Их было четверо. Старшая – Елизавета Степановна, или просто Лизка, как называла ее младшая сестра Ксения, когда сердилась на нее. Затем шла Анна Степановна, Ксения Степановна и, наконец, самая младшая – Полина Степановна. Были у них еще два брата. Старший среди детей Дмитрий служил во флоте ещё в 1905 году, принимал участие в войне с японцами, и возвратился живым домой в Сорочинцы. Сёстры запомнили его весёлым, с войны привёз он себе мандолину, на которой играл и пел про Цусимский бой, крестьянствовал, а в гражданскую войну погиб, воюя за красных. Самый младший в семье брат Павел тоже крестьянствовал в селе Великие Сорочинцы, и уже в возрасте после революции потянулся к знаниям, захотел стать агрономом, учился на рабфаке, затем в Полтаве в сельхозакадемии, но образование не закончил, вступившись в составе всего курса за облыжно обвинённого преподавателя в годы сталинских репрессий. Весь курс был отправлен в лагеря за политику, и сёстры отреклись от брата Павла, как от врага родины.
Жили они, жили. Каждая из них прожила долгую жизнь. И не боялись они оставить плохую память после себя, не боялись они, что после смерти помянуть их могут недобрым словом. Все они были несгибаемы в своем эгоизме и черствости. А память? Что такое память? Оскомины она не набьет и кушать не попросит. Так и умерли они довольные собой и недовольные другими и жизнью, закосневшие в уважении к себе и значительности своей жизни.
Родились сестры в селе Великие Сорочинцы в Полтавской губернии в конце девятнадцатого века лет примерно за 25 до революции. Поминали они, говоря о своем детстве, лишь отца своего, который был управляющим у помещика. Все вчетвером ходили они в школу в соседнюю деревню, через лес, по мостику через ручей. Вспоминали, как отец ласково подгонял их хворостиной по пути в школу. Жили сестры друг с другом недружно, ругаясь и интригуя. Полина Степановна рассказывала, что сестры часто объединялись против нее, обижая свою младшую сестру.
Детство осталось позади. Сестры окончили школу. Окончили учительские курсы и разъехались по стране жить и работать. У каждой своя дорожка в этой жизни. А вдруг кому повезет. У каждого счастье и горе свое, личное, особое.
После революции сестры разъехались из родительского дома в поисках работы и устройства своих судеб. Ксения, вторая по старшинству сестра, после окончания учительских курсов уехала учительствовать в Западную Украину. До Отечественной войны она жила и учительствовала там. После войны Ксения списалась со своей младшей сестрой Полиной, и выйдя на пенсию, решила поселиться там же. где и Поля. Деньги на покупку дома, совместного с семьей сестры, прислала она в пятидесятые годы прошлого столетия своей сестре Полине, рассчитывая на старости лет погреться у ее очага.
Своей семьи у Ксении не получилось. Была недолго в молодости замужем. Поговаривали, что после измены мужа, с которым она прожила меньше года, она тронулась умом. Несостоявшаяся личная жизнь оставила глубокую незаживающую рану в душе. Ксения замкнулась в себе, стала подозрительной и недоброй к людям. Всю свою жизнь Ксения копила деньги на старость. Она не прижилась в селе, где учительствовала, так и осталась там навсегда чужой. Впереди ждала холодная одинокая старость. Поэтому все силы своей души, всю свою фантазию направила она на мечты о том, что, выйдя на пенсию, поселится у сестры своей Польки, Полинки, которой удалось устроить свою жизнь.
Ксения списалась с сестрой и договорилась с ней, что вышлет той деньги на покупку совместного дома. С радостью отсылала деньги Ксения по почте сестре. Все собранные ею за всю трудовую жизнь деньги, итог всей своей жизни. Она представляла себе, как живет в своем теплом доме с семьей сестры, как участвует в жизни семьи, семьи, которая будет ее. Она вернется на родину, у нее будет свой законный угол, она будет любима и уважаема, и на старости лет заживет, наконец, как все. В течение всей своей жизни на чужбине Ксения отказывала себе в том, чтобы купить там домик, укорениться. Дом должна была купить сестра со своим мужем на свое усмотрение, там, где они посчитают нужным. Она всегда мечтала вернуться обратно домой, вернуться к своей семье, которую помнила с детстсва, к своим сестрам. Но дом родителей в Сорочинцах уже был занят, там жил ненавистный враг народа братец Павел, который отбарабанил свой срок, отсидел в лагере, затем на поселении и, не принятый бывшей женой и его родным сыном Славиком, вернулся в родительский дом.
