1
– Сережа, зачем тебе эта деревня? – удивленно спросил меня у кассы аэровокзала в Ухте Евгений Николаевич Шеперкин, узнав, что я собираюсь лететь в Нарьян-Мар, – оставайся здесь. У меня в твоем весе никого нету; по соревнованиям будем ездить, а работу подыщем, – продолжал убалтывать меня мой бывший тренер, скорее по доброте душевной, чем с надеждой, что я передумаю лететь и останусь.
Встреча была случайной и ни к чему меня не обязывала, поэтому я с легкостью отказался, а он особо и не настаивал: хозяин-барин. К тому же Евгений Николаевич был в курсе, что после армии я живу в Сыктывкаре, учусь в институте и понимал, что без серьезной причины, просто так, незнамо куда, не полетел бы. А если человек таким способом решает свои проблемы – это его дело. Не обремененные никакими обязательствами друг перед другом, мы пожали руки и расстались.
И вот сейчас, по прошествии стольких лет, мне иногда мучительно хочется узнать: а как бы сложилась моя дальнейшая жизнь, послушайся я тогда Евгения Николаевича? Или останься в Сыктывкаре? Или же сделай другой выбор в той или иной ситуации? Но не дано, к сожалению, а может быть, и к счастью, вернуться простому смертному в прошлое и пойти по иному пути. Я – фаталист и верю, что от судьбы не уйдешь. И обмануть ее тоже не получится. Значит, Наръян-Мар – моя судьба.
Теперь я понимаю, что дорога в этот город мне была уготована судьбой еще в далеком 61-м году прошлого века, когда после окончания семилетки, я писал под диктовку матери заявление в УГ-НТ – Ухтинский горно-нефтяной техникум. Мать убивала сразу двух зайцев, нет, – трех: там была самая высокая стипендия из трех техникумов в Ухте; я получал среднее образование и специальность. Был другой путь – в «ремеслуху» на полное гособеспечение. Но у меня были хорошие учителя, и они посоветовали поступать в техникум именно из-за среднего образования. Сердечные, умудренные опытом, они знали жизнь и желали выпускнику только добра. Запросы у меня, мальчишки, были маленькие, амбиций – ноль, а проблема «кем быть» легко разрешилась размером стипендии. И никакого представления о будущей профессии. А она ровно через десять лет привела меня в Нарьян-Мар.
Я не в обиде на судьбу и никогда не считал, что она сыграла со мною злую шутку. Но сегодня, мысленно возвращаясь в поворотные моменты моей жизни, я недоумеваю: если за меня кем-то все давным-давно было решено, то, казалось бы, шагай Сергей Вениаминович к своему ПМЖ «верной дорогой», как сказал вождь мирового пролетариата. Так ведь нет! Сначала надо было сходить налево, потом – направо. Да и прямо, оказывается, сплошные – то яма то канава.
А вели меня по этому бездорожью лукавый бес и ангел: один, как водится, искушал, а второй, – наставлял. При этом кардинально влиять на мою судьбу они не могли, но и скучать не давали. И еще неизвестно, кто из них был изощреннее по части искушений.
Одно я совершенно точно знаю: армия – мой личный выбор. Лукавый тут ни при чем да и ангел тоже. Хотя… Ведь существовала реальная возможность поступить в Ухтинский индустриальный институт. В 1966-м году летом был первый набор туда, а весной этого года мы защитили дипломы в техникуме. Так что нас туда приняли бы в числе первых и безо всякого конкурса. Но я видел себя только в армии. Однозначно. Три года. Дальше я не заглядывал и планов не строил. Армия отдалила меня от Нарьян-Мара, а то, что после службы я устроился монтажником в ДСК, и вовсе делало мою судьбу непредсказуемой. Но, как потом покажет время, все было предопределено: «исчислено, взвешено, разделено».
