Работа над ошибками, или бомба для вождя. Рассказ

 
      
               

    Тяжелая скрипучая дверь  закрылась, и старший научный сотрудник особого морского конструкторского бюро Лазарь Михайлович Шац вздохнул с облегчением: «Опять  пронесло, слава Богу.»  Ведущего специалиста лаборатории высокоскоростных средств  арсенала  современной торпедной техники вызывал к себе начальник первого отдела, отставной гебешник, бывший полковник НКВД, Трофимчук. В последние дни по  учреждению  пробежала волна арестов. Неделю назад не вышел на работу главный технолог Абрамцев, три дня спустя взяли начальника планово-экономического отдела, а буквально вчера на глазах у изумленных сослуживцев был взят под стражу и главный инженер, мозг  КБ –  Антон Филиппович Звягин.
   -Что за чертовщина? Шац тихим размеренным шагом шел служебными коридорами и про себя размышлял: "Если  органы НКВД будут так рьяно бороться с «агентами империализма» на рабочих местах, то вскоре не только ученых под статью подведут, но и уборщице тете Маше вменят в вину, что она пукнула на  лестничной клетке   и  испортила воздух, которым  дышат представители научного мира, выходя покурить у  окна".
Лазарь Михайлович вернулся в свою  лабораторию  и сел за письменный стол. На душе было очень тревожно, и пот обильно лился по щекам. Шац обтер лысину и лицо носовым платком  и посмотрел на часы, было четверть пятого. До конца рабочего дня оставалось часа полтора. Еще после обеда ведущий специалист отнес в машинописное бюро доклад о последних испытаниях в  акватории Балтийского моря высокоскоростных противолодочных торпед. Бумаги машинистка еще не принесла и у Шаца появилась минутка, другая спокойно поразмышлять в гордом одиночестве. Начальник лаборатории Воейков был вызван в Москву в  Наркомат оборонной промышленности, трое сотрудников  уехали в командировку в область, остальные спецы временно разбежались по конторе и вот- вот должны были появиться.  Шаца постоянно терзали последние слова Трофимчука, брошенные им несколько дней назад после одного из совещаний:
 - Мы с Вами уважаемый, Лазарь Михайлович, трудимся в режимном предприятии, а время Вы сами знаете какое на дворе , в Европе неспокойно, идет кровопролитная война в Испании, Гитлер  ведет переговоры с западными партнерами о переделе мира. В это время нужно, как никогда быть бдительным, ибо враг не дремлет. Кстати завтра сюда приедет из Ленинградского областного управления внутренних дел  майор Никифоров, он хочет провести у нас профилактическую беседу и заодно познакомиться с сотрудниками воочию. Я очень хочу, что бы нашли с «органами» контакт. Я  надеюсь на Ваше политическое чутье, Лазарь Михайлович!..»
Ох, это политическое чутье. Последние полгода вся страна живет в ожидании арестов. Не так сказал, интонацию поставил не там, в случайной компании рассказал свежий анекдот, этих и других , на первый взгляд, мелочей, вроде бы достаточно, чтобы упечь человека далеко и надолго в «тьмутаракань», что стоит на краю земли…
Машинистка принесла  напечатанные листы в аккурат к концу рабочего дня. Шац положил их на видное место в правый угол и прижал мраморным прессом.