-Как же так получилось,-
думала она, лежа на своей одинокой железной кроватке в маленькой комнате грязной хаты, где стоял у нее лишь маленький колченогий столик из неоструганных досок, покрытый клеенкою,
-как же получилось, что я прожила целую жизнь и теперь вернусь к своим истокам, вернусь туда, откуда уехала молодой, уезжала строить, создавать свою судьбу. А что у меня осталось? Живу на съемной квартире у старухи. Ничего не получилось у меня с жизнью.-
Уезжала Ксения из села, где учительствовала, где прожила всю свою сознательную жизнь, ранним утром. Никто не провожал ее. Она и радовалась этому, и печалилась. Странную неприветливую, со строго поджатыми губами. замкнувшуюся в своих одиноких несчастьях женщину, не любили в селе. Она шла к маленькой железнодорожной станции. В руках один небольшой фанерный чемодан. В него вместилась вся ее прежняя жизнь.
Солнце уже встало из-за горизонта и освещало синие высокие горы, покрытые густым лесом. Подходя к станции, в последний раз оглянулась Ксения на всю эту непреходящую свежую красоту прекрасного края, пытаясь в памяти сфотографировать. Защемило сердце, к горлу подступил тяжелый ком. Она зажмурилась и вошла в вагон. Долго после еще преследовали ее эти горы, освещенные восходящим солнцем, когда она, смежив веки, под мерный стук колес уезжала к последнему, заключительному отрезку своей жизни.
Сестра Полина, окончив четыоре класса прогимназии, поступила на учебу на учительские курсы, и окончила их. Впервые начала преподавать в ДОПРе для несовершеннолетних преступников уже после революции. Со своим будущим мужем она познакомилась, преподавая на курсах для рабочей молодежи в Херсонской области. Ее ученик Иван к тому времени уже успел участвовать в Первой мировой войне, побывать в плену в Германии, вернулся и работал там, где преподавала Полина.
Полине Степановне было уже почти тридцать лет. Приглянулся ей старательный и серьезный ученик. Иван был младше Полины на год. Вскоре она вышла замуж за Ивана.
Иван родился в многодетной крестьянской семье. Его отец, бедный крестьянин, устроил сына за мешок зерна в ученики к сапожнику, чтобы спасти от голодной смерти его и всю многодетную семью. Затем Иван переходил еще к нескольким хозяевам в обучение, пока не добрался до Херсонской губернии. Там он батрачил до самого призыва в армию, а вскоре – отправка на фронт в Первую Мировую войну. Во время одного из боев Иван получил штыковое ранение в грудь и в бессознательном состоянии попал к немцам в плен. В плену его вылечили и он пробыл три года в Германии, батрачил на ферме. На родину вернулся уже после революции. Из немецкого плена привез Иван на родину золлингеновскую бритву, точильный камень и цитру, научился еще в плену играть на скрипке. Немецкого языка Иван так и не выучил, но понимал, когда говорили.
Вернулись Иван с Полиной из Херсонской области поближе к родине Полины – в поселок Старобешево Полтавской области. Перед началом Второй мировой войны у них было уже трое детей. Иван окончил в первые годы советской власти курсы по агрономизации сельского хозяйства и его назначили директором вновь образованного сельскохозяйственного техникума. Вскоре начальника, назначившего Ивана на пост директора техникума, арестовали и репрессировали. Арестовали и Ивана, через месяц выпустили, но место работы он уже потерял. С этого момента он начал работать агрономом в селе. Во время Второй Мировой войны при немецкой оккупации знание немецкого языка ему пригодилось: оккупанты назначили его старостой. О том, что происходило при оккупации, каким он был, состоя на службе у немцев, история умалчивает.Уже после войны Иван и Полина рассказывали, что задание остаться при немцах дал Ивану первый секретарь райкома партии, что об этом тайном задании знал лишь секретарь райкома, который погиб, и бумаги райкомовские уничтожил. Но после войны к Ивану никогда не применяли репрессий, очевидно, этот секретарь райкома успел сообщить наверх списки своей агентуры.
Ксения проснулась оттого, что ей во сне показалось, что кто-то ее душил. Открыв глаза и приходя в сознание, она услышала последний свой тяжелый всхрап во сне и проснулась окончательно. Беспокойный тяжелый дурманящий сон, не приносящий облегчения, особенно в последнее время. Она еще раз судорожно дернула ногой под старым прохудившимся солдатским одеалом и проснулась окончательно. Из расплывчатого светлого пятна стали заметнее проступать линии маленького тусклого и грязного оконца ее комнатки, настолько крошечной, что там едва умещалась железная кровать, на которой она лежала, хлипкий старый венский стул с красиво изогнутой полукруглой спинкой, да маленький столик в углу. Она почувствовала неодолимую тягу выйти во двор, до ветру. Высунула из-под одеала худую пожелтевшую старческую ногу и задумалась, не донеся ее до полу. Вся погибшая безнадежно жизнь снова сжала ее сердце своими железными клещами. Она слышала, как за тонкой стеной комнаты в другой части дома хлопотала Полина, что-то напевая. И оттого еще горше и одиночее представилась ей ее жизнь.
