Они были прекрасной парой. Такие оба молодые, но серьезные и очень положительные. Артем – инженер, каких тогда много сидело по всяким там НИИ и прочим заведениям, а Люся работала оператором ЭВМ – профессия в те времена вроде бы как очень передовая, но, и как труд инженеров, весьма мало оплачиваемая. Хотя тогда это не имело большого значения: социализм успешно загнивал и квартиры давали, а не покупали, а цены на еду казались незыблемее Эйфелевой башни, а уж кошмары безработицы конечно же существовали не ближе Марса. Они получили свою двухкомнатную квартиру и с пылом принялись ее обустраивать. Двухкомнатную потому, что их уже было трое. Маленькая Машка была такой потешной и Люся очень любила гулять с ней во дворе их нового дома и рассказывать, что Машка ела, как улыбалась и что нового сделал Артем в квартире. У Артема были золотые руки, он без устали после работы что-то мастерил и прилаживал. Соседи ставили их в пример. Вот, дескать, какая молодежь бывает: и вежливые, и работящие.
Люсе шло ее имя, наверное, так и должно быть, раз Люся, то пушистая блондинка невысокого роста, хрупкая и с большими удивленными серыми глазами. Артем был худощав, с улыбающимися глазами и каким-то вечно виноватым выражением лица…
…Пожилая женщина-врач сочувственно качала головой.
- Это необратимо. Лучше сдайте в интернат, вы молоды, у вас еще будут дети. А в интернате, там ей будет хорошо, там уход, лекарства…У вас будут другие дети.
Но Люся упрямо мотала головой.
- Нет, нет, она поправится, я знаю, мы вылечим ее.
Врач вздыхала.
- Вы не представляете, что вас ждет.
И стала выписывать рецепт.
- Вот, когда она совсем разнервничается.
Люся действительно не представляла…
Машка не говорила, не просилась на горшок, но Люся решила, что она сможет… Да, она научит ее говорить, ну не может быть, не может, чтобы она не смогла, она верила, что сила ее любви совершит чудо.
Работу Люсе пришлось оставить – Машка поглощала уйму времени. Нужно было кормить, высаживать на горшок, мыть, выводить гулять, стирать (тогда еще не было такого чуда как памперсы), убираться в квартире, следить за собой, чтобы к приходу Артема все было в порядке. Артем…Артем поддержал ее в решении не отдавать Машку в интернат, он тоже не очень-то верил врачам, он тоже надеялся…Артем возвращался поздно, он задерживался на подработках, - несмотря на Люсину хозяйственность, денег одной зарплаты не хватало.
Люся поэтому проводила время дома с Машкой и телевизором. Она решила, что будет заниматься с Машкой каждый день и та заговорит. Вот будет сюрприз для Артема ! И после завтрака, когда Артем уходил на работу, а Люся справлялась с утренними делами, она сажала Машку напротив себя и, глядя в ее бессмысленные глаза, повторяла: Мама, мама, - и тыкала себя пальцем в грудь. Как в фильме, когда белые пытаются общаться с папуасами. Люся очень старалась, она с надеждой ловила каждое движение губ Машки, каждую, кажущуюся ей осмысленной, искорку в ее глазах. Но Машка не могла долго усидеть на месте и ее мычание и нечленораздельные выкрики так и не сложились в такое простое слово мама, за то, чтобы услышать его, Люся отдала бы полжизни. И упорство Люси таяло, она стала пропускать иногда эти занятия, а потом они стали уж вовсе редки, и Люся это делала так, скорее ради очистки совести, не веря в результат. Сюрприза для Артема не получилось…
Были у Люси и радости. В выходные, когда Артем оставался дома с Машкой, она ходила на
рынок. Целую неделю Люся предвкушала это удовольствие: одеться, подкраситься, выйти из дому и несколько часов упиваться ощущением свободы и одиночества. На рынке всегда было людно – толчея, давка, но Люся радовалась ощущению окруженности себя людьми, голосами, даже беспардонными толчками. Она охотно вступала в разговоры с незнакомыми людьми, шутила, улыбалась. Она отдыхала. Иногда Люся даже совершала большой грех: заходила в дешевые кафешки и съедала там мороженое или пила дрянной растворимый кофе, - в зависимости от времени года.