Последующие два с половиной года были, как я полагаю, от лукавого. Искушал меня бес, ох, искушал. Меня выбрали членом комитета ВЛКСМ треста «Комипромжилстрой» и стал я ответственным за подшефный сектор, так как учился заочно в пединституте. Предлагали работу в горкоме комсомола. Отказался. Потому что привык видеть результаты своего труда сразу и наглядно. И остался монтажником. Мы строили микрорайоны в Эжве, монтировали крупнопанельные дома, детские сады и школы в Сыктывкаре. Я сделался, как сказали бы сейчас, «нормальным пацаном».
Не буду рассказывать о причинах, заставивших меня снова задуматься о геологии, но одну все же назову. На тот период у меня была одна цель в жизни: закончить педагогический и стать учителем. А чтобы чему-то научить детей, одних знаний, как я считал, было мало. Надо было еще иметь широкий кругозор и хоть какой-то жизненный опыт. Я хотел быть хорошим педагогом, объять необъятное и передать все это детям. И буровая идеально подходила для воплощения моей мечты в реальность. Приличные деньги и восемь выходных подряд в месяц сделали бы доступным для меня любой город Союза. Наивный человек!
Был я тогда холостой, на подъем легкий, а тут еще и случай помог. Встретил я как-то в Сыктывкаре двух однокурсников и услышал от них о Нарьян-Маре. Само это название мне ни о чем не говорило, но то, что там образовалась новая экспедиция, было для меня открытием. А названия Ненецкий округ, Баренцево море, тундра, 5-я экспедиция – музыкой ласкали мой слух, оживляя в памяти уже подзабытые, но не менее романтические названия из моего недалекого прошлого: Тэбук, Нижний Одес, Нижняя Омра, Джьер, Пашня. Я по-быстрому уволился с работы и рванул в Ухту. И там первый же знакомый, узнав о моих планах, удивленно спросит:
- Сережа, зачем тебе эта деревня?
2
- Вот как: деревня, значит… Ну, во-первых, я вырос в деревне, а, во-вторых, я же не насовсем туда собираюсь. Максимум на три года. – То ли оправдывался я перед собой, то ли хотел кого-то убедить в этом, стоя в очереди за билетом.
Как покажет время, этот магический срок станет капканом не только для меня одного, но и для большинства людей, приехавших в разное время в «эту деревню», а потом проживших здесь лучшие годы своей жизни. А фраза: «Я приехал на 2-3 года», – для всех будет звучать как шутка юмора. Но это когда еще будет, а пока я обалдело слушал кассиршу, которая объясняла мне, что въезд в Наръян-Мар только по пропускам, потому что там – погранзона, а попасть туда можно через Печору. У кассы информацию переваривал молча. Рот открыл только на улице. Досталось всем. Но надо было действовать. И завертелось: паспортный стол, УТГУ, письмо в кадры 5-й экспедиции, чтобы прислали вызов; дни и ночи в Ухте; снова – в Сыктывкар для оформления пропуска. Проверка моей благонадежности заняла еще полдня и, наконец, самолет из столицы Коми доставил меня в Нарьян-Мар – terra incognita.
3
Земля, действительно, была неизвестная, но многие в экспедиции, как оказалось, были мне очень даже хорошо знакомы. Еще во время моей одиссеи в Нарьян-Мар на железнодорожном вокзале в Ухте я столкнулся с Валеркой Сабуровым. Он на два года раньше меня окончил техникум, и больше мы не виделись. Тем приятнее была встреча. Услышав про Нарьян-Мар, он обрадовался:
- Серега, увидишь там Свету Сулему, передай ей привет от меня. Мы ведь в Вуктыльском УБР за одним столом в ТО друг против друга сидели. Она и сейчас в технологическом отделе 5-ой экспедиции работает.
- Ну, хоть что-то, – мысленно записал я ее в свой актив.
А дальше было как в том анекдоте: «Захожу в Министерство, а там – все свои...». Захожу, значит, я в кадры и вижу Колю Калинина, однокурсника Сабурова Валерки.