  На улице моросил дождик, что было типично для осенней октябрьской ленинградской погоды. Лазарь Михайлович раскрыл над собой зонтик и, шлепая по лужам, направился к трамвайной остановке. Ленинград он любил всем сердцем. Здесь, в далеком Петербурге прошли его детство и юность, тут он  окончил  университет и  защитил  первую ученую степень, случилось это событие в год трехсотлетия династии Романовых. Было очень спокойно и ничто не предвещало беды.  Вскоре грянул Октябрьский переворот. Шац  воспринял его весьма настороженно. За витиеватыми обещаниями большевиков сделать жизнь россиян более счастливой, стояли террористические акты, массовые расстрелы, правовая неразбериха. Лазарь Михайлович преподавал тогда студентам теоретическую механику, носил как и положено ученому-педагогу небольшую бородку –клинышком и присматривался к носителям идей коммунизма, внешне не проявляя ни малейшей симпатии…
…На  углу переулка Гривцова и улице Плеханова , Шац купил в киоске  свежую газету, и двинулся к дому, до которого оставалось не больше двух кварталов. Уже, поднимаясь на второй этаж, ученому мужу пришла в голову спасительная идея: он не пойдет завтра на работу, предстоящая встреча с гебешником не сулила пожилому еврею ничего хорошего. Шел Шацу пятьдесят пятый год, жил он со своей любимой женой Симой в центре города и занимал две большие комнаты в пятикомнатной коммунальной квартире. Когда «люмпены» пришли к власти, был еще жив отец ученого, старый портной Мойша Шац. Мойша слыл в городе известным закройщиком и одевал всю «знать» города. Кстати, и квартира эта полностью принадлежала портному, в которой еще проживала большущая собака-дог и домработница, тихая и кроткая баба Дуся. Мойша сам предложил комиссарам уплотниться, попросив оставить ему лишь две комнаты. Большевик, старший в кожанке, пришел в умиление от такого мудрого решения старого еврея и даже написал бумагу, в которой благодарил Мойшу Шаца за революционную сознательность и понимание значения мировой революции. Комиссар снабдил бумагу угловой и круглой печатью, получилась, как бы охранная грамота. В 1922 году власти хотели еще раз потеснить старого закройщика, но потертая бумажка с подписью представителя Петроградского ревкома сыграла свое гипнотическое действо, и семью Шацей оставили в покое…
   …Лазарь Михайлович уже был на третьем этаже, как ему пришла мысль прикинуться сердечником и лечь на время в больницу. Пока врачи разберутся с его болячками, пройдет время, а за этот период, он, Лазарь, что-нибудь придумает. Шац искусственно захрипел и стал оседать на лестнице, его от двери квартиры разделяли только несколько лестничных ступенек. Проходившая мимо сверху соседка, узнала в скорчившемся от боли мужике, своего соседа. С криком: «Помогите!» - она нажала звонок квартиры, в которой жил Шац. Примчалась   машина скорой помощи. Доктор долго сидел у изголовья больного и внимательно слушал его через стетоскоп. Давление было повышенным , но далеко не критическим: сто шестьдесят на сто. Надо отдать должное  актерскому мастерству Шаца. Он прерывисто дышал и из легких доносился сильный хрип. Как это получалось , ученый и сам предположить не мог, он играл роль больного-сердечника на одном дыхании, при этом, естественно, волнуясь, как и любой другой смертный, боясь разоблачения. Доктор сделал больному сердечный укол в ягодицу и предложил: «Давайте госпитализируемся.  Сегодня  дежурная больница Нахимсона. Это здесь неподалеку. Сопроводительный талон я сейчас напишу.» Доктор попросил разрешения позвонить. Через минут пятнадцать  в квартиру поднялись двое санитаров во главе с фельдшером и, погрузив на носилки  перепуганного  Шаца, понесли его вниз, взволнованная и ничего не понимающая Сима, спешно стала собирать узелок …
                х

   Лазарь Михайлович сладко вытянулся на койке, подложив под голову вторую подушку. День сегодня выдался довольно хлопотливым, не столько для него, пациента-«сердечника», сколько для врачей. Еще до обхода врача его повели на рентген. Доктор заставлял Шаца поворачиваться и так, и этак , и при этом внимательно смотрел на экран. После осмотра стал что-то писать в истории болезни. Прощаясь , рентгенолог даже пошутил: «Сердце у вас, голубчик, как у молодого атланта, крепкое сердце. Видимо , понервничали маленько, так бывает …» Потом повели на электрокардиограмму. После обеда приходила девушка-лаборант и в течение часа брала анализы крови в разные пробирки. Пациент очень боялся, что его разоблачат, и постоянно просил медсестру измерить ему давление. Последний раз ему измеряли сразу же после ужина, давление снова оказалось повышенным : сто пятьдесят на сто…