Но удивительно: посидев там немного, она чувствовала, что уже скучает за своим домом, даже за воплями Машки, за Артемом, таким постаревшим в последнее время. Сама Люся, казалось, не менялась: та же девичья фигура, худенькое лицо, словно слегка высохшее, только вот выражение его стало строгим и серьезным, да иногда непокорно тряслись подкрашенные тонкие губы. А на лицо Артема словно опустилась мелкая паутинка, какую снуют маленькие паучки осенью. Да две глубокие морщины залегли в уголках рта.
Они единодушно решили не заводить больше детей – боялись, что опять может повториться, да и Машка...
Люся бегала по рынку, конечно же, не только для развлечения, она покупала еду, одежду, в основном, для Машки. Красивые бантики и заколки, первую клубнику, курочек. Машка поглощала все жадно, но вряд ли понимала, что ей дают. Врач сказала, чтобы Люся ограничивала Машку в еде, потому что она может есть сколько влезет, нет у нее, дескать, сигнала в мозг о насыщении, а если и есть, то она его не воспринимает. Да и потом: вонь в доме жуткая, если не успеешь вовремя высадить на горшок. А Люся очень старалась, чтобы было чисто – почти целый день убиралась и стирала.
Да, было еще в ее распорядке дня время, которого Люся очень ждала – прогулка на улице, в обществе других детей и их мам. Нельзя сказать, что Люсе было очень приятно видеть других, нормальных детей, и невольно сравнивать с Машкой. Дети бегали, смеялись, играли, бойко лопотали о чем-то своем, а Машка стояла на месте, неловко растопырив ноги и руки, иногда громко кричала и махала руками. Дети уже не обращали на нее внимания – привыкли. Люся старалась использовать это время для общения с соседками, у нее было много знакомых и, несмотря ни на что, она любила эти минуты, ей иногда даже начинало казаться, что и у нее тоже все нормально. Но скоро пришлось прекратить прогулки.
Все было, как обычно. Даже нет, в этот день у Люси было особенное настроение. Погода этой осенью стояла необычная. Золото осени усиливали яркие солнечные дни. Небо – пронзительно-синее,- резало глаза своей четкой картинностью, редкие белые облачка казались мазками белил и были почти неподвижны. Воздух свеж и прозрачен той странной осенней прозрачностью, когда все предметы становятся необычайно четкими, словно с наведенным контуром, а краски приобретают ту яркость и насыщенность, какая бывает разве что на мониторе японского компьютера.
Из Люсиного окна открывался великолепный вид: река, отражающая лазурь неба и обрамляющий ее кустарник, лесок, переливавшийся яркостью осенних красок. Даже серые многоэтажки выглядели вовсе не серыми и унылыми, а скорее жемчужно-перламутровыми. И люди в такую погоду чаще улыбались, их глаза становились печально-задумчивыми, казалось, прелесть осени навевает покой и радость в сердца. Не хочется сидеть дома, тянет на улицу, пытаешься насладиться как можно полнее последними днями уходящей осени.
