом  Аветисяном, который получил из рук Акопа свои первые краски.

БАГРАТ ГРИГОРЯН
Мы были ровесниками. Родились в один год незадолго до войны. Отцы наши воевали. Баграт родился в Ленинакане и, очевидно,  должен был стать либо железнодорожником, либо художником (две самые распространенные профессии в Ленинакане). Слава богу, что он стал живописцем. Иначе мы потеряли бы одного из очень интересных армянских художников, тяготевших к сюрреализму. В то же время, он писал в лучших традициях армянской живописи. Характером своим он напоминал Ван-Гога: та же детская наивность, сверхчувствительные оголенные нервы и полная неуверенность в себе.
Писал он деревенские пейзажи. Тогда армянских художников привлекала  самобытная красота сёл Ехегнадзорского района, особенно деревня Малишка, ставшая для них своеобразной Меккой. Пейзажи были солнечные, яркие с обязательным присутствием одной человеческой фигуры и домашнего животного. Кроме пейзажей он писал натюрморты с керосиновой лампой, по-разному передавая волшебную красоту приглушенного освещения, или интерьеры мастерской живописца, косвенно создавая через него, обобщенный образ художника и пытаясь раскрыть таинство творчества.
Все работы, как правило, отличались четким рисунком и фантастически разбросанными по холсту красками. Его полотна в смысле стиля были несколько эклектичны. Наиболее яркие достоинства каждого из известных стилей использовались одновременно,  придавая его работам особую неповторимую выразительность.
В силу своего характера, заниженной самооценки и неприятия деловой составляющей в искусстве, он был художником не очень успешным в обывательском понимании. Картины его продавались плохо, несмотря на массу достоинств. Некоторые его недолюбливали, поскольку он был максималистом и  идеализировал все, что было связано с живописью, не прощая своим коллегам даже незначительные слабости, которые, по его мнению, развращают художника, превращая его в торговца. Его не принимали в Союз художников и старались не выставлять.   
У Баграта было три кумира: англичанин Френсис Бейкон и армяне Аршил Горки и Минас Аветисян. Он мечтал достичь философской глубины первых двух и минасовской чистоты цвета, выразительности и кажущейся простоты  композиции, забывая о том, что сам он и все они были очень разные и в жизни и в искусстве.   
Мы с женой очень хотели ему помочь и решили организовать персональную выставку в обход министерства культуры и союза художников Армении, которые его упорно не хотели замечать.
Марина, моя жена, в то время работала в Комитете молодежных организаций при ЦК комсомола. Дождавшись отъезда председателя комитета на Ближний восток, она договорилась с ответсекретарем Давидом Казаряном, дирижером по профессии, что Комитет молодежных организаций Армении выступит в качестве официального организатора выставки и предоставит помещение. Баграт подготовил макет буклета выставки, Минас написал текст. Буклет  напечатали в типографии Ереванского НИИ математических машин.
Общими усилиями собрали около ста работ, в разное время подаренных друзьям и знакомым, а также находящихся в частных коллекциях, музее современного искусства и в его мастерской. Экспозицию составил уже известный тогда искусствовед Генрих Игитян.
Выставку открыл директор музея Мартироса Сарьяна – Шаэн Хачатрян. В первый день посетителей было не очень много. Затем молва разнесла по городу весть о состоявшейся несанкционированной акции, и на выставку хлынул народ. Небольшой зал КМО не мог вместить всех желающих, и на улице выстроилась очередь. Возмущенный председатель Союза художников поднял шум, но это уже не имело значения. На выставке побывали почти все любители живописи. Не преминула откликнуться и пресса. Коллекционеры тоже – было продано несколько работ. Отзывы были самые противоположные, что еще больше подогревало публику. В конечном итоге под давлением общественности Баграта приняли в Союз, и через некоторое время ему была предоставлена нормальная мастерская.
Это была первая и   последняя персональная выставка Баграта Григоряна.
К сожалению, Баграт рано ушел из жизни и оставил после себя сравнительно немного  картин. Три его работы  находятся у меня дома. Они очень хороши. Особенно, его загадочный автопортрет с женским лицом, полными грусти глазами и ускользающей улыбкой Джоконды

ВРУЙР ГАЛСТЯН
На улицах Еревана часто можно было встретить медленно идущего, чуть сгорбившегося длинноволосого мужчину с лицом латиноамериканца. Это был Вруйр Галстян – талантливый художник и весьма колоритная личность. Неожиданно женившийся в уже более чем зрелом возрасте на женщине много моложе его, всегда удивлявший своими эпатажными выходками, вдруг стал солидным главой семейства, расчетливо экономным и деловым. Он даже научился торговаться с покупателями. Частыми сюжетами его картин были автопортреты, натюрморты с древнеегипетскими и восточными масками, а также Дон Кихот. Иногда он писал урбанистические пейзажи.
У Вруйра было потрясающее врожденное чувство цвета и композиции. Великолепные работы получались как бы сами собой. Автопортреты были восхитительны. Портретное сходство, достигнутое совершенно немыслимым сочетанием разнородных прямоугольных цветовых пятен при почти полном отсутствии контуров черт лица  поражало воображение. Лицо, написанное в такой манере, обычно занимало весь холст. Автопортретов было великое множество. Они как бы подчеркивали исключительность их создателя. Тема Дон Кихота отражала одиночество художника в окружающем мире. А натюрморты, выполненные обычно в желто-зелено-оранжевых тонах, на мой взгляд, были не очень интересны по своему содержанию, но пользовались успехом и писались обычно на продажу
Злые языки говорили, что на продажу он пускает только копии, выполненные его женой, будучи не в силах расстаться со своими собственными произведениями. Ограниченную тематику своих работ он объяснял тем, что совершенства можно достичь лишь не разбрасываясь, и приводил массу примеров из жизни великих, интерпретируя их по-своему.
- Вот, например, Леонардо. Он писал в основном женские портреты, хотя и сторонился женщин. А почему сторонился и не вступал с ними в физический контакт? – Не хотел разочаровываться. Потому и писал только портреты мадонны – величайшей из женщин. Даже Мону Лизу облагородил почти до иконы.
Спорить с ним было трудно, да и ни к чему. У человека была своя незыблемая точка зрения на все.
Он постоянно жаловался на дороговизну французских масляных красок, а другими писать не хотел.
- Я же не какой-то там …, - и называл весьма маститого, обласканного властью, народного, академика и т.д., - чтобы писать мертвые бесцветные картины.
Вруйра уже нет, но его работы, выставленные в Музее современного искусства, продолжают поражать воображение.