Шац решил почитать перед сном, но ему никак не удавалось сосредоточиться. Вечером приходила встревоженная Сима и сообщила, что звонили с работы, интересовались здоровьем , дотошно спрашивали, что, когда и как…
  «Вот уж, деятели–благодетели ,-проворчал по себя  Шац ,- даже поболеть спокойно не дадут. Пусть покрутятся, когда меня нет. И результаты последних испытаний так и будут лежать в правом углу стола, прижатых мраморным грузом, да и кому их передавать, когда он , старший научный сотрудник, разрабатывал эту тему и нес персональную ответственность…»
Лазарь Михайлович жил в состоянии страха не только с наступлением массовых репрессий. Еще в тридцать четвертом по чьему-то лживому доносу был арестован и осужден к длительному сроку лишения свободы его двоюродный брат по отцу –Лев. Брат поднимал один из отстающих колхозов на Украине и был послан туда партийной организацией Ленинградской области с благословения Москвы. Лев рьяно взялся за дело, однако коллективизация в республике протекала очень вяло, многие крестьяне жили особняком и не торопились объединяться в хозяйства. Кулаки же, они постоянно дискредитировали смелые инициативы молодого председателя, то коровник со скотом подожгут, то воду в сельском колодце отравят. Коммуниста Льва Шаца взяли ночью бойцы НКВД. Судили в Киеве, чохом, то есть конвейерным методом. К тому времени в республиканском суде уже скопилось несколько десятков подобных дел, и вот из Москвы поступил сигнал: пришла пора расправиться с вредителями…
  Конечно, Лазарь Михайлович понимал, что дыма без огня не бывает. Кому-то было очень выгодно, чтобы скрытая вражда разных людей, разных мнений переросла в открытую классовую борьбу, в этом случае и массовый террор оправдать можно. Все нити тянулись в Москву, к Верховному усачу, отцу всех народов. Ученый вспомнил и прошлогодний инцидент, его ближайший друг из военного ведомства, полковник штаба округа Алексей Ясенев в узком кругу друзей за бутылочкой, в той компании был и  Шац,  рассказал злой анекдот про безграмотного  грузинского семинариста. Никто тогда не засмеялся , все смотрели друг на друга,  и каждый думал исключительно о своем, а Алексей  разлил по граненым стаканам еще водки и произнес  ухарский тост: «За скорейшую смерть этого дьявола .»  Ясенева арестовали, а все остальные участники той попойки, лязгая от страха зубами, денно и нощно ожидали ареста. Видно крепким орешком оказался красный офицер Ясенев, с  сильным характером и чистой совестью. Не смогли сломить полковника. Шац вспомнил, как они дружили с Алексеем, и его внезапно охватила брезгливость к самому себе: прошло уже больше года, а он ни разу не поинтересовался у жены друга о его судьбе.  Животный страх за свои жизни, за родных и близких ,  призывал  многих людей к равнодушию и черствости, соблюдая один из основных принципов того времени: моя хата с краю, я ничего не знаю…
Пациент Шац взглянул на часы, стрелки показывали одиннадцать вечера. Лазарь Михайлович очень устал за день, и веки его стали слипаться. Вот он стал тихо посапывать  ,наконец, крепко захрапел и приснился ему страшный сон:
Октябрьская Москва. Пожухлые листья  хрустят под ногами. Обычная осень тысяча девятьсот тридцать седьмого года.  Метрополитен им. Кагановича. Станция метро «Чайковская». Вестибюль станции окружен чекистами. Повсюду мелькают мужчины в кожанках и фуражках с красными околышами. Сегодня здесь в вестибюле станции –знаменательное политическое событие–вторая годовщина московского метро и досрочный пуск в эксплуатацию участка второй линии. На торжество приехал Сам  лидер страны Иосиф Виссарионович Сталин. В украшенном кумачами подземелье была сооружена трибуна, возле которой разместился длинный, покрытый красной скатертью стол. К столу вела нарядная ковровая дорожка, вдоль которой  стояли представители общественности, журналисты, почетные метростроевцы, старые большевики испытанной ленинской гвардии…
Первым слово взял тезка Шаца – Лазарь Моисеевич Каганович. Говорил оратор без бумажки, речь его с высоким эмоциональным накалом несколько раз прерывалась  бурным хлопаньем в ладоши. Великий партийный деятель пел  хвалебные оды метростроевцам и эксплуатационникам, а в заключение он провозгласил здравицу за вождя, и многочисленная  аудитория взорвалась от грохота аплодисментов.
