ГЛАВА 7. РОКИРОВКА ДЕДОВ.
«Не ходите, девки, замуж за немилого
дружка…»
(Ну, очень мудрая частушка).
На сей раз героями момента были неподражаемые паны Мышъ и Маркиз, сидящие, гордо распушившись, на клавиатуре и принимающие вкусные презенты как должное. Да, поработали мы, а особенно они, знатно и решили сложную семейную проблему просто и изящно. Но надо было работать дальше. Ясь со вздохом выполнил совет известной рекламы: «Звильнить компъютер вид кота», и мы занялись решением следующего вопроса. А вопрос с моей стороны был таков:
- Странно, дядюшка, почему мне до сих пор не удалось встретиться в вашем мире со своими родителями, хоть ненадолго?
- Не спеши. Ещё встретишься, и даже надолго. Должен сказать, что эта встреча порадует тебя больше, чем ожидалось. Но пока ещё нельзя.
- Ну почему же?
- Они находятся в зоне отчуждения, отдыхают. Слишком тяжёлой была их жизнь. И слишком тяжело ты пережила их недавний уход. Излишние эмоции могут им навредить.
- Хорошо, я постараюсь успокоиться. Но для этого действительно необходимо время.
- То-то же. Но думаю, тебя утешит известие о том, что устроились они в нашем мире хорошо.
Сие известие меня действительно немного утешило. Но мучившие меня вопросы остались. Я таки набралась храбрости и начала немного путано задавать один из них, самый мучительный:
- Мы с вами неплохо сработались, починили четыре узла истории, познакомились со многими хорошими людьми, ушедшими в разное время из моего мира в ваш. Но…
- Говори, Касенька. Что, трудно сформулировать вопрос? Попробуй сосредоточиться, а мы в свою очередь попробуем тебе помочь.
Всё-таки дядя Казик с Эльжбетой – золотые люди. И если бы мне удалось сбросить огромный камень с души с их помощью, это было бы хорошо для всех. Пятое дело обещало самые большие сложности по сравнению с другими – во всяком случае, для меня. К счастью, мои милые родственники умели неплохо заглянуть в душу ближнему своему, и, не поверите, отнюдь не с целью в неё нагадить. Ну, не было у них ни малейшего желания это делать.
- Не надо так волноваться, Касенька, - сочувствующим тоном сказала Эльжбета, - в нашем мире этого лучше не делать. Здесь излишние эмоции могут быть даже опасными, и не только для нас, но и для всего мира. Так что успокойся, дорогая. Понимаю, вопрос застарелый, дело серьёзное, но делать-то его всё равно надо! Ведь не зря ты оказалась последней в роду…
- Да, да, именно так всё и происходит. И мне хотелось бы узнать, какого телёнка у какого бога съели мои многострадальные предки, и я вместе с ними, - наконец-то прорвался так долго мучающий меня вопрос, - почему мои лучшие в мире родители прожили такую тяжёлую и неблагодарную жизнь, и за чьи грехи, в конечном итоге, мы все расплатились уничтожением своего рода, не худшего из всех, смею сказать?
- Так, пожалуй, пришло время для решения самого тяжёлого для тебя вопроса, - сочувственно помолчав, сказал Кошмарский, - все главные действующие лица пятой истории тебе известны, знакомы или являются самыми близкими родственниками. Одно дело – вмешаться в жизнь полумифических существ, а другое – исправить судьбу родной бабушки.
- Которой из них?
- По отцовской линии. Бабушки Ядвиги, матери твоего отца.
- Насколько помню, ей, вроде бы, сильно не повезло в первом браке…
- Настолько не повезло, что расхлёбывать подпорченную карму приходится даже тебе.
- Ну, тогда берём большую ложку – и вперёд! Раньше начнём – раньше закончим. Посмотрим, что там по молодости лет натворила незабвенной памяти Иванова, она же Рябова, Фаина Павловна. Правда, мне трудно представить бабулю совершающей роковые ошибки. Папа рассказывал о ней много хорошего и характеризовал её как доброго и разумного человека.
- Все мы умнеем со временем, и твоя бабуля – не исключение. Теперь насчёт имени. По первому мужу она действительно была Ивановой, вот только настоящее имя её не Фаина, а Ядвига.
- Да-да, что-то я такое слышала о разнообразии бабушкиных имён и никогда не понимала, зачем было их менять. Какие-то шпионские страсти получаются.
- Имя сменить жизнь заставила, а она таки была у пани Ядвиги разнообразной и уж ни в коем случае не скучной. Ну что, начнём?
- Начнём, - тяжело вздохнула я, - раньше сядем – раньше выйдем…
- Вандзя, Ядзя, девочки, садитесь поближе к экрану и учитесь на чужих ошибках, - велела дочкам Эльжбета, - сейчас вы увидите, как можно одним неверным решением перечеркнуть счастливую судьбу свою и своих потомков…
Паненки Кошмарские умолкли и уставились в экран, прижавшись друг к дружке как напуганные котята. Яська включил компьютер.