Такие личности, как Вруйр, придавали нашему городу своеобразный неповторимый шарм, который, к сожалению, исчез после того, как город потерял свое лицо в результате прихода к власти АОД1 и последовавшего за этим и не прекращающегося до сих пор «тихого» геноцида интеллигенции и коренных жителей Еревана. 

ДАВИД И ГЕНРИХ МАЛЯНЫ
Были в Ереване личности, появление которых на людях вызывало массу эмоций у окружающих. Особенно это касалось людей публичных профессий. Таким был и Давид Мелкумович Малян – Народный артист Советского Союза, трижды лауреат Сталинскихпремий.
Часто на Проспекте Ленина можно было встретить стройного седого и красивого мужчину с крупной родинкой на щеке. Весь его облик дышал благородством и достоинством. Женщины были от него без ума, а мужчины, хоть и часто завидовали, все же отдавали ему должное. Иногда он появлялся со своей внучкой Наточкой – очаровательной девочкой с огромными серо-зелеными глазами.
Множество ролей сильных и решительных людей, которые, ему довелось сыграть в театре и кино, создали ему в глазах людей образ сильной и уверенной в себе личности. Иногда доходило до курьезов. В фильме «Зангезур» он сыграл роль руководителя большевиков Макича, человека бесстрашного и справедливого. Роль сама по себе была не особо интересной и довольно схематичной, но врожденное благородство актера, его мужественная внешность и великолепное исполнение заставляли верить в готовность этого могучего человека прийти на помощь любому обиженному и обездоленному. На имя Макича шли письма с просьбами и жалобами, и депутат Верховного Совета Армянской ССР Давид Малян помогал людям, используя свой авторитет и связи.
Он был очень деликатным и легко ранимым человеком, но эти его качества скрывались за обликом настоящего мужчины-хозяина жизни.
Давид знал множество стихов, которые чудесно читал на армянском, русском, грузинском и азербайджанском языках. Обладая недюжинным интеллектом, он умел раскрыть любой, даже хрестоматийный образ классической драматургии с самой неожиданной стороны. Особенно хорошо это получалось в шекспировских пьесах, где буквально каждую реплику нужно было домыслить самому, чтобы понять до конца и суметь раскрыть роль. Ведь многое в раскрытии роли автор оставлял на усмотрение актера. Роль Яго в «Отелло»-одна из его лучших работ. Давид сыграл не просто мстительного завистника и интригана, как принято трактовать этот образ, а при всем этом еще и глубоко несчастного человека, ставшего жертвой собственных страстей. Роль Яго он с успехом сыграл и на сцене Шекспировского Королевского театра в Стратфорде на Эйвоне во время празднования 400 – летнего юбилея Шекспира.
Очень интересно было послушать его впечатления от Стратфорда и Шекспировского юбилея.
- Я не могу представить, чтобы малограмотный меняла и ростовщик мог написать такие великие пьесы и восхитительные сонеты. Для этого нужно уметь тонко и глубоко чувствовать и прекрасно владеть изысканным английским языком, а  интеллектуальный и духовный уровень ростовщика для этого явно недостаточен. Здесь что-то не так.
Если бы Давид знал, какие баталии начнутся в кругах шекспироведов между стратфордианцами и их противниками в середине 90-х относительно тождества заурядного менялы Шакспера и величайшего поэта Уильяма Шекспира, он бы остался доволен.
Появилось несколько серьезных версий. Кому только не приписывали авторство, начиная от королевы Елизаветы I и до ростовщика Шакспера, который был неграмотен. Меня тоже увлекла эта загадка и сейчас наиболее обоснованной представляется версия И.М. Гилилова о том, кто же скрывался под псевдонимом Шекспир. Хотя даже его аргументация для доказательства своей версии недостаточно строга. Но так уж заведено у гуманитариев- эмоций и лишних слов всегда больше, чем строгих умозаключений.
Поездка в Стратфорд для Давида закончилась очень скоро. Когда у него кончились те мизерные деньги, которыми его снабдила страна, он попросился обратно, заявив, что достоинство советского человека не позволяет ему оставаться в Англии в роли нищего. Просьбу уважили, но с некоторым  недоверием. Более того, его демарш в советском посольстве расценили как поступок, недостойный Народного артиста СССР, поскольку он все деньги спустил не на дешевые тряпки и сувениры, а на дегустацию содержимого баров и угощение коллег. Это как раз и насторожило советских дипчиновников как явление из ряда вон выходящее.
Им, привыкшим трястись над  каждым пенни, понять такое было не под силу. Естественно, в партийные органы была направлена соответствующая «телега», но ее положили «под сукно», уж слищком популярен был Давид. Много всего было в жизни Давида, взлеты и падения, ошибки и успехи. Но в жизни без этого не бывает.
Огромную роль в его становлении как личности и артиста сыграла его супруга  - Перчануш Симонян, умная женщина, она обладала сильным характером. Они прожили вместе больше пятидесяти лет.
Генрих Малян, племянник Давида, народный артист СССР, талантливый режиссер, снявший лучшие армянские фильмы второй половины двадцатого столетия, был родным племянником Давида, сыном его брата. Первый фильм, снятый Генрихом Маляном совместно с Генрихом Маркаряном в 1960 году «Парни музкоманды» имел огромный успех. Затем были «Треугольник», «Мы и наши горы», «Айрик», «Наапет» и «Пощечина» - последний фильм Генриха, снятый в 1980 году. Всего шесть, но зато каких! Все фильмы наполнены глубоким философским смыслом. С одной стороны, они очень армянские не только по форме и содержанию, но и по мироощущению героев, которое очень тактично передается и зрителю. С другой - наднациональные, утверждающие вечные общечеловеческие ценности.
Строгий и решительный на съемочной площадке, в жизни он был очень незащищенным, непрактичным и скромным. Его фильмы знают и любят все, кто их видел, но не все, к сожалению, знают кто их автор.
Перед премьерой фильма «Ктор мэ еркинк» (кусочек неба Арм.), в российском прокате «Пощечина», он позвонил и немного помявшись, спросил:
- Если вы с Мариной не заняты завтра вечером, то, может быть, придете на просмотр моего нового фильма по рассказу Ваана Тотовенца? Для меня очень важно, как вы его воспримете. Но если не сможете придти, то ничего, вы же знаете, я не обижусь.
Для любого человека и для нас в том числе, подобное приглашение было большой честью. Но он подал его таким образом, что казалось, что просит нас об одолжении. На просмотр мы, конечно, пошли и получили огромное удовольствие, как от самого фильма, так и от блестящей игры великолепного актерского ансамбля.