Люся с Машкой вышли чуть раньше обычного. Сначала немного прошлись по аллее за домом, а потом вернулись к подъезду. Народу высыпало много, Люся была возбуждена, словно хлебнула хорошего выдержанного вина, у нее слегка кружилась голова и блестели глаза. В пылу беседы она совсем упустила из поля зрения Машку. И только громкий крик заставил всех замолчать и оглянуться. Машка стояла, вцепившись в уши и волосы девочки, а та дико кричала и пыталась вырваться из крепких Машкиных рук. Вероятно, Машку привлекли блестящие золотые сережки в ушах девочки. Машка была очень сильной, иногда даже Люсе трудно было с ней справиться, такие дети, как правило, физически очень сильные и Люся не раз с ужасом думала, что же будет, когда Машка вырастет. Да, так вот, после минутного оцепенения началась невообразимая каша: Люся бросилась отнимать у Машки девочку, мама девочки зашлась от возмущения и хваталась то за Машку, то за сердце, а сама девочка, вырванная из Машкиных рук, в растрепанном и дрожащем состоянии прижималась к матери. И тут Люся услышала от разъяренной женщины все: и то, что нечего свою дебилку выводить к нормальным детям, и то, что скоро Машка кого-нибудь убьет, и то, какая Люся бессовестная и безответственная. Остальные стояли молча, но по их виду было понятно, что поддерживают они вовсе не Люсю. Схватив за руку вопящую и дергающуюся Машку, Люся рванулась к своей квартире. Захлопнув дверь с другой стороны, она долго стояла в каком-то странном оцепенении. Наверное, так бывает, что приходит та минута, тот миг озаренности, когда твои мысли вдруг из подсознания прорываются наружу, когда ясно и отчетливо начинаешь понимать те вещи, на которые сознательно закрывала глаза много лет. Люся за эти несколько мгновений ясно и четко осознала: все, никаких иллюзий быть не может, никогда Машка не станет нормальной, никогда Люсе не вырваться из этого круговорота горшков, тряпок, кастрюль, никогда! М жизнь она свою губит, и Артема тоже. И все это напрасно.
Словно во сне, Люся пошла на кухню, накапала Машке лекарств, - а то та разошлась не на шутку, - влила ей в рот, вытерла полотенцем, все, как автомат, с остановившимся взглядом, словно оглушенная этим своим новым пониманием действительности.
Так и застал ее Артем вечером, сидящую на кухне с пустой кастрюлей в руках, уставившуюся в одну точку. Впервые за все эти годы на плите не было ужина.
Ночью поднялся ветер, принес тучи, из которых полился противный серый осенний дождь. Прекрасные разноцветные листья, так празднично смотревшиеся на деревьях, оказались в грязных лужах. Но и там они сияли и светились, как золотые монеты: так бы наклониться и выхватить горсть из грязи, чтобы удержать, как драгоценный клад, еще хоть на миг.
Теперь Люся поспешно выскакивала из подъезда, таща за руку Машку, торопливо бросала: «Здрасьте!», если на кого-либо натыкалась, и обреченно бродила по аллее за домом, благо место это было довольно малолюдным. Из былого удовольствия эти прогулки стали наказанием для Люси: вышагивая молча рядом с Машкой эти полтора-два часа, чего только не передумаешь, а особенно ясно поймешь, какая пропасть отделяет тебя от остальных. И вроде бы все нормально, но люди старательно отводят глаза от Машки, и говорить стараются на нейтральные темы. А в квартиру заходят неохотно и вроде бы с опаской, и стараются поскорее уйти. И еще пронзительное чувство внутреннего одиночества, которое как стена, стало кирпичик за кирпичиком возводиться в Люсиной душе. И она с ужасом осознала, что за этой стеной оказывается и Артем. Нет, она не могла бы ответить конкретно, почему. Ведь Артем делил с нею ее мысли, он всегда поддерживал ее, стирал, мыл, возился по хозяйству, гулял с Машкой. Но он каждое утро уходил туда, в тот мир, в котором Люся и Машка для него не существовали, там были другие люди, другие взаимоотношения, а может, и другие женщины. Хотя, нет, нет, Люся бы почувствовала это, наверное, другой не было.
Жизнь потекла, как прежде, - монотонно и однообразно. Машка росла, оставаясь все такой же беспомощной и беспокойной, а Люся и Артем становились старше, квартира ветшала, потому что у Артема мало было времени из-за работы, да и уставал он уже – годы… Родственники их по-прежнему избегали, они не отмечали праздников, разве что так, вдвоем поужинают, да и то редко, - Артем часто пропадал на подработках.