И вот наступает волнующий момент. На трибуну выходит товарищ Сталин в военном френче без знаков отличий в неизменной  нарядной фуражке. Чтобы казаться на трибуне значительно выше, ему с тыльной стороны подставили маленькую скамеечку. Вождь взошел на трибуну и под тысячи восторженных и любопытных глаз неторопливо начал тронную речь. Вождь говорил о трудном времени, о пожарах войны в Европе, сердечно поблагодарил работников подземного фронта с большой трудовой победой, не преминул коснуться и недостатков , иначе что бы это была за речь…
   Далее выстроилась очередь «лизоблюдов». Очень многим хотелось вручить товарищу Сталину и его соратникам живые цветы. Подошел начальник Метростроя,, затем главный инженер Метрополитена. Скромный ученый из ленинградского конструкторского бюро Лазарь Михайлович Шац тоже незаметно пристроился в середину очереди. Никто не обратил на незнакомца никакого внимания, он ничем не выделялся. Разве что тем, что букет у ученого был несколько пышнее. Ничто внешне не выдавало волнение пожилого ленинградца, только сердце в груди стучало со скоростью автоматной очереди. Еще бы! На глазах у изумленной толпы совершить невиданный доселе по дерзости террористический акт, это граничило с фантастикой. Шац долго готовился к возмездию. Он по секундам выверял свои движения, когда тренировался с букетом цветов еще дома.
Лимонку, маленькую рифленую гранату,  он хранил в сарае среди дров. Ее подарил ему однажды один знакомый офицер. Лежала, лежала без дела, вот и дождалась своего часа. Лазарь запрятал гранату глубоко в цветы, чеку он только что вынул и держал стебли букета, сжимая вместе с букетом скобу. Стоило только опустить букет и  через две-три секунды раздастся мощный взрыв, унося жизни как минимум пяти человек. «Главное ,-лихорадочно вынашивал мысли Шац, -попасть в эпицентр взрыва , чтобы погибнуть наверняка, да не одному, а со всей сталинской компанией, включая его самого.» Шац сделал шаг и вступил на ковровую дорожку под  зоркие объективы фотокамер. Вот он прошел еще шаг, еще. Сейчас цветы вручает какая-то женщина в очках, за ней еще четверо страждущих, ленинградец–пятый. Пройдет еще, пусть пять минут, и наступит, наконец, акт возмездия, все миролюбивое человечество вздохнет спокойно после гибели  «усатого» диктатора, интригана и авантюриста, каких не видывал белый свет. Жалел ли Шац о прожитой жизни? Наверное, нет. Что стоит его жизнь, рядового труженика, простого ученого? Ничего не стоит! Зато после смерти он увековечит свое имя в душах и памяти потомков. О нем и впрямь будут так говорить: «Этот человек избавил мир от палача и изверга, выжившего из ума негодяя и все это– в одном лице.» Однако, говорить об этом может быть и будут, но много позже, а пока…. Лазарь Михайлович представил себе, как растрезвонят советские газеты о покушении на вождя, и какими пышными и помпезными окажутся похороны героя-великомученика…
   Вот подошла очередь ученого - ленинградца и он твердой рукой подает улыбающемуся  Сталину букет ярких роз, вождь немного нагибается , скобка незаметно соскальзывает в рукав , секунда, другая и подземка оглушается мощным взрывом. Народ от страха окаменел. Пелена рассасывается и… обезумевшему люду является  такая картина:  мертвый Сталин с десятками осколков в голове осел за трибуной, бедного Шаца разорвало в клочья и его бездыханное тело валялось здесь же у  края стола. Всего же в трагедии пострадало двенадцать человек. Кроме Сталина, погиб его охранник и ближайший прихвостень Лазарь Каганович.