Генрих мечтал снять фильм о Комитасе. Однако реализовать мечту не удавалось. Москва не воспринимала идею о создании такого, слишком национального фильма. Потребовалось несколько лет борьбы и уговоров, прежде, чем было получено разрешение. Он подготовил сценарий, подобрал актеров и даже начал съемки. Отсняв часть материала, Генрих вдруг отказался снимать дальше. Были и деньги и поддержка местных властей. Не было только удачного сценария и подходящего актера для первой части фильма о детстве и отрочестве Комитаса и, что самое страшное – пропало вдохновение. Это можно понять. Слишком много сил и нервов ушло на преодоление идеологических препятствий, а Комитас очень сложная, почти эпическая фигура в истории армянской культуры и даже косвенно сопоставить его с кем-либо из мировых музыкальных гениев невозможно. Он, как бы, сам по себе. Мистический и закрытый. Понимая это, Генрих отказался продолжать съемки. Он всегда считал, что лучше не снимать вообще, чем снимать плохо. И наверное именно поэтому все снятые им фильмы сразу же становились классикой.
Генрих успел создать свой театр. Поставленные им спектакли по сказкам Ованеса Туманяна очень самобытны и современны. При этом в спектакле нет никаких модных искусственных приемов осовременивания, которыми грешат многие, даже талантливые театральные режиссеры.
Он очень рано ушел из жизни. После его смерти на киностудии «Арменфильм» не было снято ни одного талантливого фильма маляновского масштаба, а театр продолжает жить и развиваться уже стараниями его дочери.

ЭДГАР ОГАНЕСЯН И АВЕТ ТЕРТЕРЯН
Две личности, без которых невозможно представить современную армянскую и мировую классическую музыку, совершенно разные, наделенные огромным талантом – от Бога и очень сложные. Люди, которые их знали, разделялись на две части: тех, кто их принимает и любит, и тех, кто завидует и относится более, чем негативно. В рядах последних было много их коллег- композиторов и старшего и более младшего поколений. Что делать? Такова судьба всех талантливых и незаурядных людей. Оба – Народные артисты, лауреаты государственных и иных престижных премий, признанные не только у себя на родине, но и далеко за ее пределами и ставшие ненужными в постсоветской Армении, как и многие другие достойные и талантливые люди. Всюду восторжествовали мещанская серость и агрессивное невежество, и в музыке тоже. Они оба не смогли это пережить.
Эдгар был человеком публичным и весьма активным. Ему, помимо творчества, были необходимы еще и дополнительные возможности для энергетической разрядки. И он всегда, наряду с музыкой, занимался общественной и административной деятельностью.
Гарик, как его называли близкие, был сыном тетки моей жены и внучатым племянником крупнейшего армянского лирика Вагана Терьяна. Нас связывали не только родственные узы, но и глубокая взаимная симпатия и уважение, которые переросли в тесную дружбу, продолжавшуюся больше 40 лет. Мы общались не очень часто, но всегда знали, что есть рядом кто-то очень близкий, и это ощущение придавало сил и уверенности. Гарику пришлось перенести множество тяжелых испытаний и моральных и физических. Зависть, интриги, сплетни и поздняя страсть, обрушившаяся как снежная лавина, большие нагрузки, разрушение страны, в которой родился и вырос, привели к тяжелой болезни, лишившей его возможности писать музыку, нормально двигаться и общаться с людьми. Но он не терял присутствия духа и оставался таким же умным, доброжелательным  и немного ироничным, как и всегда.    
Гарик был любимым учеником и впоследствии другом гениального Арама Ильича Хачатуряна, и, видимо, Богу было угодно, чтобы именно он завершил балет «Маскарад» на музыкальные темы  Арама Ильича. Гарик вложил в этот балет очень много своего, он написал множество страниц партитуры, но настоял на том, чтобы его имя не фигурировало рядом  с именем Хачатуряна на афишах, хотя по справедливости он являлся его полноправным соавтором. Это была его дань памяти великого музыканта.
Он писал сложную, очень армянскую, «свою музыку». И даже, казалось бы, в таком «несерьезном» жанре как массовая песня, он выкладывался полностью. Не случайно его песня «Эребуни-Ереван», написанная в 1968 году к 2750 летнему юбилею города, разошлась по всем армянским диаспорам, стала гимном нашего города  и вызвала бурю зависти у товарищей по цеху.
Я был свидетелем случая, когда публика ошибочно приписала одну из песен Гарика другому композитору, весьма маститому и утомленному множеством наград и званий. Многие, в том числе и исполнитель песни, кинулись его поздравлять и пожимать руку. Он с важным видом принимал поздравления и раскланивался.
Но, как всегда, нашелся человек, который объявил во всеуслышание:
- А ведь песню-то написал Эдгар Оганесян…
Восьмидесятипятилетний «Мэтр» ничуть не смутившись, отреагировал очень интересно:
- Да?
 Что это-рассеянность «гения»?
Мы часто встречались в Дилижане, в доме творчества композиторов. Там было больше времени для общения, никто не отвлекал и не мешал. Гарик делился своими творческими планами, наигрывал на рояле куски из своих, еще не завершенных вещей, терпеливо выслушивал наши комплименты и молча улыбался.
Как-то, еще в дни нашей молодости, мы с женой случайно встретили его на улице.
- Что такие невеселые?- спросил он.
- Да вот ищем комнату. Хозяйка попросила съехать, так как наша дочурка иногда плачет по ночам и мешает ей спать. Никто не хочет брать жильцов с маленьким ребенком.
Гарик вытащил из кармана связку ключей, отстегнул один и сказал:
- Держите. Это ключ от  моей студии в здании дома композиторов. Там вполне можно жить.
Кое-кто из общих знакомых и родственников были удивлены его поступком. Но это удивление свидетельствовало о том, насколько они его мало знали, несмотря на многолетнее общение.
Ему еще не  было семидесяти, когда мы его потеряли.  Но каждый раз, приходя в дом, где он жил, ждешь, что сейчас выйдет Гарик со своей слегка застенчивой улыбкой и спросит:
- Что нового в старом, затасканном мире?
Авет Тертерян, или как мы его называли Фред, был человеком несколько иного склада, чем Эдгар. Он был весь в себе и своей музыке. Много лет почти безвылазно жил в Дилижане, где мы его время от времени навещали. В зимние долгие вечера, при погашенных огнях мы слушали его волшебные симфонии, не до конца понятные, требующие достаточно высокой музыкальной культуры и прекрасно воспринимаемые где-то после второго или третьего прослушивания. В его фантастические многозвучные и долгие аккорды вдруг врывались кометами армянские национальные инструменты- кяманча или дудук.  Это каждый раз бывало внезапно и неьбыкновенно красиво.