– Че, Серега, прилетел? Это я тебе вызов послал. Хороший, думаю, парень, вместе учились, почему бы и не взять на работу. Я ведь тут начальником, как видишь, – «в натуре» тогда еще не говорили. А ну-ка, пойдем со мной», – и он потащил меня в ОТиЗ. И, батюшки светы! Навстречу мне поднимается Толик Берников. С ним мы и вообще в одной группе учились. А начальник отдела – Женька Мишев, тоже выпускник УГ-НТ. Его однокурсник Валька Загарский занимал должность зам. начальника по технике безопасности, а еще один выпускник – Иван Иванович Чудиновских работал мастером по аварийным работам.
Передал привет и Свете:
– Ой, спасибо! – взвизгнула она, и, уже обращаясь ко всем в кабинете, затараторила, – мы же с Валерой за одним столом… друг против друга... вот так – быстро-быстро, движением кисти от себя и обратно, как в детской считалке, показывала она присутствующим.
Помню, в седьмом классе наш учитель по физике Дмитрий Абадъевич (каким образом этот осетин материализовался в нашей школе, до сих пор не знаю, а спросить уже не у кого) говорил нам:
- Везде, куда бы вас ни кинула судьба, вставайте сразу, как кошки, на четыре лапы.
Меня же судьба не кинула, а очень даже нежно, как на ковре-самолете, перенесла и мягко посадила на эту землю.
4
Столько лет прошло, а ничего не забылось. С самых первых дней на каком-то файле в моей голове сохранялись «деревянные дома, деревянный тротуар…». Еще вода и песок – эти вечные хронометры своим течением отсчитывающие наше время на Земле, но не оставляющие на ней следов наших.
– Вам поликлиника? Прямо, а потом – направо. Там будет высокое здание, а за ним небольшая одноэтажка. Это она и есть.
Высоким зданием оказался двухэтажный, черный от времени дом. Давным-давно уже нет этого дома, как, впрочем, и самой поликлиники. Моя память бережно хранит исчезнувшие символы старого города, свидетелей нашей бесшабашной юности. Это и старый универмаг, а рядом киоск-пивнушка. Как только его не называли – эту головную боль дирекции бывшей 1-ой школы и добропорядочных горожан: «чипок», «сапожок», «бабьи слезы». И, конечно же, «Северное сияние», на месте которого теперь шумит листвой небольшой скверик у остановки на площади, как некогда шумел ресторан пьяными голосами. Кинотеатр «Арктика» и 1-ая столовая с «Культтоварами», старое здание библиотеки и музей. Помню, как переполошились работники, тоже уже бывшего здания музея, когда я стал записывать в блокнот некоторые сведения об округе, приняв меня, ну, скажем так, за непростого человека. От них я и узнал, почему тундру называют Большеземельской и Малоземельской. Что Нарьян-Мар находится в Большеземельской тундре. Потом эту тундру разобьют на «площадя», многие из которых станут будущими месторождениями. А будут открывать эти месторождения самые разные люди, приехавшие сюда временно по временным пропускам, чтобы любой ценой, но быстро решить свои насущные проблемы.
Лишь много позднее каждый узнает истинный эквивалент этой цене. Частое сито Полярного круга вымывало пустую породу, оставляя на сетке только золотые крупинки. Но это будет долгий процесс. А пока же местные жители с опаской и любопытством присматривались к пришлому люду, но, разглядев в них своих родных алкашей, успокоились и смирились с неизбежностью. В массе своей люди оказались неплохими: зла не делали, разбой не чинили. Бесприютные, а потому неприкаянные «экспедиционники» растворялись в городе, оседая в «блатхатах», у вдовушек да у матерей-одиночек, расточительно тратя свое время, деньги, здоровье. Впрочем, процесс ассимиляции будет продолжаться и потом, когда расстроится 5-я экспедиция, получит статус поселка Искателей и заживет самостоятельной жизнью.