  …Пациент Шац проснулся еще затемно. Голова трещала от каких-то странных звуков, в висках стучала кровь. Липовый сердечник пошевелил одной ногой, потом другой, а когда удостоверился, что и руки , и голова на месте, испуганно открыл глаза и выдохнул: «Надо же такому присниться,  если и расскажешь кому об этом ужастике, обязательно упекут на Колыму…»
Десять дней проходило обследование пациента, и палатный врач после  обхода выговаривал ему нечто не совсем вразумительное: « Сердце, мой милый друг, как малое дитя, требует к себе бережного отношения». Все загадками, да загадками.
Наконец, наступил день выписки. Лечащий врач напоследок  послушал  Шаца деревянной трубкой, долго постукивал по ребрам, определяя границы сердца, и напоследок вручил ему эпикриз.
   -Я выписываю Вас под наблюдение участкового терапевта ,-заключил доктор. Патологии явной  не вижу, но тахикардия налицо. И давление крови не совсем стабильное. Побудьте немножко дома и соблюдайте режим…
  В душе Лазаря Михайловича клокотала радость. Слава Богу, что не нужно будет идти сразу  на работу, он сможет собраться с мыслями и подумать о своей дальнейшей судьбе. Оставаться  работать в конструкторском бюро Шацу казалось небезопасно, и он стал вынашивать идею о поездке в Москву , в главк, чтобы выпросить новое назначение, куда-нибудь в глубинку страны, подальше от музейных соблазнов, излишней мирской суеты, а главное –от навязчивых встреч с гебистами, с нудным начальником первого отдела и некоторыми сотрудниками, еще недавними приятелями, возможно ставшими на путь грязного стукачества.  Нет, он не осуждал их , скорее жалел. Что ж, у каждого свой путь. Питерский ученый вспомнил пьесу Чехова «Три сестры» и кровь в висках забурлила вновь:
 - В Москву, еду в Москву!..
               
    Столица встретила Лазаря Михайловича радостной песней . Проводник еще в пригороде включил репродуктор, и оттуда полилась  знакомая и нежная мелодия: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва…» Шац  поймал  машину с шашками на борту и отправился в главк   министерства. Питерскому ученому повезло. Разговаривал с ним сам начальник управления кадров. На вопрос, чем вызвано желание о перемене места службы, он слукавил. Объяснил, что жена больна , у нее плохо функционирует печень, это результат перенесенного гепатита в осложненной форме, более того во Владивостоке у него живут близкие родственники. Кадровик не стал вникать в суть, попросил заполнить анкету и заявление, куда-то позвонил, сделал размашистую визировку и заключил:
  -Поедете на Тихий океан, там организовывается новый научно-исследовательский институт морского флота и научно-практические кадры там очень нужны . А площадь Вашу ленинградскую мы забронируем,и вы получите охранное свидетельство.  Чиновник кадровой службы поднялся из-за стола и проводил улыбающегося питерца до двери…
Весь обратный путь до Ленинграда  Шац вел себя, как мальчишка, весело шутил, рассказывал остроумные прибаутки не на политические темы, конечно. Настроение у него было приподнятое. «Скоро, - мечтал Лазарь Михайлович ,-кончатся эти навязчивые кошмары, буду жить тихо, не высовываясь, авось пронесет и я не попаду в сталинскую мясорубку…»
На работе очень удивились такому повороту событий, однако все обошлось гладко. Начальника отдела, непосредственного  ответственного за  проект Шаца не было на месте, а  заместитель  главного конструктора по науке был человеком новым, он и подмахнул перевод, ни с кем из руководства не посоветовавшись. И выглядело это вполне пристойно. Новый зам даже поблагодарил старшего научного сотрудника за патриотическую инициативу. Он так и сказал: « Все рвутся в большие города –в Москву или Ленинград , например, да что они медом, что ли намазаны? Вы молодец, товарищ Шац и  я Вам немного завидую . Желаю хорошо устроиться  на новом месте …»  Чиновник от науки подошел к шкафчику и вынул оттуда две аптекарские мензурки, предлагая выпить на посошок по грамульке разведенного спирта. Лазарь Михайлович лишь покачал головой, глаза его светились  благодарностью, и он юркой походкой выскользнул из кабинета высокого начальника.