Сегодня  дудук знают во всем мире. Он стал участником многих музыкальных произведений не только армянских, но и зарубежных композиторов. Он звучит и с экранов голливудских фильмов и сопровождает рок и поп музыку. А Фред был первым, которому пришло в голову совместить, казалось бы, не совместимое. В его дилижанском коттедже стоял японский магнитофон, прикованный основательной цепью к батарее парового отопления. Эта цепь была предметом шуточек его гостей. Он же смущенно оправдывался:
- Меня уже несколько раз грабили, а это одно из моих орудий производства. Достать у нас  хорошую  технику, обеспечивающую приличное качество звучания, невозможно. Все очень просто и нет никакого пижонства.
Во время одного из республиканских семинаров научной молодежи, проводимого ЦК комсомола в Дилижанском доме творчества композиторов. Как обычно на стену был вывешен огромный лист ватмана, на котором любой желающий мог написать о том, что его волнует в данный момент. В работе семинара обычно принимала участие и творческая молодежь. Была там и известная поэтесса Алла Тер-Акопян. Фред слегка «положил на нее глаз» и на листе возникли следующие стихи
А. Тер-Акопян
Прошу заранее прощения,
Я с Аллой ждал давно общения,
Но, как бывает в странном свете,
Общнулся с ней лишь в стенгазете.
И на какой из тысяч стен
Возникнет Ваш особый ген?
Не повстречаться ль нам в газете
Ну, скажем, где-то в Баязете?
                Композитор и т.д.  В вечных поисках А.Т.
                Дилижан. 1973 г.
Тут же появился ответ:
Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть... о свиданьи в Баязете.
                Алла Т.
Затем последовало:
           Гениаллочке!
Баязет ты мой, Баязет.
Гений добрый тобою задет.
Не печалься. Ведь это осечка.
                Мы найдем веселее местечко.    А.Т.

Стенгазетный роман кончился ничем. Сегодня вряд ли можно будет встретить что либо подобное. Семинары научной и творческой молодежи остались в прошлом.
 Да и есть ли она сейчас такая  научная и творческая молодежь? Всех засосали рыночные отношения. 
У молодых людей стал пропадать интерес к науке. Исчезла романтика. Исчезло благородство. Исчез тонкий юмор. Зато восторжествовали невоспитанность и пошлость.
Общаясь с Фредом, люди чувствовали, что имеют дело с незаурядным человеком и музыкантом. Они обычно старались «войти в тему» и поговорить о музыке и сказать или сделать при этом что-либо значительное. Как-то раз он мне заявил:
- Ты знаешь, я недавно прослушал «Лебединое озеро»?
Я вытаращил глаза:
- Никогда бы не подумал, что для тебя это событие, заслуживающее обнародования.
- Если бы ты знал, в чьем исполнении!
- ?
- Мне его битый час насвистывал Карен Демирчян (Первый секретарь ЦК КП Армении).
Оказывается, они где-то пересеклись и довольно долго беседовали.
Кончилось тем, что Демирчян продемонстрировал Фреду свою музыкальную память.
- А ему нравятся твои симфонии?
- Он прямо не сказал, но мне показалось, что да. Из партийных боссов он, пожалуй, единственный, кого они могли бы заинтересовать.
С Фредом было очень комфортно. Доброжелательный и мягкий.  он умел дружить, не эксплуатируя дружбу и никого не напрягая. Таких людей вообще мало и их нужно беречь, пока они живы, чего мы, к сожалению, не делаем.

ФАДЕЙ  ТАЧАТОВИЧ  САРКИСЯН
Личность известная в Армении и за ее пределами. Одни его любили, другие завидовали и ненавидели. Третьи слушали и тех и других, понемножку сплетничали, но равнодушных не было. Человек очень разный.
Необыкновенно добрый и незлопамятный, он всегда был требовательным и иногда становился очень жестким. Обладая недюжинным природным умом, он старался не афишировать свои достоинства, а иногда даже скрывал их. Людям, которые его мало знали, начинало казаться, что он им в чем-то уступает, и они чувствовали себя с ним комфортно. Особенно это нравилось партийным деятелям, у которых возникала иллюзия своего превосходства. Но это была всего лишь иллюзия. На это попадались и некоторые амбициозные его помощники, которые были обязаны ему всем, но уверовав в собственную гениальность, со временем об этом подзабывали. Он умел управлять людьми и знал, что даже самый никчемный человек может быть полезен, если его правильно сориентировать. Все, кто хоть раз встречались с ним, называли себя его друзьями, и непременно хвастали этим, таково было обаяние этой личности. Затем некоторых начинала душить зависть. «Господи, да чем он лучше меня? Почему он – это ОН, а я, всего лишь я».
Его военная карьера складывалась очень успешно. К сорока годам уже полковник. Затем «ссылка» в Армению в качестве старшего военпреда и новый взлет. С 1963 года – директор Ереванского НИИ математических машин, затем генерал, доктор наук, академик, лауреат Государственных премий СССР, Председатель Совмина Республики, Президент Национальной академии наук, и уже на склоне лет -почетная пенсия–советник председателя правительства.
Титулы и должности прекрасно подходили ему, как хорошо пошитая одежда. Секрет успеха был в его необыкновенном  трудолюбии, чувстве ответственности и последовательности при решении даже самых незначительных проблем.
Настоящих друзей было немного, но это были интересные и достойные личности.
Такими были генерал-лейтенант Кирилл Николаевич Трофимов, Петр Степанович Плешаков – министр радиопромышленности СССР, Грант Петрович Петросян известный ученый-почвовед, Николай Владимирович Талызин - Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и некоторые другие.
К нему всегда обращались за помощью, и он никогда и никому не отказывал, даже в тех случаях, когда просьба была невыполнима. Обычно это бывало так. Проситель едва успевал изложить свою просьбу, а он уже снимал трубку соответствующего телефона и звонил нужному человеку. Результат не всегда бывал положительным, но проситель обычно уходил в хорошем настроении.
Как-то раз я зашел к нему в кабинет и застал такую картину. Одна из уборщиц, заливаясь слезами, рассказывала о смертельной болезни своей дочери. Кто-то ей сказал, что в Японии есть лекарство, излечивающее рак молочной железы. Она держала в руке промокшую от слез бумажку с названием и умоляла помочь достать. Он меня спросил:
- Блеоцин. Ты что-нибудь слышал о таком лекарстве?