5
Спустя неделю от Угольной я плыл с вахтой на «Айсберге» на 1-ую Василковскую буровую. Угольная находилась на берегу, недалеко от нынешней нефтебазы и была одновременно и вертолеткой и производственной базой 5-ой экспедиции. Отсюда отправляли вахты на буровые и машины с грузом по зимнику. Катер с романтическим названием «Айсберг» с открытия навигации курсировал между Нарьян-Маром и Василковским газоконденсатным месторождением, которое было открыто в нижнем течении Печоры, в шестидесяти километрах от Нарьян-Мара и откуда потом по газопроводу газ придет в город.
Было пасмурно и дул холодный ветер. Печора от берега до берега была в белых барашках, но с палубы катера волны казались совсем не страшными, скорее игривыми, хотя грозная неуправляемая сила в них все равно угадывалась. Жутковато бывало потом, когда, случалось, на «Казанке» первого выпуска, на этом корыте со сдохшим мотором, мы на веслах гребли к берегу, а волны злобными существами кидались на лодку и старались утащить нас в бездну, обещая там тишину и покой.
Это была моя третья встреча с этой рекой. В первый раз я увидел ее в среднем течении в г. Печоре, где в 1963-ем году проходил практику во 2-ой экспедиции треста «Печорнефтегазразведка». Вторая состоялась в верховьях ее – в Троицко-Печорске, а потом – на Пашне. Там мы бурили от Нижне-Омринской конторы треста «Войвожнефтегазразведка». Этих трех свиданий хватило, чтобы хорошо запомнить Печору, а любовь к ней придет позже, когда мы, сначала на Василково, а потом на Удачной и Кумже, гоняли на лодке по ее Шарам и бесчисленным протокам и озерам. Потому-то, наверно, она и хранила меня, когда, бывало, никакие, мы, по воде летом и по льду зимой, добирались на буровую из Осколково или из Андега.
6
Мы все дальше и дальше удалялись от города. Я ни разу не спустился в каюту для пассажиров, а все смотрел на незнакомые берега, которые суживались, когда мы огибали очередной остров и раздвигались до пугающей ширины, когда он заканчивался песчаной косой и таял за кормой; на проплывающие мимо, как заставы первопроходцев, скученные дома деревушек; на бесконечно далекий горизонт и от нервного возбуждения из-за огромности пространства и от неизвестности меня трясло сильнее, чем от холода.
Но вот пристали к какой-то деревне. Сказали – Осколково. Остановку в деревне, как я понял, сделали исключительно из-за водки: кому-то хотелось продолжить «веселье» на буровой, кто-то выполнял чей-то заказ. Были и такие, кто вез водку, по нынешней терминологии, «на бартер»: за рыбу, пыжик, камусы. Одним словом – все сошли на берег и отправились в лавку. Продавщица тетя Клава открывала ее в любое время суток. Еще и «спасибо» говорила: брали-то не по одной бутылке. На борту остались мы с Володей Даньшиным да еще тетя Шура – повариха. Та, обычно, всё везла с собой и ей не было нужды покидать катер. А с Володей мы вместе устраивались на работу, попали в одну бригаду и сейчас в первый раз ехали в незнакомый коллектив и, естественно, ни о чем таком даже и не думали.
И вот, наконец, Василково. Катер ткнулся в пустынный берег и затих. Не было видно ни отъезжающих, ни встречающих. Всё правильно: это к вертолету спешили, едва заслышав его звук, чтобы успеть заскочить в него в числе первых, а катер отправлялся в автономное плаванье и был бесконтролен: мог подождать и час и два. Капитан иногда поддавался на уговоры и возил желающих в Красное. Туда и обратно. Лишь затем, забрав вахту, он отправлялся в город.
