Бред, сюр, хаос, крушение, любовь.
Памяти К.
Спасибо группе Kwoon за атмосферу, спасибо К. за вдохновение.
«Я верю в твоё бессмертие
и отыщу тебя даже на том краю тишины…»
Сегодня секундная стрелка часов отвлекает внимание, обращенное в сторону окна с раздернутыми шторами, сквозь которые в комнату вливается золотой свет угасающего вечернего солнца…
Боковым зрением я вижу, как лучи подбираются к моей шее все ближе и ближе и душат горячим укусом.
Я не сопротивляюсь; я смотрю на свои руки, потом медленно перевожу взгляд на него, потом опять на руки, потом на часы, и так по кругу.
Отказываюсь от вина; а он листает комиксы, меланхолично подливая в свой стакан еще.
И еще и еще наблюдать за его простыми движениями, не дыша, но дрожа как осиновый лист на ветру - от него веет холодом и тоской, и я уговариваю его закрыться от всех, кто просит отдать больше, чем он может; но прошу оставить для меня приоткрытую дверь.
Как легко говорить с ним про себя.
Мы сегодня оба немые.
Не помню, как всё началось, но чувствую, как всё закончится.
Как легко говорить с ним без него.
Проклятая секундная стрелка ускоряется и трезвонит громче, чем мысли в моей голове.
И потом часы сгорели у меня на глазах, рассеяв иллюзорные видения, очертания несостоявшейся жизни…
День первый. Встречаю его на вокзале.
На нем клетчатая рубаха нараспашку, под ней – белая майка, в руке тяжелая сумка, неплотно закрытая, но я не могу разглядеть, что в ней. По дороге нам встречаются люди, осуждающие нас за спиной, плюющие в эту же спину. Мы проходим мимо фирменных магазинов с рекламными вывесками о 30%-ных скидках, мимо улиц, одинаково застывших в поворотном движении, мимо опустевших бульварных скамеек, рядом с которыми терпеливые голуби перебирают кем-то брошенные ломтики черствого хлеба.
Я пытаюсь взять его за руку, но он затерялся среди неотправленных писем, сожженных после повторного прочтения. И тут же чувствую крушение этого мира…
Фотографии с искусственным размытием фона, на которых фонари, свернутые в узлы, позади фигур в фокусе, кажутся резиновыми; и запах подожженной резины одолеет все первые этажи.
Каменные балконы, обвитые мертвым плющом, в двухэтажных домах с низкими потолками, ежедневно осыпаются по песчинкам на головы прохожих; нас не станет после удара.
То, что происходило с нами, походило на осознанный сон, на другом конце планеты, в другой Вселенной, где нет краев и границ, инсулиновых игл, ранящих кожу, проспиртованных марлевых бинтов, украшающих, устрашающих, удерживающих руки, вскинутые в стороны в полете, перед ударом.
Однажды он спросил меня, приходилось ли мне выбирать.
В моей голове звучало что-то из композиций Лу Рида, поэтому я лишь пожала плечами, вернувшись к воображаемому проигрывателю своего мозга, но через минуту услышала от него продолжение.
Он покачал головой, прислонив ее к спинке кресла.
- Иногда приходится выбирать из чего-то хорошего. Меняешь одно хорошее на другое, не замечая той самой замены.
Я не слушаю, я делаю вид, что устала.
- Но иногда хорошее сменяется плохим, и наоборот.
Ты спросил про выбор.
- Но почему бывает так, что тебе нужно выбрать между самым плохим и ужасным?
Он держал в одной руке кружку с остывшим чаем, в другой – дымящуюся сигарету.
Мы сидели далеко друг от друга, стеклянная стена, выросшая между нами, вдруг исчезла, обернувшись едким дымом.
Дым вскоре рассеялся.
Я тогда впервые увидела его глаза такими мерцающими и неподвижными - как будто омертвевшими.
В первый и последний раз.
После того вечера мы ни о чем больше не говорили.
Я узнала всю трагедию значения слова «никогда».