- Нет, откуда?- Тогда он позвонил своему приятелю, профессору онкологу. Тот ответил, что слышал, но в Союзе его нет и. что чудес не бывает.
Фадей Тачатович достал телефонный справочник ВЧ, нашел нужный номер и набрал его.
Через несколько дней в Ереван прибыл молодой флотский офицер, который привез коробку с этим препаратом. Лекарство достали через военно-морского атташе в Японии. К сожалению, препарат не помог, несчастная женщина скончалась.  Но доброе дело было сделано.      
Он был трезвым политиком и мудрым хитрецом. Как-то раз, еще во время совместной работы в ЕрНИИММ, он вызвал меня и сказал:
- Ты можешь выполнить одну мою просьбу?
- Конечно.
- Ты даже не спрашиваешь какую. Сегодня утром меня вызвал Демирчян и спросил:
- Как ты смотришь на то, чтобы Гранта Сагояна, а не тебя, мы назначили заведующим отделом промышленности ЦК?
- Это очень хороший выбор.
 Ответил я Карену Сероповичу.
- Я тоже так думаю.- Сказал он.- В принципе вопрос уже решен, только ты ему ничего не говори.
- Я пообещал. Так что ничего я Гранту не скажу. Ну ладно, иди, работай.
Грант Самсонович Сагоян, бывший заместитель Фадея Тачатовича в то время был уже директором НИИ микроэлектроники. Должность же, на которую его прочили, была выше министерской.
Свою просьбу он прямо так и не высказал. Вечером я позвонил Сагояну домой и напросился в гости. Мы с женой поехали к нему. Грант Самсонович с супругой были несколько удивлены нашим неожиданным визитом, но старались не подавать виду. Поговорив на разные темы, я выпалил:
- Грант Самсонович, Вас в ближайшее время вызовут в ЦК и предложат пост завотделом промышленности, связи и транспорта.
-  С чего ты взял?
- Знаю.
- Откуда?
-Это неважно. Главное, что Вы уже в курсе и, соответственно, будете готовы.
Назначение состоялось через несколько дней. А через четыре месяца Фадей Тачатович был назначен Председателем Совета Министров Армении. Месяца полтора после этого назначения я ему не звонил. Однажды заходит мой секретарь и говорит:
- Вас просит к телефону Председатель Совмина! Я взял трубку.
- Ты что это меня совсем забыл? Не стыдно тебе. Весь город уже здесь перебывал, а тебя нужно ждать как зимнее солнышко. Мог хотя бы по телефону поздравить.
- Не хотел навязываться и стоять в очереди желающих приложиться к «ручке».
- Ах ты паршивец. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Вместо того, чтобы извиниться, ты мне яйца морочишь. 
Честно говоря, мне стало стыдно. Я очень любил и бесконечно уважал его. Он это чувствовал и соответственно относился ко мне. Я же, в отличие от многих, старался не эксплуатировать его расположение. Он все это понимал и очень ценил.
- Почему у тебя до сих пор нет правительственной связи?
- Да все некогда было заняться этим.
Мне не особенно хотелось иметь правительственную связь, хотя это было престижно, и она была не у всех директоров. Но имелись и свои неудобства. Обычно по этой связи всевозможное партийное начальство адресовало свои просьбы, которые обычно сводились к трудоустройству кого-либо из родственников или знакомых, либо к обеспечению их жильем. Трубку полагалось брать самому, и это было не очень удобно. Иногда просили назначить на приличную должность людей совершенно для этого не подходящих. Отказать было не всегда возможно. Тогда я прибегал к старому приему. Брал неделю на согласование с вышестоящей московской инстанцией, а потом заявлял, что Москва не соглашается. Никто из просителей ни разу не позвонил в Москву, хотя такая возможность имелась. Правительственный телефон мне поставили в тот же день.
Первый же мой визит к Фадею Тачатовичу был очень любопытным. Я приехал в назначенное время, и мы около часа беседовали о перспективах новорожденного НИИ, который я возглавлял. Затем пошли другие темы и я, понимая, что его время ограничено, попытался откланяться, но меня не отпустили. Наконец, минут через 15 я попрощался и вышел. В приемной было человек 30 членов правительства и партийных чиновников. Некоторых я знал. Они окружили меня и стали расспрашивать о делах, но в это время их пригласили в зал президиума и все ушли. Я спросил секретаря, в чем дело? Она ответила:
- Я сама хотела бы знать. Он ведь очень пунктуален, а тут заставил ждать членов президиума целых 15 минут. Они интересовались, с кем это он так занят, ну я и назвала Вас.
Я забыл об этом. Через некоторое время, мне срочно понадобилась приличная офисная мебель и кое-какая оргтехника для обустройства нескольких подразделений. Это все был строго фондируемый товар и для того, чтобы его получить, необходимо было за год подавать заявку в Госплан и ждать. Я набрался нахальства и позвонил по «вертушке»1 председателю Госснаба, с которым лично знаком не был. Я представился и услышал в ответ:
- Здравствуй, дорогой! Почему не звонишь, не заходишь? Неужели тебе ничего не нужно?
- Нужно и даже очень.
- Какие проблемы. Давай рассказывай.- Я рассказал. Он помолчал, а затем сказал:
- Ты знаешь действующий порядок и понимаешь, что твою просьбу мне очень непросто будет выполнить. Но поскольку ты обратился ко мне впервые, я обязательно постараюсь тебе помочь. И помог.
Я подумал, было, как здорово быть молодым директором союзного предприятия. Но потом вспомнил, что многих моих коллег обычно отсылали решать вопросы такого порядка через Москву. Меня осенила догадка. и я позвонил еще одному из министров, с которым тоже не был знаком. История повторилась, и моя просьба была уважена в обход действующего положения. Все стало ясно. Заставив ждать руководящую элиту в приемной по моей милости, ей дали понять, что ко мне нужно относиться внимательно. Так он опекал некоторых своих бывших сотрудников, перешедших на самостоятельную руководящую работу.
За время работы Фадея Тачатовича на посту Предсовмина, Республика совершила настоящий прорыв. Были построены новые железные дороги, создано много наукоемких и неметаллоемких предприятий в самых современных отраслях. Перепрофилировано несколько заводов, загрязняющих окружающую среду.  В срок завершались крупнейшие стройки. Тандем  Демирчян – Саркисян оказался очень эффективным. Они прекрасно дополняли друг друга. Затем произошли  землетрясение и смена руководства Республики в очень трудное и неспокойное время. Это был очередной непродуманный шаг Горбачева, вызванный его личной неприязнью к Демирчяну и наивной попыткой установить контроль над оппозицией путем уступок такого рода.
