КАК Я БЫЛ РЕЖИССЕРОМ
Этот рассказ тоже связан с судьбой моего отца, который прошел всю 2-ю мировую войну почти до Берлина. Пролил кровь, отдал лучшие молодые годы и потерял всех родных в Минском гетто. И его часть находится в победе над немецким зверем. И его кровью окрашено победное знамя.
Это началось еще до того, как начали борьбу за право выезда на родину.
Я работал врачом, и заочно учился на режиссерском факультете Ленинградского государственного института театра, кино и музыки. Руководителем факультета был главный режиссер Ленинградского большого драматического театра им. Горького Георгий Товстоногов, а мастером курса Марк Львович Рехельс. Как тогда выражался мой мастер, я «подавал надежды».
В Тосненском доме культуры (под Ленинградом) три выпускницы Ленинградского института Культуры должны были срочно сделать экзаменационную музыкально-драматическую постановку, что стало бы их дипломным итогом обучения.
Одна из выпускниц, Л. Гладкова, разыскала меня в больнице на работе и попросила помочь поставить инсценировку к дню победы над фашистской Германией. Инсценировка носила звучное название: «На наших знаменах начертано слово «Победа»
Предложение я получил в мае 1968 года. Только год тому назад на бело-голубых знаменах Израиля было начертано слово «Победа». Естественно, что я об этом боялся «громко» подумать.
Меня интересовала другая тема. Кажется общеизвестным, что во время Второй Мировой войны было уничтожено 6000000 евреев. Будучи убежденным, что Люда человек интеллигентный и, кажется, не антисемитка, поставил ей условие, что в постановке мне дадут полную свободу действия. Она согласилась на все условия, выразив обеспокоенность только тем, что я не успею переделать спектакль и поставить его за такой короткий срок…
Когда мы остались с Людмилой наедине, я ей сказал напрямик, что хочу ввести в действие эпизоды гибели 6-ти миллионов евреев, и что для этого имеется благодатная почва в истории концлагерей, гетто и пр. Она со всеми доводами согласилась подозрительно быстро. В конце она сказала, что, не глядя на то, что по отцу в паспорте она записана русской, мать ее еврейка…
Это было приятной неожиданностью. В дальнейшем я был у них в семье и познакомился с очень милой еврейской матерью Люды, и отчим оказался тоже евреем. Ее братишка по матери позже сыграл у нас мальчика из Белостока.
В новой инсценировке мы использовали эпизоды из «Братской ГЭС» Е. Евтушенко, его же запрещенный, «Бабий Яр», стихи Маяковского «Жид», «Еврей», «Товарищам из Озетта». И главное, официальные материалы из Нюрнбергского процесса над фашистскими преступниками.
И вот подошел срок, и еще «сырую» постановку на ночном прогоне должен был просмотреть ответственный товарищ, женщина из райкома. Я сказал артистам, что спектакль отработан, а прогон мы используем лишь для закрепления слабых мест. Я убрал почти все «скользкие места» и большую часть моего микрофонного текста. И был прогон, и «товарищу» из райкома все понравилось, а присутствовавший ветеран войны, даже прослезился - так ярко напомнили ему времена прошлой войны. «Товарищ» сожалела, что не сможет быть на завтрашней премьере…
Если б она знала, как была приятна эта новость для начинающего режиссера!
Все русские зрители, которые плакали и поздравляли нас после премьеры, и представители из института Культуры не заметили «сионистской направленности» спектакля. Зрители – простые русские люди, плакали от жалости к судьбе невинно замученных, убитых, сожженных, затравленных собаками, задушенных в газовых камерах…
Один эпизод с премьеры спектакля.
Чтобы играть на сцене немцев-гитлеровцев, кроме костюмов, которые мы с большим трудом раздобыли в костюмерной театра, нужно было оружие, или его макеты. Немецких автоматов мы раздобыть, конечно, не могли, но спас «неслучайный» случай. Когда в тосненском военкомате я рассказывал о предстоящей постановке, посвященной дню Победы Советской (тогда Красной) армии, то подполковник комиссар сказал, что в честь районного ДК он постарается выделить учебные автоматы «калашников». При разговоре присутствовал пожилой кадровый старшина. Старшина – еще из тех старшин, даже при буденовских усах, выправке и с зычным голосом.
Короче, выделили нам шесть «калашниковых», так похожих на немецкие. Более того, сам старшина вызвался охранять «боевое» оружие во время спектакля. Он был идеальным старшиной советской армии, но вот только любил выпить, хотя и эта особенность характерна для идеального кадрового военного. Итак, идет премьера спектакля «На наших знаменах написано слово ПОБЕДА». Переполненный зрительный зал большого дома культуры. На сцене Люда (эссесовка из «Бабьего яра») в немецкой форме с галифе, в блестящих хромовых сапожках, с хлыстом в руке, гоняет по кругу рыжего еврейского мальчика из Белостока. Тревожная музыка записи плывет через мощные репродукторы. Голос из-за кулис – это я говорю в микрофон. После выдержек из текста Нюрнбергского процесса идут слова:
-Их погибло 6000000. Шесть миллионов невинных людей: старики и старухи, матери и беременные женщины, подростки и дети, грудные младенцы, которых отрывали от материнской груди и на глазах обезумевших матерей, разбивали их головки о стены здания или о булыжник мостовой…
Шесть миллионов сожженных, задушенных газами, погибших от голода и болезней, - экспериментальных животных «прогрессивной» медицины…
В это время представители райкома и райисполкома стали настороженно перешептываться, кто-то срочно вышел.