 
    В пепельнице у следователя районного управления НКВД товарища Альтмана               было полно окурков, они уже высились горкой, и пепел высыпался через край. Альтман листал дело ученого Лазаря Шаца , и слегка позевывая, досадно разводил руками. « Ну, служил науке этот пожилой еврей, ну и что? Замечаний никаких, только благодарности и поощрения. Служил много лет без побега, как говорится, верой и правдой. Ну, уехал он на Тихий океан, не от алиментов же сбежал. И жена вместе с ним укатила. Что же здесь преступного?»
  Следователь перевернул страницу и уже заново, который раз стал вчитываться в рапорт начальника первого отдела. В служебном документе никаким вредительством не пахло, просто автор записки укорял своего сослуживца в трусости,  полном отсутствии бдительности и нежелании сотрудничать с органами безопасности по выявлению вредителей и саботажников на рабочих местах, благо они широко развернули свою кипучую и коварную деятельность в больших трудовых коллективах. Альтман сам был евреем по национальности и служил в органах совсем недавно, всего второй год. К службе относился  добросовестно, однако не по солдафонски, он любил вникнуть в суть и , по возможности, не рубить с плеча. Он всматривался в черно-белую фотографию ученого и его лицо, добродушное открытое лицо ему нравилось. Ну, никак не клеился к этому человеку ярлык вредителя. В этом году следователю уже попадались  папки с делами очень сомнительными и сфабрикованы они были по примерно одному и тому же сценарию, основываясь  на догадках и ничего не имеющих дел с реальностью.
   Такие подследственные, по мнению молодого юриста, не представляли серьезной угрозы  общественному и политическому строю страны. Многие из тех граждан, кто приходил  на прием в органы безопасности по повесткам, во второй раз не являлись. Не  приходили они и позже, явно игнорируя встреч с блюстителями порядка.  Некоторые граждане ударялись в бега, делая в паспортной службе отметку об убытии. В формуляре на ответ , куда выбывает адресат, они делали фиктивные сообщения, например на крайний Север или в солнечный Туркестан. Искать таких людей не имело никакого практического смысла, так в розыск заявляют только матерых преступников.
Есть прописка, есть разговор, коли оной нету , то и разговора не может быть никакого. Тут и без мелкой рыбешки работы не продохнуть. Альтман подвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер центральной адресной службы. Назвав свой пароль, он попросил сведения о прописке интересующего его гражданина.  Спустя  несколько секунд следователь услышал в трубке отрицательный ответ  : «Семья Шаца снята с прописки, на жилье наложена бронь». 
   Молодой человек расстегнул ворот гимнастерки, и слегка поправив портупею, придвинув папку поближе, размашисто написал на титульном листе: « Сдается в архив по причине выбытия адресата…»
 
     А между тем пожар войны разгорался все ярче. Первого сентября 1939 года Германские войска вероломно переступили Польскую границу. Вскоре пала  Чехословакия, затем и центральные страны Западной Европы – Франция , Бельгия. Заключенный между Гитлером и Сталиным пакт о ненападении оказался  обычной  фикцией.
Великая Отечественная война застала Лазаря Михайловича во Владивостоке. Он руководил лабораторией в новом институте, а его жена Сима заведовала технической библиотекой. Обстановка на Дальнем Востоке сложилась в начале войны совсем не благоприятной для советских войск. Двигаясь от западных границ, гитлеровцы вскоре оказались на подступах к Москве, оставляя за собой сожженные и превращенные в руины, города и села. Генеральный штаб  наркомата обороны  до самого последнего момента держал у восточных рубежей отборную сибирскую дивизию, и лишь убедившись в том , что Япония изменила свои агрессивные планы, ослабила  восточный участок и отправила  войска на помощь Москве… Ученый Шац потерял ориентацию во времени. Целыми сутками он находился в лаборатории, здесь же для удобства и топчан для сна  соорудил…
  …Вести из  столицы приходили разные. Тревога за осажденный Ленинград еще долго бередила  душу и вот, наконец, зычный голос Левитана победно объявил о поражении немцев под Москвой.  В сорок втором году Шаца переместили вверх по службе, теперь он командовал научно-исследовательским сектором. Победа в Сталинградской битве  привела к перелому на театре военных действий и, поэтому битва на Курской дуге была не столько решающей, сколько определяющей, все уже понимали, что победа над лютым врагом близка, очень близка…