Время было очень сложное. Совершенно одуревшие от возможности выплескивать свои эмоции люди попали под влияние пустопорожних болтунов. Всевозможные перезрелые лаборанты и младшие научные сотрудники в области общественных наук, серенькие писатели и актеры, не сделавшие за свою жизнь ничего полезного, призывали к забастовкам и погромам. И люди, почувствовавшие вкус вседозволенности, принятой за свободу, пошли у них на поводу.
На митингах принимались резолюции о присоединении Нагорного Карабаха с требованиями принять соответствующее постановление Верховного Совета Республики. Обыватель не понимал, что такое постановление абсолютно ничего не изменит и не решит.
Вот тогда-то и выяснилось, что партийные чиновники оказалась не в состоянии противостоять толпе, а некоторые даже пошли на прямое предательство своих корпоративных интересов. Достаточно вспомнить какую «свинью» подложили С.Г. Арутюняну молодые партработники – бывшие комсомольцы, обеспечившие Тер-Петросяну необходимый перевес при избрании Председателем Верховного Совета Армении.
В это смутное время многие достойные люди были удалены со своих постов. Фадей Тачатович перешел в Академию наук на скромную должность академика-секретаря отделения физико-математических наук.   
Бисмарк однажды сказал, что после революций возникает проблема революционеров. Эта проблема в Армении возникла очень скоро. «Хлебных» должностей хватило не на всех горлопанов. И обделенные тут же ринулись в оппозицию, обвиняя своих более удачливых сотоварищей во всех смертных грехах. Так было и после Великой Французской революции и после 1917 года. Такова природа охлократии. В результате проиграли все. Выиграл только криминал.       
Ситуация в Академии сложилась безысходная. Это учреждение уже давно не пользовалось авторитетом, поскольку превратилось в тривиальную синекуру. Президенту Академии, всемирно известному ученому Виктору Амбарцумяну было уже далеко за 75. Академики, лишившись материальной поддержки государства, оказались в катастрофическом положении. Самые амбициозные, мечтавшие занять место Президента, сейчас старательно уходили в тень, и В.А. Амбарцумян передал свой пост Фадею Тачатовичу, оставшись Почетным президентом. 
Это было единственное правильное решение. Тут же начались стенания о том, что он, мол, военный, не создал научной школы, не занимался фундаментальными науками.
А ЕрНИИММ с многотысячной армией специалистов, ставший одним из ведущих научно-исследовательских учреждений в СССР, и еще десяток новых институтов и заводов в счет не шли. Видимо нужно было работать только на себя, как это делали все наши местечковые «фундаментальщики»,  не приносившие ощутимой пользы стране и людям.
Для того, чтобы спасти своих хулителей от нужды, Фадей Тачатович совершил беспрецедентный поступок. Он вытребовал у Президента Армении, относящегося к Академии довольно пренебрежительно,  значительную сумму в валюте для материальной поддержки ее членов. Эти деньги ежемесячно получал и выплачивал академикам он сам лично, понимая, что малейшая утечка на сторону могла перекрыть этот зыбкий источник финансирования. Это тоже стало предметом пересудов.
После завершения Карабахской войны ситуация в Республике несколько улучшилась и он с удвоенной энергией стал наводить порядок в своем хозяйстве. Щечки у академиков порозовели, желудки более или менее наполнились, вот только работать лучше не стали. Академия постепенно стала финансироваться и тут же появились желающие стать в ней первым лицом. Опять начались «старые песни» о научных школах и отсутствии монографий. А ведь для написания монографии необходимо иметь свободное время, которого у работающего человека просто не бывает. Либо это должно стать основным занятием на рабочем месте. Начались подметные письма и кляузы, вспомнили о возрасте - 80 лет! Дай бог каждому пятидесятилетнему такую же светлую голову, столько же энергии и трудоспособности. Начались беспочвенные обвинения. Дошло даже до того, что его обвинили в незаконной приватизации старого здания академии на ул. Астафян. Здание же решением руководства Республики было передано Армянской церкви и впоследствии снесено. Всю эту грязь вылили на человека, которому многим были обязаны,  и  до конца своих дней имевшему только то, что зарабатывал нелегким трудом. Но ему было не привыкать. Он всегда прощал своих обидчиков, простил и на этот раз.
Те, кто с ним долго работал и достаточно тесно общался, за глаза ласково называли его «папа». 
Мы спокойно относились к его маленьким слабостям. Когда он сильно сердился, то начинал ругаться, но всегда абстрактно, безадресно, никого не оскорбляя и не обижая. А еще он любил хорошую технику и собирал ее. У него была приличная коллекция магнитофонов. Такую в советское время собрать было непросто. Один из его заместителей как-то выразил недовольство по этому поводу:
- Люди собирают книги или картины. А тут магнитофоны.- Я спросил;
- А что, магнитофоны нельзя? Чем они хуже спичечных коробков, почтовых открыток, значков, или крышек от пивных бутылок? Некоторые собирают деньги и тоже ничего (мой собеседник был несколько скуповат).
- Ты его всегда защищаешь.
- А что, разве его нужно защищать? Я просто стараюсь быть объективным.
Как-то один из наших ребят, желая помочь известному живописцу и скульптору Ерванду Кочару, предложил поставить во дворе ЕрНИИММ скульптуру, символизирующую кибернетику. Скульптура называлась «Муза кибернетики», и Фадея Тачатовича  не без труда уговорили приобрести ее для института.
- Раз нужно помочь маэстро Кочару, пусть будет по - вашему.
Установили. Главным ее достоинством было авторство Кочара. «Папа» долго смотрел на нее, затем глубоко вздохнул и ушел.
«Дама» с нечеткой половой принадлежностью, со вспоротым животом, начиненным урбанистическими фрагментами, его не вдохновила. Ему больше нравилась «Саломея» Акопа Гюрджяна. И он, наверное, чисто по- мужски, был абсолютно прав.
Он все же стал собирать картины, пролив бальзам на раны своего бывшего главного инженера. У него собрана неплохая подборка работ известного французского художника армянского происхождения-Гарзу и не только.
Как настоящий мужчина он любил красивых женщин и был весьма галантным кавалером. Ему нравились высокие стройные женщины такого же типа, как и его любимая супруга. А еще он любил свежие огурчики и кино. Оказаться с ним вместе в командировке в Москве было серьезным испытанием. Иногда приходилось смотреть по два фильма подряд. Как-то раз я вместе с ним посмотрел две  серии «Золотого теленка», а затем еще две серии экранизации Мхатовского спектакля «Дядя Ваня». «Дядю» уже переварить было невозможно, но пришлось. Любые попытки сбежать пресекались с военной четкостью.