-Где мои силы, где мои надежды,-
в который раз уже спрашивала она себя. Да, судьбу не обманешь. Ведь знала же, что не будет счастья, а все равно ждала и надеялась. Вот глупая, ругала она себя молча, саркастически улыбаясь своим мыслям. Она перенеслась мыслями в те далекие годы, когда была еще совсем девчонкой, босоногой счастливой девчонкой. И снова ей почудилось, что почувствовала тот неповториый чудный запах леса в то солнечное утро, когда мир изменился для неё навсегда. А тогда, бососногая девчонка беспорядочно мчалась по лесу навстречу крику старшей сестры Аньки.
-Грибы нашла, грибы нашла",-
кричала Анька, призывая сестер. Ксения бежала изо всех сил, и вдруг произошло что-то невероятное: лес на мгновение закружился перед глазами и замер, а земля приблизилась с невероятной быстротой... Очнулась Ксения через несколько мгновений, но мир казался уже совсем другим. По щеке полз муравей, где-то в траве стрекотал кузнечик, а деревья и травы все качались перед глазами и все не могли остановиться.
С тех пор в душу Ксении закралась злая досада на Аньку, на всех остальных сестёр. Она и сейчас ощутила горькую обиду. На себя ли, на сестер, она не знала. Но то мгновение, когда она вспомнила, всеми чувствами ощутила запах молодого свежего леса, оно и было единственным реальным в этом тусклом ненавистном ей мире. Ксения перевела взгляд на тусклое светлое пятно окошка, разглядела на нем черствую корку хлеба, оставшегося со вчера и не съеденного ночью, рядом с хлебом лежала ее большая расческа с её вырванными и заплетшимися в пучок седыми волосами, и ей стало тошно, так тошно, как только может стать одинокому, очень одинокому существу, замкнутому в узком пространстве.
-Вся моя жизнь, вся жизнь была обманом, сном, неправдой,-
думала она.
-А те годы, когда я учила в школе этих ненавистных оболтусов, это все была игра, это ведь не было настоящей жизнью. Я отсиживала эти глупые педсоветы, собрания, совещания. Я ведь реально не была там. Я почти не слышала, не понимала, что эти люди хотят, что они говорят. Я лишь благодарила бога, что тогда, после революции было так мало образованных выучившихся людей. Ведь мы с Полинкой после окончания четырех классов окончили еще и училище, стали учителями, зарабатывали себе, слава богу, на кусок хлеба. И в селе пришлись как нельзя кстати. Слава богу, проскочили по жизни. А как страшно было. Вон, у Полины муж есть. Есть за кого спрятаться. А я голая, открытая перед жизнью была. Господи, куда голову преклонить-то!-
Ксения поймала себя на том, что из груди вырвался глухой вой.
-Как у собаки,-
подумала она. К горлу подступил комок, душащий комок, и слезы потекли по впалым щекам.
-Книги не люблю, ненавижу. Все в них неправда. Никогда меня они не интересовали. И учеников своих не любила. Ведь у них была вся жизнь впереди. А я с трудом заучивала то, что в учебнике, чтобы им потом пересказать. Вот незадача-то. Хоть бы кто-то приголубил, погладил,-
думала Ксения выпрастывая дальше из-под одеала свою худую ногу и машинально с нежностью гладя ее.
-Ведь никто, ни одна собака не пожалеет. Как я ненавижу их, счастливых,-
думала она, глядя на стену, из-за которой доносились голоса Полинки и ее мужа Ивана, агронома, приехавшего домой на обед. А ведь не позовут, не любят они меня, не понимают моей злости, моей тоски. Из груди вырвался то ли хрип, то ли смешок.
Ксения вддруг поняла, что нужно сделать что-то злое, неприятное, нужно сделать что-то, что поможет заглушить боль в груди. Она заставила себя сползти с кровати. При этом рукавом кофты зацепила за выступ лопнувшей пружины на кровати, с ненавистью дернула руку, на рукаве кофты осталась дыра и, не замечая ничего, открыла дверь во двор. Яркое февральское солнце ослепило на мгновение. Затем из черноты начали выплывать очертания деревьев в саду, несколько старых ступенек из трухлявого дерева, по которым она спустилась во двор. Там она оглянулась на дом, на окно, за которым счастливая Полинка с мужем, наверное, за столом сидят и вкусный суп едят. Затем подняла подол своей длинной черной юбки и из под юбки начала быстрым пенящемся и испускающим пар желтым ручейком струиться жидкость. Она не носила последнее время исподнего. Все равно лежать целыми днями на своей узкой кровати и вспоминать жизнь. Почему-то ей в голову приходили теперь лишь неприятные моменты. Горячие струйки согрели ноги, солнышко светило ярко, и ей стало немного легче.
