Осень. С вечера полил дождь. Деревья и кусты безлистны их стволы и ветки мокро и холодно заблестели. На улице ни души. Смотрю в окно, вижу, как на соседский забор забралась рыжая кошка, взъерошено озираясь жалобно замяукала, похоже она голодно и бездомна. Закрыл форточку, чтоб не слышать кошачье мяуканье.
Лень и безразличие расслабило тело и душу. Засну сегодня, наверное, не раньше трех ночи.
Растапливаю печь. Кусочки сала на сковороде начинают скворчать и румяниться. Нарезаю тонко черный хлеб и обжариваю его с двух сторон. На каждый кусок обжаренного хлеба кладу тонко нарезанные кольца репчатого лука, а сверху накладываю пластинку пресной отварной холодной телятины, солю, снова репчатый лук и сверху теплый обжаренный в сале хлеб.
Холодная, настоянная на садовом черносливе самогонка, чайного цвета глаз красавицы из тысячи и одной ночи тройной перегонки медленно с наслаждением мной выпивается. Вдыхаю аромат только что приготовленного горячего бутерброда. Тщательно пережёвывая, съедаю его.
Смотрю в окно, кошки на заборе уже нет. Дождь усилился, уличные сумерки сгустились. В доме тепло сухо и умиротворённо.
Вспоминаю наше последнее свидание с Натальей Николаевной. Все же чудесная она женщина хоть и начальница. Такая без защитная, такая покорная. Может это просто любовь?
Зажигаю свечу, так как электрического света в доме нет, который день по причине обрыва проводов на линии.
Огонек, от свечи чуть колеблясь, отразился загадочным матовым переливом в недопитой еще бутылке.
На ум вдруг пришла латинская фраза служившая эпиграфом к рассказу Чаша (Закат фей) написанный Жорж Санд и отосланный в свое время Гюставу Флоберу : «Et in Arcadia ego» - спокойное принятие смерти после жизни, посвященной любви.