Огоньки елки отражались в стеклах книжных полок, в экране компьютера, в глянцевой поверхности фотографии, которая была засунута между стеклами. В комнате было темно, лица на фотографии почти не видно, но Павлик знал это лицо в мельчайших деталях. Сколько он себя помнит за свои почти девять лет, эта фотография всегда была здесь. И еще другие, на которых изображен мальчик с серьезным лицом, его брат Юрочка, который умер, умер давно, когда Павлика не было на свете. И получалось, что если бы Юрочка не умер, то Павлика, может, и не было бы на свете.
Мама часто рассказывала ему эту историю, о том, какой у него был замечательный братик, что ему нравилось, во сколько научился ходить, разговаривать, что он говорил, что делал, и что когда он умер, у мамы с папой долго не было других детей, а потом родился он, Павлик. Фотографиями Юрочки был заполнен весь дом, и, в какую бы комнату не зашел Павлик, повсюду он видел его лицо, его глаза, которые повсюду следят за ним. Иногда Павлику казалось, что Юрочка более живой, чем он, потому что ни одной фотографии Павлика в доме не висело. Они, конечно, были, в альбомах, на виньетке из детского сада, была еще фотография после первого класса, но они все спрятаны в шкафу. Иногда, украдкой, чтобы никто не видел, Павлик доставал их и долго разглядывал, словно не узнавая на них себя, или для того, чтобы убедиться, что он есть.
Потому что иногда Павлику не верилось, что он существует на самом деле, или существует только для того, чтобы мама могла постоянно говорить о Юрочке, и сравнивать его с Павликом: Юрочка бы так не сделал, Юрочка бы так не сказал, Юрочка так никогда не огорчил бы маму, Юрочка бы хорошо учился…
А вот у Павлика никак не получалось никогда не огорчать маму, да и с учебой было не все гладко - никак не давалась ненавистная математика. С самого утра Павлик ждал эту ужасную минуту начала урока математики, ему было так страшно и часто хотелось в туалет, а еще все тело начинало зудеть и чесаться, особенно там, ниже спины, так что Павлик все время ерзал и вертелся, чтобы хоть как-то почесаться, а учительница сердилась и делала ему замечания, а оттого он еще меньше понимал, что к чему прибавить, сколько получится и во сколько чего уменьшилось или увеличилось.
И вот сегодня мама пошла на родительское собрание, и Павлик уже представлял, что же там о нем расскажет учительница, и как расстроится мама, и как она снова начнет ему говорить, что вот Юрочка бы никогда…
Он решил подумать о чем-нибудь приятном: вот скоро Новый год, вот подарки, но приятно не становилось, ведь в Деда Мороза Павлик давно не верил, на утренниках его изображал какой-то дядька, а подарки возле елки клала мама. Что это именно мама кладет подарки под елку, Павлик понял давно, потому что, если бы правда существовал Дед Мороз, то он бы знал, что хочется именно Павлику, и не стал бы который год класть под елку машинки, которые так любил Юрочка, но которые терпеть не мог Павлик. Он бы знал, как хочется Павлику получить в подарок мягкую собаку, или медведя, или котика. Павлик бы так любил их, гладил, ложась спать, прижимал бы к себе мягкое тельце и ему бы становилось так хорошо, и они тоже любили бы его и им было бы с ним тоже хорошо. Но Юрочка не любил мягкие игрушки.
Подарка под елкой всегда было два – для Юрочки и для Павлика, они всегда были одинаковыми, это были разные машинки, которых у Павлика собралось уже изрядно, они были все как новенькие, потому что Павлик ими почти не играл, так, только когда видела мама, чтобы ей было приятно. Подарок Юрочки они с мамой отвозили на кладбище и клали на красиво украшенную плиту памятника. Павлик всегда думал, а куда же деваются те подарки, что они привозили раньше, и еще те, которые на день рождения Юрочки? Наверное, они нравятся Юрочке и он ими играет, но только вот где? Этого Павлик не представлял, но если мама привозит подарки, значит Юрочка ими играет.
Отец работал в ночную, а мама, уходя на собрание, велела ложиться спать. Павлик послушно разделся, надел пижамку и лег в постель. Ему нравилось оставаться одному, тогда никто не мог ему помешать представлять разные сказочные истории, тогда можно взять маленькую подушечку, прижать ее к себе и решить, что это мягкая собака с длинными ушами и хвостиком. Но сегодня что-то совсем не фантазировалось. Хотя…да, да!!! Вот что надо сделать! Ура! Как же раньше он до этого не додумался ?! Павлик теперь знает, что ему нужно сделать, чтобы мама стала любить его, как Юрочку. Ведь это так просто - нужно ему тоже умереть! Но как? Павлик понимал, что просто так это не произойдет, нужно что-то сделать. Ага! Знаю! Мама строго-настрого запретила прикасаться к ее лекарствам «от давления», которые лежали в шкафу на кухне, на самой высокой полке. Она говорила, что можно отравиться и умереть. Если подставить табуретку, он достанет. Таблеток было много, разного цвета, надо выпить их все. Павлик принес из кухни сок, чтобы вкусно. Так! А как же мама узнает, какой подарок ей нужно принести на его могилку? Ведь он за все эти годы так и не осмелился сказать ей, что ему не нравятся машинки и что он хочет на самом деле, чтобы не расстраивать маму. Надо написать записку! И вот все готово! Таблетки все выпиты, записка написана. Павлик лег в постель, прижал к себе подушку-собаку, и ему стало так хорошо и спокойно, как не было много лет. Теперь уже совсем скоро мама будет его любить и его фотографии будут висеть рядом с фотографиями Юрочки, а мама будет рассказывать, когда Павлик заговорил, что сказал, что сделал. А они с Юрочкой будут играть вместе: Павлик со своей мягкой собакой, а Юрочка со своими любимыми машинками, а может, Павлик даже даст Юрочке подержать свою собаку.
Огоньки елки отражались в стеклах книжных полок, в экране компьютера, в глянцевой поверхности фотографии, которая была засунута между стеклами. На столе белела записка: «Я хачу нановый год мяхкую сабаку».