Ксения оглянулась вокруг. Она стояла под той самой вишней, что так хорошо цвела этой весной, под той самой вишней, где она в июне вдруг увидела маленькое, жалкое, худое и серенькое существо – полинкиного внука. Ксения с ним впервые так близко столкнулась. Она давно знала, что непутевый и хитрый полинкин сын прижил где-то детеныша в результате какой-то темной истории. Но так близко она видела это существо впервые. Серенькое и почти лысое существо стояло и смотрело на нее с каким-то ожиданием, кривя при этом свой большой и тонкий лягушачий рот.
-Ага, вот чего ты ждешь-,
подумала Ксения, глядя на свое дерево, полное спелых вишен.
-Гнать тебя отсюда бы, попрошайка.-
А существо все стояло, глядело на нее и улыбалось.
-Хитрый какой, как твоя бабка,-
подумала про себя Ксения. Но, решив быть почти вежливой, произнесла сквозь зубы, глядя куда-то мимо него:
-Ты возьми с земли поклевушки. ежели хочешь, а мои вишни с дерева не замай.-
Сколько их таких видела она во время войны на Западной Украине. Серых, голодных, просящих. Она старалась не подпускать таких к себе близко. Самой было нечего есть.
Ксения по-хозяйски оглядела свою половину сада. Все эти деревья на ее половине сада посадил Иван.
-Ну и что,-
думала Ксения,
-зато я дала им деньги на дом. Это все должно быть мое, я здесь хозяйка.-
Тем временем Полина, выглядывая их окна комнаты, выходящей во двор, заметила Ксению, стоящую на своей половине:
-Иван, а Иван, глянь-ка, что творит, под себя ходит, до уборной не хочет Ксения дойти. И почему это она себе сама не готовит еду, что же это такое.-
-Там немного пшеной каши осталось, отнеси ей,-
сказал Иван. Он был рад, что не будет видеть Ксению за столом, если отнести ей еду.
Первое время, когда они поселились вместе все в одном доме, они думали, что Ксения на своей половине будет себе сама готовить. Но Ксения не рассчитывала так жить. Она и денег им на дом прислала с неявным условием, что будут жить вместе, одной семьей. Полина ей в письмах обещала, что будут жить вместе. Но на деле все оказалось не так. Ксения приехала в полный хаос. Полина никогда не умела работать по дому. Все было разбросано по углам, белье давно не стирано, еду Полина готовить не умела, приходилось Ивану, когда приходил домой обедать, какую-нибудь кашу варить. Две незамужние еще полины дочки вертелись в доме, но вскоре одна подалась в музыкальное училище в районе, а другая в армию, в солдатки.
После войны пришлось Полине с Иваном поменять много мест жительства. Раз десять пришлось им срочно грузить свои пожитки на телегу и глухой ночью уезжать куда глаза глядят. То ли прознавали сельчане, что старостой был, то ли из-за грехов своего старшего сына. Всё это осталось для Ксении тайной. Поэтому-то и не нажили они почти своего хозяйства. И когда Ксения прислала письмо, что собирается выйти на пенсию и хочет податься в родные места поближе к сестрам, возник у Полины план: использовать деньги Ксении, купить где-то, где их не знают, хату и обзавестись собственной крышей над головой. И деньги сестры были бы как нельзя кстати. Ведь одинокая. А то пропадут, или сестрам достанутся. И хотя очень удивилась Ксения, когда Полина ей прислала письмо, в котором писала, что нашла дом в поселке Шевченково Харьковской области и он будет стоить сто шестьдесят тысяч рублей, а все же выслала нужную сумму.
Выйдя на пенсию, сразу же собрала Ксения свой нехитрый скарб в большой фанерный чемодан и поехала к сестре. То есть даже не совсем к сестре. Она чувствовала себя хозяйкой большого хорошего дома, предвкушала благодарные взгляды сестры и ее домочадцев на себе. Ее переполняло чувство гордости оттого, что все-таки что-то в жизни удалось, она сумела скопить деньги на собственный очаг.
Сойдя с поезда на станции Шевченково, Ксения поставила чемодан на землю и с любопытством оглянулась вокруг. Недалеко от станционной площади кипела жизнь на маленьком базарчике. И чего там только не было! Фрукты, овоши, молоко. И все так дешево, дешевле, чем на Западной Украине. От привокзальной площади тянулось несколько тенистых от раскидистых деревьев улиц, за крепкими заборами белели хаты, кое-где стояли уже хорошие кирпичные дома. Все было настолько родным, и воздух, напоенный запахом спелых вишен, и это обилие зелени,- все это было из далекого полузабытого, но такого родного детства. Она представила себе, как пойдет по одной из этих улиц, даже загадала, на какой из этих домов будет похож ее новый дом, первый в жизни собственный дом. Вынув из кармана сложенную вчетверо бумажку с адресом, Ксения обратилась к одной из баб, торгующих на базаре. Баба, услышав, что ей нужен поселок, махнула рукой куда-то неопределенно вниз от станции.