Если вдруг приходилось ужинать вместе с ним, в том числе и большой компанией, то счет всегда оплачивал только он. Поэтому мы старались избегать таких посиделок, что не всегда получалось. Это удавалось обычно тогда, когда у него бывали встречи с московскими друзьями. Чаще всего с академиком В.С. Семенихиным, министром радиопромышленности П.С. Плешаковым, зампредами ВПК Л.И. Горшковым и Ю.Е. Антиповым и другими известными личностями.
Кстати, о друзьях и приятелях. Среди них встречались люди, принадлежавшие к самым разным социальным слоям. Генералы и министры, академики и рабочие, бывшие городские хулиганы и «воры в законе»  и просто коренные ереванцы-товарищи детства. Главным критерием было не положение в обществе, а его личные симпатии. Люди дорожили этими отношениями. Попадались в его окружении и люди недостойные. Особенно выделялся один, академик с известной фамилией, завистник и интриган. Он имел все доступные для человека местного масштаба регалии и титулы, но каждый очередной успех Фадея Тачатовича воспринимал как личную трагедию. А таких «трагедий» было много.
Как-то раз я спросил, знает ли он об истинном к нему отношении этого человека. Ответ был предельно прост:
- Я похож на наивного мальчика?
- Нет, конечно.
- Жаль мне его. Он в плену у своего характера. Ему ведь от этого хуже, чем мне.
Такая позиция не каждому по плечу и она вызывает глубокое уважение. Была в его характере еще одна особенность, присущая мудрым людям. Он любое начальство воспринимал как неизбежную данность, не выражал недовольства их недостатками и отрицательными качествами, которые прекрасно видел,  и никогда по этому поводу не злословил. И ему всегда без особого труда удавалось найти общий язык с любым человеком. Причем срабатывал не известный гарнизонный принцип  «я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак», а философский подход к вынужденной  ситуации, которую сам изменить не можешь.
Вот таким я знал этого необыкновенного человека. Я постарался рассказать лишь о некоторых эпизодах, позволяющих лучше понять его.
Пройдут годы, и потомки по достоинству оценят эту выдающуюся личность. Сплетни обывателей и домыслы недоброжелателей забудутся, а добрая память об этом замечательном человеке останется навсегда


ГРАЧИК АТАНЕСЯН
Грачик Ашотович Атанесян, высокий красавец с иссиня черными волосами, более 20 лет был прикован к постели. Паралич ног – последствие специальных методов дознания НКВД. Незадолго до нападения Германии на СССР он закончил Пражский политехнический институт и решил во что бы то ни стало вернуться на Родину. Добираться пришлось через Северную Европу, затем морем в Ленинград.
В ленинградском порту его «встретили». Продержав несколько зимних месяцев в сыром, не отапливаемом подвале, выпустили, предварительно сломав (по неосторожности) позвоночник. Но перед тем извинились, заявив, что ошиблись. Должны были взять другого человека, похожего по описанию на Грачика. В первое время он еще как-то передвигался  с помощью костылей, но затем ноги отказали.
Когда мы с ним познакомились, он уже успел защитить кандидатскую диссертацию и работал научным сотрудником в Водно-энергетическом институте Академии наук, не выходя из дому. Институтом руководил в то время академик Иван Васильевич Егиазаров. Крупный ученый и большой оригинал. Как-то раз он зашел к Грачику, посидел, поговорил о делах, а уходя, оставил на столе свою фотографию с автографом.
Будучи уже серьезно больным, Грачик выучил шесть европейских языков и собирался взяться за японский. Учил он языки по своей собственной методике. Так, например, итальянский он выучил, прочитав «Божественную комедию» Данте и еще несколько книг на итальянском языке, какие удалось достать. Определенная база у него уже была. Он прекрасно владел немецким и чешским языками.
Жил Грачик в центре города во дворце Панах хана. Глинобитный дворец был построен в XVII веке в классическом восточном стиле с цветными витражами и арочными окнами. При советской власти он перестал быть дворцом и превратился в большую коммунальную квартиру, где проживало несколько десятков семей. Вскоре его снесли и на его месте построили многоэтажный жилой дом.
Однажды раздался звонок. Дверь была открыта и в комнату вошла молодая девушка. Она поинтересовалась, нет ли какой – либо работы по дому. Работа нашлась. Так в доме появилась живая душа, которая очень преданно ухаживала за Грачиком до его смерти.
Когда один из моих друзей собрался в Чехословакию туристом, а в середине пятидесятых это было целым событием, я его взял к Грачику на консультацию. Ему хотелось побольше узнать о стране от человека, прожившего там не один год.
-  Я даже не знаю, что тебе посоветовать, кроме того, чтобы посетить все хорошие пивные и попробовать лучшие сорта чешского пива. До войны лучшим считался «Пльзенский праздрой». Я почти 20 лет там не был. Да, если там еще шьют хорошую обувь, я бы посоветовал купить что - либо из продукции фирмы «Батя». В свое время вся Европа приезжала в Прагу покупать мужскую обувь. Знаешь, что. Я тебе дам адрес моего институтского товарища. Он был главным модником на нашем курсе и наверное модником и остался. Жил он на Подскальской улице в центре Праги. Он наверняка тебе подскажет что-нибудь путное.
Грачик дал рекомендательное письмо, адресованное его товарищу Владимиру Лопате. Владимир тепло принял моего друга. До него дошли слухи об аресте Грачика, и он считал его погибшим. Узнав, что это не так очень обрадовался.
С появлением телевидения жизнь Грачика в корне изменилась. Несмотря на скудность программ телевидения, это все же было визуальным средством связи с окружающим миром.
Мои друзья тоже с ним сдружились. Они часто его навещали. Когда мы собирались вместе, начинались дискуссии на множество интересующих нас тем, в том числе и политических. Как-то в пылу спора Грачик оговорился:
- Фигура Адольфа Виссарионовича настолько противоречива и гениальна, что судить о нем, как об обычном нормальном человеке, просто не представляется возможным.
Мы переглянулись и замерли. Грачик спросил:
- А что я такого сказал?
Захлебываясь от смеха и перебивая друг друга, мы повторили его фразу.
- Ну и что! Чего вы так резвитесь? 20 лет назад меня за это точно расстреляли бы.

