На золотом краю России - 19
На золотом краю России,
За долью половецких веж -
Мой инкубатор самостийный
И родина моих надежд.
Мы идём в школу. Эдик Гюльзатян и я. По 18 линии мы выходим на улицу III интернационала (теперь – улица Мира). Улица – односторонняя: через дорогу от домов – железная дорога, а за ней - мясокомбинат. Дорога – не шоссейка какая-нибудь, а шоссе, выложенное крупным круглым булыжником. По обе стороны шоссе – высажены молодые пирамидальные тополя.
Мы замечаем в кювете дороги женщину: голова у неё отрезана и лежит, будто отодвинутая от шеи. Мы не пугаемся. Не знаю почему не боялись. Мы смотрим на труп с любопытством. До сих пор помню рябое лицо женщины и её тёмно-синее платье.
Дорога ведёт нас дальше, до 13 линии. За полотном дороги, вдоль всей стена мясокомбината – горы угля. На южной окраине Армавира нет никаких промышленных предприятий и высоченная труба котельной мясокомбината являет нам пример величества и могущества. Труба гудела ( так мы думали ) два раза в сутки: в начале рабочего дня, в восемь часов утра, и в конце – в шестнадцать часов.
Мы задираем головы, рассуждаем: как далеко видно с трубы?
- Как с самолёта.
- Нет, - лучше, - говорит Эдик.
- Почему?
- Самолёт пролетел – и всё. А труба на месте стоИт: оглядеться можно.
- Наши хаты, наверно, видно.
- И Армению…
Откуда появилась семья Эдика на «нахаловке» не знаю, но тосковал он по Армении.
На 13 линии мы огибаем мясокомбинат с северной стороны. Затем по улице Беконной ( теперь – улица Лавриненко ) идём до школы №3. Той самой, где в 1946 году мама работала уборщицей; той самой, за которой почти в поле стоял наш первый окраинный домик.
На том месте, где сейчас троллейбусное депо и рынок было футбольное поле. И здесь мы отмечались: пинали ногами консервную банку. У Эдика был туберкулёз позвоночника. Небольшой горб находился где-то в районе поясницы и от этого Эдик был неправдоподобно прям, с выпяченной грудной клеткой. Но консервную банку старался гонять как все.
Мы минуем стадион и поворачиваем налево к школе.
Когда я пошёл в первый класс этой школы, мой брат Толик остался на второй год во втором классе. Я перешёл во второй класс, а Толик – в третий.
А в четвёртом я его догнал, потому что он и в четвёртом классе просидел два года.
Подходим к школе и Эдик напоминает мне о принятом нами решении:
- Всё, ты с ЛАгвиком дружишь, а Адка – моя
Это он о девочках из класса. Фамилию девочки Ады я не помню, а у девочки по фамилии Логвиненко не помню имени. Хотя память держит многих: Муратов, Гринько, Варакина, Шахов, Коптилова и это – не глядя на фото. А вот круглолицую, веснушчатую девочку Логвиненко забыл как зовут. Ай-я-яй, Мишутин! Меня поражало, что горбатого Эдика Гюльзатяна совсем не смущала собственная инвалидность. Вот ведь как! Можно ли представить сегодня такое?
Учиться мне нравилось. Помню школьную стенную газету, а в ней рисунок: несколько ребятишек держатся рукой за «пятёрку». Под рисунком расшифровка: фамилии ребятишек. Среди них – и моя. Отличником я был.
Не помню точно – в четвёртом или пятом классе – в «Родной речи» были стихи Сталина о книге. Меня это поражало: Сталин, сочиняет стихи! Будто и не вождь он вовсе, а Пушкин, или народ. Текст стихов не помнится, но совет Сталина об отношении к книге запомнился: «Разрезайте, но не рвите». Странный совет.
Учебники ( или некоторые из них ) были ещё довоенными. То ли в «Родной речи», то ли в «Истории» были зачёркнуты портреты Ежова и Шамиля. Нам объясняли: это – враги народа. Ну, враги, так враги. Понятно. А вот с правописанием слов, с объяснением смысла и значения слова были сплошные непонятки. И тут язык мой был воистину враг мой.
Мало того, что нас сбивал с толку блатной жаргон, так ещё и местный диалект: чудовищный замес украинского и русского языков, кавказских слов и одесских выражений. Чувяки, очкур , глечик, чувал, можара… «Петушки» - это не молодые петухи, а цветы (ирисы ), курник – это не пирог, а курятник, дереза – облепиха, узвар – компот.
А диалоги какие!
- Ну и шо?!
- А не шо – не гавкай!
- Сама не гавкай: тебе не ЛиЧИТ!
- Тю! Чия бы корова мычала…
Или вот.
- Шо ты тут мне КОНИКИ ВЫКИДЫВАЕШЬ?
- А ты не ПОВАЖаЙ его!
- Та на вас не НАСТаЧИШЬСЯ.
- А - не ПОВАЖаЙ! А то я ему говорю, а ему ХОТЬ БЫ ХНЫ.
- Где он щас?
- А ХТо ЗНА…
И когда мне в домашнем задании нужно было придумать предложение со словом «грущУ», я написал: «Я ем грУщу». Я не знал таких деликатных слов, как «грустить», «грущу». «Грущу» было похоже для меня на «гущу» и на «грушу». Поэтому я и ел «грУщу».
Однажды мать говорит мне взрослому мужику ( после армии ): «Саш, сбегай ИСКРЕННЕ в магазин: хлеба дома нет». Вот она - ГРУЩА! Я всю жизнь избавляюсь от неё
Я уже звонко произносил «г» и не было в моей речи «пионЭров» и «инжинЭров»; я уже был педагогом по сценической речи в академии культуры, когда один малознакомый человек сказал мне: «А вы – с Кубани».
Вот это у человека слух на родной язык! Восхищение вызывает.
Оказывается я всю жизнь тащу за собою эту ГРУЩУ.
Разную.