-Тебе, дорогая, еще три километра нужно идти, вон туда, вниз под горку, пройдешь степью, а вдали увидишь дома, это и есть поселок.-
-А это что же ,-
спросила Ксения, разводя руками в воздухе, словно собираясь забрать и унести с собою эту красоту.
-А это при станции, здесь всего несколько улиц,-
ответила баба.
Пройдя вниз от станции под горку, Ксения внезапно вышла, когда кончилась улица, к краю пшеничного поля. Сухой горячий степной воздух обжег ее. Кругом расстилались поля, вдали в нескольких километрах заметила она небольшое скопление домов. Туда и направилась путешественница, волоча за собой свой фанерный чемодан.
Идя по пыльной и голой улице, почти единственной улице поселка и глядя на дома, проходя мимо каждого из них, представляла себе, видя впереди приличный дом, что это и будет тот ее дом. Но глядя на номера домов и спрашивая людей, она шла всё дальше и дальше. Дойдя до середины села, Ксения увидела вросший в землю старый глиняный домик с маленькими подслеповатыми окнами. Подходя с бьющимся сердцем к домику и все еще не желая верить своим глазам, она уже знала, что это ее дом, дом ее мечты.
К дому был придан большой участок земли примерно с полгектара, который полосой спускался к маленькому пруду. Двор был маленький и грязный. Полы земляные. Печку Иван недавно сложил новую. В доме были три небольшие комнаты и крохотная веранда. Ближе к дому Иван недавно посадил немного деревьев, остальную площадь оставил под огород.
Сидя за столом, видя суетящуюся сестру, Ксения чувствовала себя так, будто из нее вынули всю душу. Сестра что-то бормотала, бегая вокруг стола, изображая радость от встречи. Ксения попыталась было что-то сказать по поводу дома нелестное, но, казалось ее никто не слушал, сестра бормотала невнятно что-то свое, подпрыгивая на каждом шагу, незаметно выскальзывая из комнаты и вновь появляясь. Впрочем, и в детстве контакта между сестрами никогда не было. Полина всегда на вопросы отвечала невпопад, не могла сосредоточиться. И сейчас светлоголубые, почти прозрачные глаза сестры на худом удлиненном лице, постном лице святой мученицы с иконы, беспокойно перебегали с предмета на предмет, не задерживаясь надолго ни на чем. Иван обстоятельно объяснил Ксении, что она будет жить на другой стороне дома, там одна комнатка и крохотное крыльцо, что они за свою часть дома будут ей постепенно выплачивать деньги. Купили они дом, естественно на свое имя, но ведь это не имеет никакого значения, родные ведь сестры.
Вечером вышла Ксения во двор, села на перевернутое бревно и долго сидела неподвижно. Казалось, все замерло в душе, мыслей не было. Последние голубые мечты исчезли, рассеялись, как дым. Впереди ей мерещился темный длинный пустой коридор без конца. Полина вертелась в доме целый день, обустраивая сестру. Носилась взад-вперёд, принося той какие-то тряпки для постели, миски, помойное ведро в качестве ночного горшка. Так ни о чем и не смогли они поговорить, впрочем, как и в дни, последовавшие за этим. В эту первую ночь после встречи сестер, ложась рядом с Иваном в постель, юркнув под одеало и прижавшись своим тощим телом к нему, вопросительно тронула его за плечо Полина, но не получив ответа, вскоре уснула.
Полину грызла беспокойная мысль, а вдруг сестра узнает от кого-нибудь правду о том, сколько стоил дом. Купили они его у старушки, которая уехала к сыну в город доживать последние дни. Удалось купить за шестьдесят тысяч рублей, но старушку упросили никому не говорить и сделали в документах на сто шестьдесят тысяч. Нелегко далась Полинке эта ложь. А все из-за сына Митьки проклятого. В город подался, институт там хочет кончить, остаться, все время денег просит. А где взять. Она тяжело вздохнула, вспомнив, как много хлопот и неприятностей было с той темной историей, в которую он вовлек всю семью, заставил сорваться с уже нажитого места и приехать сюда, в эту голую степь.А чего стоило нажитого им ребенка в детский дом сдать, да и надолго ли. Правда потом, через несколько лет, пришлось ему забрать малыша из приюта.
