ДЖОН УОТСОН.
Они любезно завезли меня в госпиталь и уехали вдвоём. Я видел, как в глазах Холмса растёт интерес к Мэрги Кленчер, как личности, и это обстоятельство не могло не беспокоить меня – увы, я подозревал, каким тяжёлым, опасным и безжалостным может быть мой друг Холмс с женщиной такого типа, как Мэрги. Мэрги не признавала отведённого ей места, Холмс великолепно умел на место ставить. Он проделывал это с вежливым изяществом придворного пажа и изысканной жестокостью придворного же палача. Повторюсь, мне нравилась Мэрги, я, пожалуй, был в неё влюблён, и она, уж точно, была влюблена в Холмса. Боюсь, что он не только уже почувствовал это, но и начал разворачивать войска для умелого манипулирования её чувствами. Притом, проделывал он это почти подсознательно, так что его, по-хорошему, и упрекнуть-то было не в чем.
В госпитале первым, на кого я чуть не налетел, отворив дверь, оказался мой толстяк Балтимор.
- Я слышал, у вас неприятности, доктор Уотсон? – с плохо скрываемым торжеством крикнул он, бросаясь ко мне навстречу. – Вас обвинили в незаконных занятиях медициной? Это ужасно!
Я прекрасно понимал, какие козыри это ему даёт. Торжество вполне объяснимое.
- Я всё равно не стану оперировать вас, - буркнул я, стараясь его обойти.
- Вы просто не представляете себе, что ваш отказ может повлечь за собой, - проговорил Балтимор, понижая голос. – Моё свидетельство дорогого стоит, доктор Уотсон. И коль скоро вы не хотите с пониманием отнестись к моей проблеме...
- Вы будете лжесвидетельствовать? – с некоторым интересом спросил я.
- Бросьте! – он угрожающе надвинулся. – Ваша репутация висит на волоске, и в этой ситуации пустить вас по миру ничего не стоит. Достаточно тени, намёка, чтобы...
Чувствуя, как головная боль привычно вползает мне под черепную коробку, я смерил его взглядом и не проговорил даже – процедил сквозь зубы:
- Подите к чёрту, вы мне отвратительны!
Надеясь, что его ступор продлится достаточно времени, чтобы я успел скрыться, я поскорее обошёл его и быстро двинулся по коридору.
«Скоро появится Червиковер. Он ему наябедничает, - отчётливо подумал я. – Плохо. Червиковера я не выдержу».
Я прошёл насквозь оба крыла и остановился перед дубовой дверью с медной табличкой. Я понимал, что визита в кабинет за этой дверью мне теперь всё равно не избежать, и не хотел оттягивать неизбежное.
В своём директорском кресле Гримсби Мэрвиль смотрелся очень органично. Субтильный, он имел огромную увенчанную пышной седой шевелюрой голову, и когда над столом возвышались только эта голова и плечи, он выглядел очень представительно. Когда я вошёл, он поднял голову и посмотрел на меня, как мне показалось, с сочувствием.
- Что же это творится, доктор Уотсон? Репутация нашего заведения прямо по швам трещит. Я не хочу никого обвинять без достаточных доказательств, но, я полагаю, я вправе рассчитывать на какие-то объяснения.
- У меня нет никаких объяснений, господин директор.
- Вас обвиняют...
- Я знаю, в чём меня обвиняют, - перебил я. – Сначала я делаю аборт, потом шантажирую, и они кончают с собой от безысходности. А поскольку не каждая кончает с собой от безысходности, у меня, должно быть, очень обширная практика. Можно, я не буду это комментировать, господин директор? Я не собираюсь ни в чём оправдываться. Если вы считаете, что репутацию можно поправить моим увольнением, сделайте это. Я... я устал.
Повернулся и пошёл, сам не понимая, зачем, собственно, заходил к нему. Ненужный разговор, пустые эмоции. И, боже, как раскалывается голова!
- Уотсон! – окликнули вдруг сзади. Голос Воблы Мэртона. Единственный, кому я сейчас мог быть ещё более или менее рад.
- Как в тюрьме? – насмешливые водянистые глаза, но где-то на глубине их заметно сочувствие. – Вы обогатили свой жизненный опыт – не стоит расстраиваться.
- Мэртон, что, есть какие-нибудь новости?
- А вам не кажется, Уотсон, что спрашивать о новостях у прозектора... зловещенько?
- Послушайте, я думаю, что Хэллоуэя, действительно, умышленно убили.
Мэртон удивлённо вздёрнул брови:
- Были сомнения?