ВАЛЕРИЙ КОТОВ
В Армении шло большое строительство. Строился громадный тоннель «Арпа-Севан». Эта стройка, нетипичная для СССР, привлекала внимание многих журналистов. Не стал исключением и популярный журнал «Техника молодежи». В Армению приехала целая бригада во главе с главным редактором известным журналистом и телеведущим В.Д. Захарченко.
В составе бригады был и Валерий Котов. С Валерой мы подружились сразу же. Он уже был опытным журналистом-международником. Работал в Бразилии и Нигерии корреспондентом ТАСС. Ничто не предвещало каких-либо негативных изменений в жизни. Но случилось непредвиденное. Валера встретил Женщину и влюбился. Русская по происхождению, гражданка Бразилии была красива, стройна и умна. Валера очень скоро сделал ей предложение, но зарегистрировать брак не успел, его срочно перевели в Нигерию. Он часто наезжал к своей гражданской жене. настолько часто, насколько позволяли скромные заработки советского журналиста. У них родилась дочь. Валера обратился в Правительство СССР с просьбой разрешить брак с иностранной подданной. Вместо ответа его вызвали к резиденту  КГБ в посольстве СССР.
- Что это тебе взбрело в голову?
- Не взбрело. Это вполне обдуманный шаг. К тому же у нас растет дочь.
- Дочь это хорошо. Уговори невесту переехать в СССР. С формальностями мы поможем.
- Боюсь не получится. Мы эту тему уже неоднократно обсуждали. Она не хочет и не может. У нее свой бизнес и престарелые родители, которых нельзя оставлять.
- Так можно же в дом престарелых. Там богадельни очень неплохие, совсем не похожи на наши.
- Ну, это не мне решать, а ей.
- А как же любовь? Неужели ради тебя она не может пойти на это?
- Зачем ее ставить перед таким выбором?
- А затем, что тебя могут отозвать домой, и ты их больше никогда не увидишь. Подумай хорошенько и дай мне знать, когда будешь готов.
Через день Валера обнаружил за собой слежку. Крупный блондин с оплывшей физиономией всюду следовал за ним и не скрывал этого. Так продолжалось целую неделю. Затем последовало приглашение в посольство.
- Ты что не звонишь?
- Мне пока нечего Вам сказать. Только вот зачем ко мне приставили «сопровождающего»?
- А это чтобы ты не наделал ошибок.
- Каких ошибок?
- Ну, мало ли.
Валеру вернули в СССР с «волчьим билетом». С большим трудом ему удалось устроиться в многотиражку Московской железной дороги. Материалы, которые он давал в редакцию, заслуживали более высокой участи, поскольку писал он действительно хорошо. Родители и брат почти не общались с ним. Мать заведовала кафедрой политэкономии в Высшей партийной школе, отец был ответственным секретарем Комитета защиты мира, брат - начинающим дипломатом. Они считали его чуть ли не предателем Родины. Общаться с дочерью и женой он не имел возможности. Почувствовав бесперспективность этого брака, прагматичная жена полностью прекратила с ним общение.
Через два года его взял к себе в «Технику молодежи» В.Д Захарченко. Но от безысходности Валера уже сильно пил.
Он никак не мог переварить предательство любимой женщины, для которой пожертвовал всем:
- Как так можно. Ну не любит она меня, но зачем лишать меня возможности общения с дочерью хотя бы по телефону.
Он успел сделать несколько отличных материалов- интересные и нестандартные очерки о строительстве канала «Арпа-Севан», большое интервью с легендарным летчиком, Героем Советского союза, генерал-полковником Михаилом Громовым и другие. Громов был очень суровым человеком и избегал всякой рекламной шумихи, но общение с Валерой доставило ему удовольствие, поскольку он встретился не с лихим борзописцем, а с умным, тактичным и талантливым журналистом.
Валера очень любил Армению, здесь он получал недоданное ему дома человеческое тепло. Он называл себя Котовян,  мечтал жениться на армянке и завести кучу черноглазых детей.  Но не успел. Ему не было и сорока, когда его не стало.

ИОСИФ  ВЕРДИЯН
Он сотворил себя сам. Родившись  в семье, далекой от литературы и искусства, Иосиф стал одним из самых авторитетных и уважаемых журналистов, пишущих о культуре. Его статьи, очерки и эссе всегда было интересно читать. Он умудрялся подать обыкновенный факт с самой неожиданной стороны, разукрасив его такими нюансами, что поневоле поражаешься остроте его журналистского взгляда. Иосиф много читал, наверстывая то, что пропустил в детства и юности, и каждый раз открывал нечто интересное, чего никто раньше не замечал. В результате рождались эссе или очерк, на, казалось бы, банальную тему, которую он выворачивал наизнанку, вытаскивая наружу все, что пряталось под покровом слов. А еще, как никто другой, Иосиф умел придумывать очень точные заголовки, сразу же привлекавшие внимание читателя. Как-то в «Новой газете» я натолкнулся на целую полосу с эссе о эпиграммах Роберта Бернса. Казалось бы, ну что в этом такого. Многие знают, что Бернс их писал, а Самуил Маршак замечательно перевел на русский язык. Иосиф умудрился сделать из этого великолепный материал, привязав его к нашему времени, да так, что многие известные всей стране персонажи стали легко узнаваемы в бернсовских эпиграммах. Вот это, наверное, и есть величайшее журналистское искусство точной и своевременной подачи материала.
Очень независимый и гордый, он был легко ранимым и необыкновенно нежным и любящим отцом и мужем. Они с женой – певицей Рузанной Багдасарян были очень гармоничной и дружной парой.  И бесконечно жаль, что эта гармония была разрушена безжалостной судьбой.
Иосиф был журналист от бога, бескомпромиссный и принципиальный. Таких на постсоветском пространстве почти не осталось. Большинство вступили в рыночные отношения с властью и собственной совестью.
В последние годы он замкнулся в своем мирке, как в скорлупе. Он даже спал у себя в кабинете рядом с любимыми книгами и компьютером. Это, видимо, была защитная реакция на происходящее вокруг. Тем более, что многие близкие ему люди либо ушли из жизни, либо уехали за пределы Армении и появилось чувство одиночества и тоски.
Русский язык, в угоду темной и необразованной массе, был объявлен вне закона, а Иосиф – журналист, пишущий на русском и достойно представлявший свою нацию в центральных российских изданиях, хорошо понимал, что пришло время «йеху», которые могут сильно подмочить репутацию армян. И он «устал быть армянином». Как и все приличные люди он был здесь не нужен и не мог спокойно видеть деградацию собственной страны, искренним патриотом которой был всегда.