Несмотря на то, что в городе сын Дмитрий женился и таким образом получил прописку, жить было негде. А ребенок давал шанс бывшему фронтовику потребовать для себя и своей семьи жилплощадь без очереди. Он пошёл, поплакался, что ребенок мучается в детдоме, и ему дали комнату в коммуналке без очереди. Теперь наступал следующий этап борьбы за жизнь: жена была беременна, затем родила своего ребенка. В их одной комнатке в коммуналке стало тесно, а маленького Васю снова в детдом не сдашь. Пришлось мучиться. Поэтому теперь при каждом удобном случае малыша отвозили к бабе Полине в деревню, где ему приходилось иногда по полгода жить. На малыша у бабки внимания почти никто не обращал, благо ребенок был спокойный и незаметный, довольствовался всегда тем, что ему давали, не капризничал и не напоминал о себе. Его можно было просто не замечать.
Сын привозил Полине и Ивану ребенка, плакался на свое трудное материальное положение, а обратно в город увозил мед и картошку, а иногда и деньги. Полина совала их ему в карман, чтобы дочки не видели. Полине согревало душу, что она может вот так незаметно дать своему непутевому сыну денег, что он за это будет ее помнить и любить. Она ведь тоже может быть полезной. Ну и что, что в доме грязь, холод и неуютно, что бельё гниет в тазах замоченное по нескольку недель, зато она смогла скрыть, сэкономить деньги, данные ей на дом. Эти деньги теперь можно считать своими. У сестры ведь нет никого, зачем ей теперь деньги?
Вскоре после приезда Ксении, подтянулись к Полине и другие две сестры, Анка и Лизка. Они, как и Ксения, были уже пожилые, одинокие и решили жить вдвоём. Купили себе Анна Степановна и Елизавета Степановна в том же поселке домик на той же улице, что и Полина. Полина так никогда и не рассказала ни Ксении, ни своим домашним, как писала Анне и Лизе, чтобы приехали, чтобы жили на старости лет вместе в одном месте рядом с родственниками большой и дружной семьей.
Ни у Елизаветы, ни у Анны жизни не сложились. Теперь придется доживать вдвоем на старости лет, под одной крышей. Елизавета всю жизнь тихо себе учительствовала тоже на Западной Украине. Замуж так и не вышла, своего гнезда не было никогда. У Анны в молодости жизнь сначала складывалась удачно. Учительствовала, вышла замуж за комбрига Красной Армии, поездила с ним по стране, родила сына. Да счастье быстро окончилось. Комбрига арестовали в тридцать седьмом году и расстреляли. В самом начале Второй Мировой войны сына Анны призвали на фронт. Вскоре сын попал в плен к немцам, а когда окончилась война, он каким-то непонятным образом очутился в Австралии.
Так Анна никогда и не узнала, сам ли перебежал к немцам, служил ли им, как жив остался? Долго она ничего о судьбе сына не знала, пока годах в пятидесятых не пришло ей из Австралии письмо от него. Писал, что был в плену, а когда освободили уехал в Австралию, что у него есть ферма, женился на местной женщине, есть уже дети. Анна знала, что был он зол, ненавидел Советскую власть за своего отца. К себе он мать не звал. Она еще несколько раз получила от него письма. А выживать-то нужно было. Вот и объединилась она с Лизкой, чтобы жизнь дожить рядом с близким человеком, и Полинино предложение подоспело. Полина нарушала иногда их мрачную жизнь, забегала к ним в гости беспорядочная, веселая и бестолковая. Она нарушала их размеренную тоску и раздражала этим.
Ответных визитов сестры не делали. Может быть, просто завидовали сестре. Они считали, что всё у неё есть: и муж работает агрономом, живой и здоровый, не пьет, по бабам не ходит, в доме две здоровые девки, дочери Полины. Ксению сестры немного презирали, что притулилась к Полине, но брать к себе не хотели – берегли свой союз и покой. Чаще всего сидели они на завалинке перед домом, часами смотрели на пыльную дорогу перед собой. Когда по этой дороге пройдет баба с ведром к колодцу, когда проедет мужик в телеге, запряженной понурой лошадью. Сестры, наверное, даже не заметили течения времени, того, что телег со временем становилось все меньше, и появились мальчишки на велосипедах и даже на мотороллерах, что во дворах появились водопроводы, и многие в поселке начали привозить стройматериалы, возводить красивые кирпичные дома. А сестры все так же, как и раньше сидели на завалинке. Что ж, заслужили покой пенсионерки.
Иногда Полина, идя к сестрам в гости, брала с собой маленького Васю. Сестры на незаметного ребенка, худого и плохо одетого, не обращали никакого внимания, будто он и не существовал совсем, а он стоял рядом с бабкой, держась за ее подол и терпеливо и пытливо вглядывался в их лица.