-Шесть миллионов! Это - целый народ, это - целые нации и государства…
И шло перечисление стран с количеством населения на то время, упоминал: Финляндию, Норвегию, Сирию, Иорданию и пр.
Мой голос торжественно звучал в полной тишине, усиленный мощными громкоговорителями. Кто-то из зрителей утирал слезы, кто-то тихо всхлипывал. Затем раздалось из мощных динамиков торжественное пение «Бухенвальдского набата» в прекрасном исполнении хора, наши артисты со сцены тоже подпевали. Тогда-то представители властей, которых я видел через отверстие в моей будке, где я сидел у микрофона, чем-то явно не довольные демонстративно встали и стали покидать зрительный зал.
А за кулисами происходило следующее. Мой ответственный старшина из военкомата лично решил охранять выделенные нам автоматы. Он заявил, что и муха не пролетит за кулисы, где был запасной выход. Перед торжественным выступлением он хорошо «зарядился» водкой и был во всеоружии, - все же - 9 мая, день Победы над фашисткой Германией! Когда представители властей послали своих представителей прекратить выступление, но на их пути оказался боевой старшина при форме и с пистолетом в кобуре. Тем не удалось проникнуть за кулисы. На помощь был вызван кто-то важный из исполкома, но и его не пропустил рьяный служака.
-Там боевое оружие. Я ответственен за него. Ни одна живая душа не попадет на сцену. Только через мой труп. И расстегнул кобуру пистолета…
Никто до конца представления не мог попасть на сцену. Спектакль закончился грандиозным успехом у многочисленных зрителей, родных и знакомых наших актеров и представителей института Культуры.
Когда в финале после «Бабьего Яра» Евтушенко стал нарастать хор «Люди мира, на минуту встаньте…» в исполнении всех участников спектакля, не выдержали «этого» и демонстративно вышли из зала.
И стали меня вызывать по разным «штатским». Говорили всякое, обвиняя в том, что моя деятельность не соответствует облику и идеологии «советского врача». В полемике спора, что весь материал был цензурный, и что ничего антисоветского я и в мыслях не держал, кегебист в штатском заявил мне, что этой постановкой я «лью воду на колеса сионисткой мельницы и дую в агрессивные паруса некого разбойничьего государства». Когда я ему возразил, что эта постановка касается только судьбы погибших евреев, в том числе и евреев СССР, то он сказал мне: «А кто иной, как не недобитки, находятся сейчас у власти в Израиле?» И когда увидел в моих глазах неподдельный гнев, готовый перейти в «аргументацию с позиции силы», он хладнокровно вытащил из ящика письменного стола пистолет, положил его перед собой дулом ко мне и сказал: «Спокойнее, спокойнее, молодой человек… Но мы все равно их добьем». В комнате не было свидетелей, кроме спрятанного под столом магнитофона, включенного во время этой «милой» беседы.
Эти несколько месяцев «бесед и проработок» явились хорошей подготовкой для встреч в ОВИРе после изъявления нами желания выехать в Израиль.
Об этой «сионистской» постановке было сообщено в институт Культуры, и там не погладили по головке членов комиссии, принимавших спектакль. «Получила» и заведующая отделом пропаганды райкома.
И вот я приглашен на дом к мастеру курса Марку Львовичу Рехельсу. Я захватил с собой текст инсценировки. Уважаемый режиссер, мой педагог, кстати, очень честный и добросовестный художник, талантливый режиссер, которому не давали дороги из-за его не арийского происхождения, не стал вникать в художественную и постановочную часть инсценировки. Он журил меня за то, что я «подвел» наш институт, и в частности, его самого. «Лбом стену не пробьешь». И когда я стал доказывать, что гибель 6000000 невинных евреев не моя фантазия, а историческая реальность, факт, который умалчивают, то он сказал мне, что он и сам еврей, и ему тоже не безразлична трагическая судьба многострадального народа, но во всем есть политика…
Марк Львович! Вы нам порой рассказывали «еврейские анекдоты», изредка ставили еврейских авторов и любили талантливых еврейских писателей. И хотя вы с восхищением смотрели, как двое одесситов, студентов нашего курса, исполняли на студенческой вечеринке еврейские песни и танцы в ответ на песни азербайджанцев, вы не нашли в себе мужества. Хотя в те времена очень трудно было кого-то обвинить, пока ты сам не стал на его место. От имени Г.А. Товстоногова вы предложили мне самому оставить курс. Как тяжело было вам смотреть мне в глаза (да, вы и не смотрели!). И как непросто видеть недоумевающие взгляды сокурсников, когда вы «вынуждены» были делать «замечания» мне на заключительной сессии…
Это написано сразу же по прибытию в Израиль в кибуце «Ашдот-Яаков». Эпизод со старшиной дописан недавно. Тогда я бы не посмел писать такое. По приезде в страну мы по-прежнему боялись даже произносить слово «еврей».
Помню, когда мы уже летели в самолете «Аэрофлота» в Вену, возле меня сидел какой-то гражданин в кепочке. Я держал на руках больного Додика. И вот гражданин, не отрываясь от газеты, не повернувшись ко мне, произнес:
-Ну, гражданин Мендельсон, вы думаете, что уже улетели? Думаете, что ушли от нас? Рано радуетесь… Мы, если пожелаем, найдем вас и в вашем Израиле. Не забывайте этого… И о сыночке вашем подумайте, ведь он чуть было не остался без вас у нас…
Неподдельный ужас объял меня, хотя я старался не подать и вида: «Неужели они найдут меня повсюду, даже в моем Израиле?»
Стоит понять тот период, когда писалась эта статья.
Слава Б-гу, мы - на родине. Да и они уже не те. Развалилась скрипучая телега. Остались лишь воспоминания.