- Я имею в виду, что это не было направлено против меня или как элемент какой-то жуткой композиции. Его убили потому, что он что-то знал важное про свою дочь.
- Э-э...? – узкая физиономия Воблы отразила серьёзное замешательство.
- Одна из утопленниц – его дочь.
- Одна из шести? – то, что Мэртон назвал точную цифру, свидетельствовало, по крайней мере, о том, что он следил за всей этой историей.
- Я сейчас подумал: она навещала его незадолго до своей смерти, она могла что-то рассказать ему.
- А что об этом думает Холмс?
Я почувствовал раздражение и резковато шевельнул плечом:
- Откуда мне знать, что думает Холмс? Разве хоть кто-то может похвастаться тем, что знает, что думает Холмс? Что говорит Холмс, ещё можно обсуждать, но его мысли...
- Да полно, не придирайтесь к словам! Он говорил с вами?
- Он ищет общий знаменатель. Без моего участия. Боюсь, что он не слишком доверяет мне с тех пор, как Лиз видела меня, входящим в его палату тогда, когда я туда не входил.
- Зачем Лиз врать? Она к вам хорошо относится.
- Не думаю, что она врала. Да Холмс и говорил, что вроде бы тоже меня видел. Не знаю... Всё неправильно, Мэртон. У меня такое чувство, что я – действующее лицо нелепой театральной постановки, не выучившее свою роль и теперь слоняющееся по сцене в полном недоумении, - и, вдруг решившись, спросил. – Скажите, имя Виктор Норсер вам ни о чём не говорит?
- Ни о чём. Кто это?
- Так... никто. Мэртон, где сейчас Лиз Колверт?
Мэртон удивлённо посмотрел на меня:
- Ну, а мне откуда знать? Кажется, в аптеке. Зачем вам?
- Хочу извиниться – я не лучшим образом себя повёл, когда она...
- Да, кажется, в аптеке, - повторил Мэртон, и его взгляд сделался каким-то особенно внимательным, пытливым.
- Вы тоже меня подозреваете? – прямо спросил я.
- В чём? В убийстве Хэллоуэя? Нет. В незаконных абортах? Вы могли это сделать – если не из-за наживы, то из сострадания. В шантаже? Нет, вряд ли. Для этого нужен определённый склад. Не ваш. В том, что вы растравили рану Холмса дрянью? Тоже нет, вы бы этого ни за что не сделали. В том, что вы лучше всех понимаете, что происходит, и молчите? Да, безусловно. И ваш вопрос о том, знаю ли я какого-то Виктора Норсера, лучше всего свидетельствует об этом.
Я покачал головой.
- Я могу подозревать, почему что-то может происходить со мной, но я не знаю, что это. Мэрвиль, кажется, хочет выгнать меня из госпиталя.
- За что?
- Ради сохранения репутации заведения.
- Он этого не сделает, - убеждённо возразил Мэртон.
- Да? А что ему помешает? Что значит какой-то там Джон Х.Уотсон в сравнении с белым воротничком Муниципально-арендованного Клинического Общепатологического госпиталя Гримсби Мэрвиля? Если старика отравил не я, на Холмса напал не я, в листе назначений запись сделал кто-то другой, значит, ведь, и другие служащие, чего доброго, могут оказаться не так уж безгрешны. Ну а какой директор это потерпит, когда есть выход проще – выставить того, кто уже замазан? Кто будет разбирать, он украл, у него ли украли – главное, душок искоренить.
- Вы теперь обижены на весь свет, - заметил Мэртон. – Вам стоит остыть и успокоиться, не то вы, может быть, ещё пожалеете о своих словах.
- Я обойду своих больных, - сказал я. – Надеюсь, это я ещё могу сделать? Я не отстранён?
- А Мэрвиль вам сказал, что вы отстранены?
- Нет, но...
- Вот видите.
- Боюсь, я просто не дал ему такой возможности – я был невежлив и ушёл, не дожидаясь его слов.
- Если бы он захотел, вы бы его услышали. Идите, Уотсон, идите на обход – может быть, это вас успокоит. Ваша сумасшедшая старуха вся исскучалась по вам.
- Мисс Мэриузер?
Мэртон коротко рассмеялся:
- Она утверждает, что вы – единственный здесь, кто воспринимает её всерьёз. Мэрвиль не даст вам уйти, Уотсон, что он без вас будет делать с ипохондричками вроде этой Мэриузер? Только вы умеете галантно ухаживать за старыми ведьмами.
- Но я вовсе не ухаживал за ней! – возмутился я.