День второй. Встречаю его на остановке.
От волнения сердце замирает, перебивая ритм, сжимая глотку.
Я не виделась с ним 3 с половиной месяца, это почти такое же одно ожидание, что превратилось в 30 лет преданности.
На нем растянутый зеленый свитер и синяя шапка. Я вижу его только по плечи, дальше видение не ясное.
Мы идем через дворы, чтобы скоротать путь, по пути нам встречаются люди, некоторые из которых сначала здороваются со мной, но, отойдя чуть подальше, начинают обсуждать нас за нашими спинами, - как будто так уже было.
Я так сильно тосковала все это время, прожитой в разлуке, но сейчас мне совершенно нечего сказать.
Ловлю себя на мысли, что даже сказать об этом некому.
Встреча представляется всегда абсолютно другой.
Потом время пролетает незаметно.
Времени не существует, и не существовало вовсе.
Песочные часы разбились, и ветер разнес остатки крупиц по дорогам, тротуарам и воздуху, по-осеннему напряженному и раздражительному. Оно плюется в нас своим жгучим дождем.
А может, это значило, что время вышло.
Немые деревья, освещаемые лунным отблеском, отражаются в пустой реке.
Я чувствую на себе груз всего выпавшего дождя, листья, опавшие с больных веток, догнивают под грузом моих дней, 20 лет подряд, как в тот день, когда я родилась.
Если ощущаешь себя червем при рождении, можно ли почувствовать себя птицей после смерти…
Солнце вышло из-за туч, но туман уже проглотил город, не оставив ни намека на его очертания, и всем стало легче дышать.
Цветная радуга как лестница к небу, рядом с которой нет очереди; после последнего вздоха не будет очередей, и путь свободен – такой долгий одинокий путь от смерти к рождению…
День третий. Встречаю его у подъезда.
Случайные встречи сильнее врезаются в память.
Уверяю себя в том, что он – миллионная копия остальных других таких же на этой планете; он как все, и я подхожу к нему ближе, чтобы убедить себя еще раз в этом.
Он убирает выбившуюся прядь волос с лица, придавая этому жесту долю небрежности, которая всегда в нем мне нравилась, но я повторяю про себя, что в нем нет ничего особенного.
Земной шар медленно уходит из-под ног.
Он улыбается мне.
Он никогда не любил жаловаться, поэтому был готов уйти, ничего не сказав.
Есть люди, которые приходят в нашу жизнь, чтобы остаться в ней надолго.
Есть те, кто уходят от нас также внезапно, как и ворвались к нам.
Но есть и другие, кто покидает вашу и свою жизнь одновременно.
И ты так быстро потом осознаешь, что до них ничего с тобой не происходило, и после них уже ничего не произойдет.
Так или иначе, со всеми приходится прощаться.
- Они наполняют твои глаза светом.
Сказал он мне, улыбаясь, как в последний раз.
- Кто – они?
Спрашиваю я, пытаясь говорить громче своим осипшим голосом.
- Те, кого ты можешь видеть теперь только во сне.
На нем потертая кожаная крутка коричневого цвета, его светлые волосы закрывают лицо, он стоит вполоборота и курит, держа сигарету своими длинными худыми пальцами, а я боюсь никогда больше не услышать столько же искренности в его словах, как сейчас.
И он снова спрашивает меня, приходилось ли мне выбирать, добавляя при этом:
- Хочешь ли ты сделать такой же выбор, что сделал я?
Всё, что осталось здесь после, было соткано из дождя.
Солнце почти взошло, птицы тонули в свете лучей и прожекторов.
Вода, хлынувшая из небосвода холодным ручьем, втекающим в дороги, что уводили глубоко в подсознание.
На переходе мыслей.
На приходе осознания.
На опущенные ветровые стекла.
На опущенные руки от ломоты, и сжатые кулаки под одеялом, согревающим в зеркальном звоне.
На отпущенные пути.
На упущенные шансы.
На спущенный курок под твоим пальцем.
На том краю тишины…
Место, которого нет…