Но скоро в их жизни произошло событие, резко изменившее налаженную скуку будней. В доме появился Он. Люся увидела Его, слоняясь как-то по рынку. К тому времени вся страна стала сплошным рынком, а точнее – базаром, где пытались продать все, что только представляло хоть какую-нибудь ценность, а порой и вовсе никакой. Старики, не получая по нескольку месяцев и так мизерную пенсию, несли продавать те заветные вещи, что покоились в самых укромных уголках и назывались « на смерть», понимая, что эта самая смерть может наступить очень скоро, если никто ничего не купит. Мужчины торговали решительно всем: от ржавых гвоздей до допотопных электропечек и цепочек к бачкам унитазов. Старые брошки, сумочки, пожелтевшее от времени постельное белье, шапочки, даже открытки, не говоря уже о прочих вещах: сахарницах вазочках, почерневших ложечках и тех памятных безделушках, которые накапливаются в доме в течении долгих десятилетий и которые так дороги бывают их владельцам, как дорога была молодость, и не имеющие никакой ценности для посторонних – все это протягивалось, порой дрожащими руками, было сложено на земле на старых газетах. Люсе бывало порой совестно смотреть на эти вещи, словно она становилась свидетелем чего-то постыдного, такого глубоко личного, которое нельзя выставлять на обозрение всем. Иногда из жалости она покупала у кого-нибудь какую-то вещь, пусть не очень нужную, да и денег у нее самой было в обрез, но какой радостью загорались глаза старушки, когда она брала в руки деньги, суетливо складывала купленную вещь и совала ее Люсе, скорее, а то еще передумают. Люся понимала, что этих жалких копеек старушке хватит совсем ненадолго.
Он сидел на обрывках старого пакета у ног захланного мужика. Он был собакой, помесь спаниеля с кем-то. Люся посмотрела на него. Он посмотрел на Люсю. Их глаза встретились.
- Привет! - сказала Люся.
- Привет! – сказал Он.
- Бобик, - сказал мужик.
- Филипп! – представился Он.
- Филя! – сказала Люся.
- Филипп! – поправил ее Он.
- Ничего, если я тебя поглажу? – спросила Люся.
- Гладь, - разрешил Филипп.
Люся погладила его слегка жестковатую шерсть и поняла, что без него не уйдет. Быстро расплатилась с обрадованным мужиком.
- Можно, я возьму тебя на руки? – спросила Люся.
- Бери, - сказал Филипп.
Люся подхватила Филиппа на руки и побежала в ряды, где торговали всякими собачьими принадлежностями. Купила поводок, миски, еду.
- Я извиняюсь, но блохи меня совсем достали, - сказал Филипп.
И Люся накупила всяких снадобий от блох. Потратила все деньги, предназначенные на еду и явилась домой счастливо возбужденная с Филиппом на поводке.
При встрече с Артемом Филипп вежливо помахал хвостом, Артем встретил Филиппа без особой радости, но Люсе не перечил. Машка при виде Филиппа закричала и попыталась его схватить. Филипп испуганно прижался к Люсиным ногам.
- Ты с ней поосторожней, - сказала Люся.
- Ничего, все будет хорошо, - сказал Филипп и лизнул Люсю. И тут Люсю прорвало впервые за все эти годы – слезы хлынули, как водопад, она рыдала, причитала и всхлипывала, прижимая к себе Филиппа, а он утешал ее и слизывал слезы с ее опухшего лица.
И жизнь Люси изменилась. Теперь она уже не чувствовала того щемящего одиночества, как прежде, теперь она могла разговаривать с Филиппом, кормить его, выводить на прогулки. Она познакомилась с владельцами других собак и радостно окунулась в мир общения с ними. Люся изменилась – стала больше внимания уделять своей внешности, покупать недорогие наряды, теперь ей было куда это надеть. Так они и стали жить, уже вчетвером. Только вот она совсем не заметила, как Артем стал как-то отдаляться от нее, вроде бы он все делал по дому, помогал, как мог, но вот иногда казалось, что он где-то не здесь, не с Люсей.