7
Получая направление на 1-ю Василковскую буровую, я уже знал, что мастером там работает Владимир Александрович Чумаков, Чума, как называли его на Нижней Омре, а здесь для большинства – просто Александрович. Мы с ним в 1964-м году работали в одной бригаде: он – бурильщиком, я – помбуром. На Джьере его поставили мастером и оставили там, а мы переехали на Пашню, и наши дороги разошлись. Как оказалось, не навсегда.
Освоившись, и поближе узнав людей, я, к своему удивлению, понял, что прошлое никуда и не уходило, а отложилось в глубинах моей памяти. Как выяснилось, многие из моих нынешних знакомых работали в одно время со мною в тех же трестах, конторах и даже бригадах, где я сначала проходил ознакомительную практику, затем – производственную и преддипломную. Прошлое оживало и оживали воспоминания о временах беспечальных, светлых и полных жизни. Из этого «прекрасного далёка» я и сейчас слышу голос тягачиста Лёшки Чалого: «Мы хотим, чтобы наша трудовая книжка была похожа на географическую карту».
И уезжали. Не задумываясь.
В начале 60-х уже гремела Тюмень: рвались туда. Всё громче стал заявлять о себе Вуктыл: «Даёшь Вуктыл!» И кого же я встретил в Нарьян-Маре в 5-й экспедиции? Да тех же, с кем был давно уже знаком очно или заочно. Все собирались под новые знамена. Галка и Николай Бачинские, Володя Чумаков, мой бурильщик Генка Трофимов, дядя Коля Кушнир, Иван и Володя Лозовые, тётя Шура, Коля Петрушенко, Лёха Шуев с женой, Вадик Охримов и Данила Григорьев – все приехали с Вуктыла, а на Вуктыл в своё время перевелись из Нижней Омры.
Верные духу советских традиций,
В вечном стремлении всё покорять,
Молоды, дерзки и полны амбиций,
Съехались в тундру рабы экспедиций,
Лозунги партии в жизнь претворять.
Конечно же, никакими рабами мы не были – первооткрыватели нефтяных и газовых месторождений. И лозунг «Нефть и газ тундры – Родине» претворяли в жизнь. А сейчас нефтяные компании всех мастей из скважин на открытых нами месторождениях качают нефть, продают и «кучеряво живут». Мы же открывали новое месторождение, оконтуривали его; геологи подсчитывали запасы углеводородов, затем закрывали задвижки на фонтанках (запорных устройствах) и – вперед: «цитиус, альтиус, фортиус». Выше – это к Северному Ледовитому океану (по карте); быстрее – раньше срока пробурить скважину и получить «досрочку»; дальше – это двигаться всё дальше и дальше на восток.
А рабами становились потом, когда подходила очередь на квартиру, на детсад; кому-то светила должность или повышение, сглаживались углы с начальством и не хватало куража, чтобы, хлопнув дверью, начать с нуля зарабатывать полярки в другой экспедиции. Если перефразировать Бодлера, то мы уже не были теми альбатросами тундры, которым «исполинские невидимые крылья» когда-то мешали ходить в толпе. Но эта же фантомная тяжесть крыльев распрямляла спины, не позволяя сгибаться от реальных радикулитов, артритов, артрозов и всех напастей, преследовавших нас в долгой и трудной дороге к нефти и газу.
8
Выбор… Всем когда-то приходится делать свой выбор в этой жизни. Кто-то делает это на всю жизнь, кто-то из двух зол выбирает меньшее. Если южный берег Баренцева моря предпочли Черноморскому побережью, то понятно, что выбрали – деньги. Раньше можно было всю жизнь проработать на юге или в средней полосе, а последние три года – на Севере и пенсия в 120 рублей была обеспечена. Где можно заработать на кооперативную квартиру, дачу, машину? Большинству – только на Севере. В идеале – лучше с женой: так надёжнее. А так называемые «джентльмены удачи», если и выбирали, то только из нескольких заполярных экспедиций. Но и они по природе своей были материалистами и тоже гнались за «длинным рублем».