Ксения в самом начале своей жизни в поселке тоже пыталась, забегая к сестрам, жаловаться на жизнь, взывать к их сочувстввию, но натыкалась на равнодушие и непонимание, и вскоре перестала к ним приходить. У Ксении была сберкнижка, где еще оставались деньги, отложенные на черный день, да и ежемесячная пенсия почти полностью оседала на книжке. Эта высохшая старуха питалась тем, что приносила ей иногда кашки, иногда тарелку супа из оставшегося после обеда Полина. Иногда Ксения заходила на полинину половину дома, садилась и смотрела, как бестолково мечется сестра по дому перед приходом мужа на обед, как пытается что-то сообразить, что нужно сейчас сделать, а мысль улетает куда-то и невозможно ее поймать, удержать, понять, наконец, что нужно еще сделать по дому, чтобы муж, прийдя голодным домой с полей, не ругался и не начал сам готовить суп или кашу. Полина жила всегда как вольная птичка божья: пойдет на огород, пощиплет хвостик зеленого лука или выдернет морковку с грядки. Глядишь, и перекусила. А мысли бродят где-то далеко-далеко. И это даже не мысли, а какие-то неясные тени непонятных ощущений при виде голубого неба, цветка или травинки. Ксения посидит- посидит, понаблюдает недобрым взглядом за ней, да и выдаст:
-Отдай мне своего мужа!-
У Полины после этих слов голова кругом идет и теплые чувства к сестре начисто пропадают. Однажды принесла Полина Ксении каши. А в тот же день вечером Ксении стало плохо: голова сильно закружилась и неожиданная острая боль пронзила. Она, в чем была, упала на кровать. Сознание помутилось, глаза сильно болели и вся комната расплывалась красными кругами перед ней. У Ксении не было сил постучать в стену, чтобы позвать сестру. До утра лежала она, скрючившись, на кровати, не шевелилась.
К утру боль прошла, но Ксения с кровати не встала. Её вдруг обдало ледяной волной страха. Сердце сжалось, и ей показалось, что оно превратилось в крошечный комочек страха, ледяного страха. Она поняла, как хрупка жизнь, что в любой момент она, жизнь, может кончиться, и этот переход будет незаметным, мгновенным, и больше всего напугало её то, что она об этом ничего не узнает, не уловит этот переход к небытию. Со всей ясностью своего больного сознания поняла она, что не она хозяйка своей жизни, не она – благодетельница, которую сестра будет благодарить. Это она зависит от других, это у них в руках её жизнь. Ведь если сестра захочет, то сможет отравить её. Она не в безопасности. Полина уже не раз намекала Ксении, что у той на сберкнижке лежит довольно приличная сумма денег, а ее сын в городе нуждается, да и две дочки растут. Но Ксения всегда поджимала губы во время таких разговоров и отмалчивалась. Она кожей чувствовала, что её один раз провели. Не хотела давать в долг сестре, знала, что та не отдаст.
И вот сейчас, этим мартовским утром, лежа, скорчившись, на кровати, Ксения вдруг со всей ясностью поняла, что ее сбережения, лежащие в сберкассе, именно там находятся в серьезной опасности. Именно оттуда получит сестра деньги, если Ксения внезапно умрет. Все достанется ей, ненавистной уже и такой счастливой в жизни Полинке. А Ксения от своих кровных, потом заработанных денег, путем долголетнего отказа от всех радостей жизни денег ничего не будет иметь. Она покрылась холодным потом. От этих мыслей стало по-настоящему дурно. Ей захотелось вырвать.
Вдруг Ксения услышала со двора веселый голос Полины, которая что-то напевая, шла по двору. Ксения подкралась к окошку, выглянула через грязное и мутное стекло, но ничего не увидела. Тогда она выскочила в крохотные сени, приоткрыла дверь в огород и увидела, Полину, которая мелкими шажками, припрыгивая, шла по направлению к погребу, вырытому Иваном во дворе. В одной руке сестра держала пустую алюминиевую миску, а другой рукой уже открыла и откинула ляду, но не до конца, не положила ее край на землю, а подпёрла деревянным чурбаком так, что та оказалась как бы в безопасном положении. Полинка по деревянной лестнице, стоящей в погребе, уже начала спускаться туда.
Она уже была видна по пояс, как с Ксенией вдруг что-то произошло. Все тело обдало горячей волной, какая-то сила приподняла её и вышвырнула наружу. Ксения не поняла даже, как все произошло. Через мгновение она очутилась как была, растрепанная, босая, у самого погреба. Голова Полины уже едва возвышалась над уровнем земли. Полина спускалась в погреб спиной к Ксении. Та видела ее затылок с редкими седыми волосами. Ксения схватила тяжелую деревянную ляду и опрокинула на чернеющий зев подвала. Она сразу же убежала к себе и не показывалась до самого вечера. На половине сестры все было тихо. Прокравшись туда, Ксения увидела сестру, лежащую в кровати с холодным компрессом на голове. У зашедшей в комнату дочки Полины Ксения узнала, что Полину по голове сильно ударила ляда, видно закрывшаяся от порыва ветра.