- Хорошо, создать видимость ухаживания. Идите, Уотсон, идите.
И я, действительно, отправился делать обход, чувствуя себя намного лучше, чем до разговора с Воблой. Вот только головная боль продолжала адски досаждать мне.
С Лиз Колверт я столкнулся, уже выкинув мысли о ней из головы и передумав требовать объяснений. Столкнулся в месте совершенно странном для нас обоих – в зимнем саду. Эту оранжерею разбили несколько лет назад по требованию Мэрвиля, который позиционировал себя, как сторонник теории нервизма, как первопричины всех страданий человеческих. Пребывание здесь должно было способствовать релаксации больных и, как следствие, их выздоровлению. Оранжерею прописывали, а персонал следил за выполнением назначений.
Но сейчас зимний сад пустовал – пациентам довольно было прогулок по огороженному парку больницы, и ни мне, ни сиделке Колверт нечего было там делать. Но я свернул сюда, завидев в конце коридора ненавистного Червиковера, а Лиз... Лиз занималась приготовлением какого-то раствора – я увидел перед ней стеклянный флакон, лоток со шприцами и пипетками, а в руках она держала длинную мерную бюретку.
Мои шаги напугали её, она вздрогнула и чуть не уронила бюретку на пол.
- Что вы делаете? – строго спросил я. – Разводите кокаин, кажется. Взяли его в аптечке. Это совсем не ваша работа, да вы и не работаете. Вы крадёте кокаин для доктора Роксуэлла – ведь так?
Лиз продолжала смотреть на меня испуганным взглядом, не произнося ни слова.
- И я не первый, кто уличил вас в этом, - на вдохновении продолжал я. – Уличил, но обещал молчать в обмен на лжесвидетельство против меня, правда?
Вот теперь выражение её лица изменилось – глаза зло сузились, и губы словно сделались тоньше:
- Никогда в жизни, - медленно, втолковывающее проговорила она, - ни я, ни Генри не стали бы лжесвидетельствовать под угрозой шантажа, тем более против вас, доктор Уотсон. Вы совершенно правы, я украла кокаин из аптеки, потому что Генри срочно нужно принять дозу, у него ломка, и ни у него, ни у меня как раз сейчас нет возможности приобрести кокаин законным путём. Директор наложил своё вето на отпуск нам наркотических средств, и рецепта тоже никто не выпишет. Он думает, что спасает этим Генри, но он даже не представляет, какие страдания вызывает лишение этого препарата. Такого ада никому не пожелаешь. Но этот грех – на нашей совести, а лжесвидетельство – зло против другого человека. Против друга – ведь вы, кажется, до сих пор считали Генри своим другом?
Мне, как и многим, по правде сказать, было бы трудно считать Генри Роксуэлла другом – наркомания уже наложила на его личность свою страшную печать нестерпимости – но и решительным «нет» на такой вопрос я не мог бы ответить. Поэтому я спросил, не отвечая:
- Так вы серьёзно утверждаете, что видели меня, выходящим из палаты Холмса? Но я там не был.
- Мистер Холмс, кажется, в этом тоже не уверен...
- Вы сейчас предлагаете мне верить вам на слово, а сами мне поверить не хотите?
Лиз пожала плечами:
- А зачем вам нужно, чтобы я вам верила? Убедите лучше мистера Холмса. Я сказала то, что сказала. А сказала я то, что видела.
- Ну а... мог это быть не я?
Какое-то время Лиз молчала, потом спросила:
- У вас есть враги?
- Не знаю... Нет... не знаю.
- Потому что если это были не вы, - сказала Лиз, - и если это был не призрак, то этому человеку очень нужно было, чтобы его приняли за вас. Он был с вашей причёской и в вашей форме, он имитировал вашу чуть прихрамывающую походку и ваши жесты, как настоящий артист... Если это были не вы, - снова с сомнением добавила она.
- Это был не я.
Она снова пожала плечами, и у меня осталось ощущение того, что она мне не поверила.
Я повернулся и пошёл из оранжереи, но она окликнула меня:
- Доктор Уотсон!
- Да?
- Вы расскажете кому-нибудь про кокаин? Заметьте, я не прошу вас не рассказывать, я только хочу знать, расскажете или нет. К чему мне быть готовой?
- Конечно, не расскажу, Лиз, - вздохнул я.
- У нас уникальная форма, - вдруг сказала она задумчиво.
- Что?
-Он был в форме, а у нас в госпитале уникальная форма. И она разная у разных людей. Он был одет, как вы. Это был костюм оперирующего хирурга. И вот я подумала: где он его взял?