Однажды Люсе позвонила ее одноклассница, пощебетала о том, о сем, и сообщила, что в честь круглой даты окончания школы они собираются на встречу и уже заказали места в кафе и пойдет ли Люся на встречу. Люсе очень хотелось, но в тот день Артем уходил на подработку и Люсе не с кем было оставить Машку. Но Артем сказал, что постарается вернуться пораньше и пусть Люся уходит, а Машка останется одна совсем ненадолго, и что раньше они иногда оставляли Машку одну, когда она спала. Люся очень обрадовалась, перезвонила однокласснице и стала примерять немногочисленные наряды. Ей так хотелось вырваться в мир музыки, веселья, ярких огней и недомашней еды.
Встреча прошла великолепно, Люся натанцевалась, наслушалась комплиментов, немного выпила, попробовала разные закуски, и возвращалась домой радостной и веселой. Легкий морозец затянул лужи блестящим льдом, но в воздухе ощущалось дыхание весны, и оттого еще сильнее голова шла кругом. И может быть поэтому она ничего не заподозрила, когда открывала квартиру, а ведь за дверью было подозрительно тихо, не слышно веселого лая Филиппа, которым он обычно встречал ее. Вместо Филиппа в прихожей стоял Артем, виновато разводя руками.
- Я не успел, хотя пришел быстро, - оправдывался Артем.
- Как же так, ведь он к ней не подходил, не представляю, как она его схватила, - продолжал Артем.
- Где он? – чужим голосом спросила Люся.
- Я закопал его за гаражами, - сказал Артем.
Люся в каком-то страшном оцепенении прошла в комнату. Там стояла Машка, руки ее были исцарапаны, вероятно Филипп пытался вырваться из ее цепких сильных рук. Она была возбуждена, дергалась и кричала.
- Успокой ее, дай что-нибудь, - попросил Артем.
Люся пошла на кухню, налила в стакан из всех Машкиных пузырьков, как сомнамбула вернулась и влила все Машке в рот. Затем уложила ее и снова вернулась на кухню. Артем ушел спать, в доме стояла звенящая тишина, Люся просидела так до утра, даже не замечая,
что сидит в пальто.
На похоронах Машки было мало народу, в основном, соседи.
- Отмучилась, - слышала Люся, хотя непонятно было о ком это говорят, о Машке или о Люсе.
Все в том же оцепенении Люся делала все, что положено в таких случаях, но ни слезинки не появилось у нее ни когда Машку выносили, ни на кладбище, ни потом дома. Никто этому не удивился.
На девять дней Люся пошла в церковь, раздала там милостыню профессиональным нищенкам, долго стояла в церкви, глядя на огоньки свечей, но ни помолиться, ни перекреститься так и не смогла.
Когда она вернулась домой, на столе в кухне лежал листок: «Теперь ты свободна и можешь начать жизнь сначала. Прости, прощай, ухожу.»
Она несколько раз перечитала его, пока не поняла, что это написал Артем. Люся зашла в комнату – вещей Артема не было. Люся разделась, надела самую лучшую ночную сорочку, вернулась на кухню, вылила все остатки Машкиных лекарств, выпила их, пошла и легла в постель.
В комнате возле стола сидел Артем, вокруг бегал смышленый мальчик лет трех, очень похожий на Артема.
- Папа, поиграй со мной, - попросил малыш.
Артем наклонился и стал катать с мальчиком машинки, - еще немного побаливала рука. Когда Артем накрыл Филиппа одеялом и стал душить его, он все-таки поцарапал ему руку. На кухне хлопотала Танечка, мать его сына.
P.S.Латинское изречение "anguis in herba" переводится как "змея в траве", а означает скрытую угрозу. Аналогия такова: как мы не можем рассмотреть змею в траве, наступаем на неё и она нас жалит, так и в жизни мы не всегда можем рассмотреть то предательство и подлость, что нас может сразить наповал.