В голове Ксении все помутилось. Она лежала на своей жалкой железной кровати и думала:
-Всё же есть бог на этом свете. Он меня уберег.-
Теперь она окончательно уверила себя в том, что сестра хотела её отравить кашей, а оставшиеся деньги Ксении присвоить себе. Значит нужно их спрятать, забрать из сберкассы и спрятать под матрас. Тогда они побоятся ее убить. Они не будут знать, куда она спрятала деньги.
На следующее утро Ксения пошла с сберкассу и сняла все оставшиеся деньги с книжки. Она шла по главной улице поселка. Вся в черном: длинное черное платье, черная косынка на голове. Она шла назад домой вся в черном, прямая и сухая, глядя невидящим взором перед собой. В руке сжимала большую пачку денег. По немощеной по-прежнему дороге ветер время от времени поднимал воронкой пыль вверх, затем пыль, будто разом потеряв силы, резко и неожиданно больно колючими иглами набрасывалась на Ксению, оставляя на ее платье серый пепел. Когда она проходила мимо домика сестер, Анны и Лизы, на завалинке никого не увидела. Дом казался вымершим. Безрадостно постукивала от порывов ветра маленькая калитка палисадника.
-Нет у меня родных.-
Эта безрадостная мысль стрелой пронзила Ксению. Лишь сейчас увидела она, что руку, в которой держала пачку с деньгами, свело судорогой. Она её еле разжала и вдруг со всей ясностью поняла, что деньги спасти не удастся, что её время ушло, что уже не сможет их использовать, что сейчас она возвращается снова в свою каморку, где стоит отхожее ведро, в грязную, редко проветриваемую комнату, к людям, которых не любит и не верит им, и что самое страшное, у неё уже нет сил изменить свою жизнь.
Она начала вынимаать из пачки по одной купюре и кидать вверх. Ветер подхватывал тонкие дрожащие листочки, кружил их, уносил куда-то далеко. Он уносил частички её прожитого, её надежды, её мечты, её жизнь. Она шла по улице и всё кидала и кидала вверх эти жалкие и тонкие листочки – её жизнь.
Кто-то из соседей увидел это, прибежал к Полине и рассказал. Ксению привели в дом и уложили на её кровать. Деньги она положила под матрас. Больше она с кровати не встала. Лежала, безразличная ко всему, ходила под себя. Полина за ней ухаживала. Приходила сердобольная соседка Марфа проведывать больную. Однажды Полина увидела, как Марфа тянет деньги из-под матраса, на котором лежала Ксения. Полина выгнала соседку. С тех пор Ксению никто из посторонних не посещал.
Через два года Ксения умерла, тихо и незаметно, хмурым сентябрьским днём, так и не проронив ни слова. В день, такой же пасмурный и ветреный, как и тот, когда она шла по посёлку прямая и строгая, вся в черном, раскидывая деньги. Ветер шевелил и поднимал в воздух мелкие частички земли и пыли с края её открытой могилы, а затем с силой опускал их вниз, к ней, словно прощался с ней. А может быть хотел, чтобы она вспомнила тот день, когда он провожал её домой с деньгами, тоже в последний путь через посёлок. Колхоз дал подводу, гроб, и двух помощников, и Ксения отправилась в недалёкий путь, на кладбище, расположенное на противоположном склоне. Провожали её Иван и Полина, хорошо намучившиеся с лежачей больной в конце её жизни, остальные сёстры Ксении Степановны Сиренко ещё раньше встретились с братом Дмитрием.
Прошло несколько лет. Отец маленького Васи успел жениться во второй раз. Вася был всё так же плохо одет и обут, всё так же неприкаян, как и прежде. Его по-прежнему при первой возможности выпроваживали к деду и бабе. У мачехи был свой ребёнок. По-прежнему отец увозил от родителей в город мед, фрукты, картофель, деньги. Теперь это предназначалось уже его новой жене и её ребёнку. Тихо и незаметно сгинули с этой земли сёстры Анна и Елизавета. Вася так никогда и не узнал, куда исчезло наследство, дом, оставшийся после них. Бабушка Полина по-прежнему жаловалась на бедность, мачеха постоянно жаловалась на нехватку денег, хотя они с мужем хорошо зарабатывали. А сын мачехи, не имевший никакого отношения к роду, к которому принадлежали сёстры, жил всё лучше и лучше. Для чего жили сестры на этом свете, чей род должен был выжить и остаться для будущего?
4 июня 2012 г.