Девятого мая сорок пятого года  Лазарь Михайлович  Шац встретил в Хабаровске, в должности заместителя главного конструктора, на его груди красовались две медали за трудовое отличие. Он еще не знал, что попал в список  награжденных специалистов и  вскоре будет удостоен ордена «Знак почета». По поводу этого ордена пришлось выдержать несколько телефонных поединков с Москвой. Изначально ученый Шац был заявлен на орден трудового красного знамени, потом из этого списка был исключен. Москва посчитала, что хватит с него  и третьей медали, но на защиту ученого встали  военные чиновники в  генеральских погонах , и с их помощью директор головного приморского института  выиграл бой,  принципиальный и справедливый бой…
Наступило мирное время. Многие сослуживцы Шаца засобирались в столицу , а Лазарь Михайлович настолько привык к городу,  морской природе, чудесному климату, что  никакая «нечистая» сила не могла его отсюда «выкурить»… Питерский ученый все ждал, когда отец всех народов уйдет в небытие, его фотография на стенке кабинета раздражала,  он ничего не мог с собой поделать и лишь зубами скрипел: «Ничего, подонок, скоро придет  и тебе  конец  А уж , когда заколотят крышку твоего гроба, я и  вернусь на берега Невы»….
    …Свое семидесятилетие профессор Шац встречал в краевой клинической больнице Хабаровска. На дворе стоял апрель тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Лазарь Михайлович пережил страшную последнюю пятилетку. В сорок восьмом году ученый занял должность заместителя директора института морского флота по науке. В стране опять развернулась эпидемия «сталинского» доносительства. Не обошла эта кампания и Шаца. Десятки проверок, три месяца предварительного заключения в следственном изоляторе и конечный результат–два инфаркта,  совсем добили старика, полноценно работать он уже не мог и вынужден был проситься на пенсию, оставив за собой лишь небольшую ставку консультанта…
Профессор лежал на кровати с закрытыми глазами, а его жена, верная спутница Сима, гладила его посиневшие, вздутые от вен, сухощавые руки. Вот и пройдена жизнь. Где-то за далеким горизонтом  мелькал Ленинград, город где он появился на свет божий. Теперь это казалось сказкой.
   - Неужели наступит день, когда я переступлю перрон Московского вокзала  и поцелую булыжник, обычный дорожный камень на мостовой ,-с горечью подумал профессор. Ему так не хотелось умирать.  Лазарь Михайлович очень хорошо помнил тот «счастливый» день пятого марта, день кончины вождя. Это было совсем недавно. Вся страна в трауре, народ в слезах, а он, профессор лежал дома на диване с включенным приемником и улыбался, широко улыбался. Профессор вспомнил, как его награждали  трудовым орденом, как вручал награду не кто- нибудь, а сам первый секретарь Хабаровского крайкома партии и то, его глаза не сияли как сейчас  словно начищенные до блеска медные полтинники,  тогда улыбка его была сдержанной, а взгляд подчеркнуто официальный…
  …Лазарь Михайлович Шац не проснулся на следующее утро. Смерть застигла его глубокой ночью во сне. Врачи констатировали третий инфаркт. Не выдержало сердце пытливого ученого…
 …В Краевом доме ученых народу собралось– не продохнуть. В почетном карауле застыли товарищи, сослуживцы, представители общественности. На подушечках– награды покойного. Здесь и мирные медали, и орден за доблестный труд, и даже высшая награда страны –орден Ленина и золотая медаль «Серп и молот». Этого почетного звания Героя Социалистического труда профессор Шац был удостоен  года за три до смерти. Он лежал в обитом атласной тканью гробу и тихо спал, его полуоткрытый восковый рот застыл в еле заметной улыбке.   

  Гроб утопал в цветах , играл военный оркестр, а в воздухе невидимкой, как будто связанная с гробом незримой нитью, проплывала та самая неказистая маленькая рифленая граната-лимонка, символ доблести и отваги солдата мирного фронта, что избавила человечество в годы массовых репрессий от  тирана и жестокого палача, пусть хотя и не наяву, а лишь в сладком мечтательном сне…