В общем, всем хотелось жить по-человечески, хотя в понимание «по-человечески» каждый вкладывал свой смысл. И этот явный меркантилизм, прикрытый лёгким романтическим флёром, являлся движущей силой в миграции людей на Север.
9
Как-то с нами на буровую летела немолодая женщина, из тех, кто приезжает заработать пенсию в 120 рублей, а заодно помочь взрослым неработающим детям, которые остались на «большой земле». Были и такие. Перекрывая визг турбин, она с ужасом кричала мне в ухо: «Господи, Боже мой! Как же здесь люди живут?»
С высоты птичьего полета тундра новичку, действительно, могла показаться сплошным болотом. Бесчисленные большие и маленькие озера, блестевшие на солнце разноцветьем водных зеркал, усиливали это впечатление. В одних голубизной плескалось небо, чёрными омутами отливали торфяные озера, а некоторые, непонятно почему, имели цвет какао. Проекции песчаных сопок с серыми макушками, зеленая трава вдоль ручейков и вокруг озер да чёрно-коричневые пятна торфяной жижи заполняли глаза, заставляя поверить в зыбкость земли, распростершейся внизу до самого горизонта и переходящей на стыке с небом в серо-голубую дымку. Такой же дымкой закрывался горизонт и позади нас. Возникало странное чувство полета: из ниоткуда – в никуда.
Реальный мир, отпечатавшийся на тундре в гигантском круге из солнечных лучей, с унылым однообразием перемещался вместе с нами, и, увы, не прибавлял оптимизма женщине. Но однажды, как-то встретив ее в городе, я поразился метаморфозе, произошедшей с нею. Держа левой рукой меня за руку, а правую прижав к своей груди, она восторженно рассказывала:
- Господи! Это ж какая красота – лететь над тундрой! Ты не представляешь.
Я представлял и чуть не расцеловал её за такое признание, потому что и сам давно уже любил этот край и верил в искренность чувств к нему у других.
Я не верю в любовь к Северу с первых шагов от трапа самолета, как и в то, что он покоряется только сильным. Да никому он не покоряется! Сказки это. Он живет своей жизнью и по своим законам, законам природы. Да и мы никогда не «покоряли Север», а постепенно адаптировались к экстремальным условиям Заполярья. Но если к физическим факторам природы: холоду, дождям, ветрам привыкнуть не так уж и тяжело, то преодолеть психологический барьер феномена полярной ночи, а для некоторых – и полярного дня, бывает нелегко.
Но многие, обманутые светом,
Не выдержав крещенья темнотой,
Признав свой путь ошибкой роковой,
Ушли назад, не пожалев об этом.
Наблюдательному человеку природные явления Севера могут раскрывать секреты сохранения физического и психического здоровья. Я бы назвал это эффектом контрастного душа. Все, или почти все знают, что северное сияние особенно ярко и красиво играет к непогоде, словно заранее предупреждает о приближающемся циклоне. Холодная красота льется и льется с неба, проникая через глаза в душу, трансформируясь там в такое тепло, что его хватает пережить хорошую метель. Но когда в тундре неделю не видно белого света, когда загнанным в балки людям кажется, что никакого белого света уже нет и вообще никого на земле нет, и не будет: «Привидится тундра тогда вдруг в осеннем горении, и холод из сердца уйдет от пахнувшего жара». А потом, вспомнит ли про нас Бог: все ли живы? но только вдруг откроется кусочек тёмно-синего неба с единственной звездочкой на нём, такой родной, что её мерцающего света хватает, чтобы развеять все сомнения в существовании жизни на земле.
Говорят, что каждая нота имеет свой цвет и музыку можно не только слушать, но и видеть. Цветомузыка… Почему же до сих пор (во всяком случае, мне это не известно) никто не переложил на музыку игру северного сияния, его цветовую гамму? И что это будет? Симфония? Кантата? Гимн? Или мотив на все стихи, написанные про Север? Может, тогда и откроется разгадка тайны: почему люди остаются здесь навсегда.