На экране появилась миленькая комнатка, этакая тихая девичья светёлка в барской усадьбе начала двадцатого века. За окошком легко трепетали резные листья и алые гроздья рябины на фоне мощных вековых дубов. Мы пригляделись – о, чудо! Это оказалось то же самое поместье, где мы сейчас находились, только несколько веков спустя, сильно перестроенное и в физическом мире. В светёлке перед зеркалом сидела юная паненка в белом платье, а вокруг суетились мамки, няньки и дворовые девки, деловито прихорашивая молодую хозяйку перед каким-то торжественным мероприятием.
- Ах, как летят года! Маленькая паненка Ядзя расцвела, как цветочек весенний, - умилённо щебетала пожилая, кругленькая как колобок служанка, убирая в сложную причёску золотые косы хозяйки, - даже не верится, что сегодня ваш первый бал. А ведь совсем недавно ещё нянчила на этих вот ручках милую Ядзеньку. Красавица-то выросла, чисто ангелочек. А белое платье как вам идёт – ну чисто невеста…
- Да ладно тебе, Франя, - нервно возразило хрупкое создание, ловко облечённое в кружевную пену бального платья, - у меня и без твоих причитаний сердце не на месте, так и щемит, ровно как на беду.
- Это от непривычки, проше пани, - авторитетно отозвалась добрая старушка, - суета кругом какая, сколько гостей съехалось! А паненка и вправду мила, как ангел божий: личико розовое, глазки ясные, как водица родниковая, косы золотые – так и светится вся, так и светится, ещё немножко – и крылышки вырастут.
- Да, славная дуэнья, - подумалось мне, - похоже на то, что именно крылья твоей юной воспитаннице нынче весьма и весьма не помешали бы, дабы вовремя упорхнуть от своей глупой судьбы.
А девчушка и вправду хороша своей молодостью. И что-то общее у нас таки наблюдается – и черты лица те же, и цвет волос (помнится, говаривали мне в детстве, что мы с бабулей на одно лицо), вот только на данный момент она значительно моложе, худее и стройнее меня нынешней. Ещё не согнула её подлая жизнь. И, вроде бы, нет ничего общего с располневшей полумаразматичной старушкой, с которой мне даже толком и пообщаться не удалось в моём далёком детстве.
О, господи, ну почему мы все так сильны задним умом! Казалось бы, что стоило «раскрутить» бабулю на воспоминания, пока она была жива. Если бы тогда знать! Не умеем мы ценить свою историю, вот и расплачиваемся за это по жизни повторением прежних ошибок.
Ядвига зарделась:
- Всё бы тебе хвалить, Франя, не сглазила бы.
-Да упаси боже, матка боска ченстоховска, святые и благостные апостолы, нешто я дитятко своё любимое сглажу! Да вы у людей спросите. Вон и кавалеры с паненки глаз не сводят, и паны офицеры московские так и глядят с восхищением! Дай боже вам жениха хорошего, доброго и богатого, да жизнь прожить спокойно и весело…
- Не поминай имя господне всуе, Франя! – Ядвига рассеянно посмотрела в окно. Любимый рябиновый куст горел алыми кистями на фоне мрачных вековых дубов, окружающих поместье. Вот и прошло детство. Сегодня ей исполняется шестнадцать. Скоро начнётся её первый взрослый бал. Все причины для радости налицо. На именины милой Ядзеньки съехались соседние помещики, будут поздравлять и восхищаться её красотой (красива ли я? – подумала Ядя, - если и не очень, то всё-таки мила, очень мила!), сёстры с утра суетятся с самым загадочным видом, даже милый братик обещал приехать. Ради такого события отпустили со службы бравого морского офицера. Папенька с маменькой уже поздравили утром рано, как только любимая доченька свои ясные глазки открыла. Дедушка – молодцеватый, бравый, в парадном кунтуше, ходит торжественный, разглаживая пышные седые усы. Даже семейную карабелу нацепил, от самого Кошмарского доставшуюся, - как же, любимой внучке сегодня исполняется шестнадцать лет! Вот и кормилица Франя суетится, расчувствовалась, даже слезу стёрла украдкой с доброго морщинистого лица.
Все рады в этом доме, таком родном и уютном. Все. Кроме неё, ясновельможной паненки Ядвиги. Что-то всё время грызёт, точит её трепетное сердечко.
В наше время скорее всего решили бы, что метеоусловия ухудшились, и успокоились. К дождю, должно быть. В наше время привыкли к перепадам атмосферного давления и всяческим эфирным колебаниям, как к родным, и почти перестали обращать на них внимание. Хорошо было жить нашим предкам тогда, в самом начале двадцатого века. Экология в норме, ритм жизни спокойный, отношения между людьми самые что ни на есть патриархальные – чего ещё нужно для счастья. Лепота…
И среди всей этой прелести пополам с лепотой кое-кому очень не мешает хорошо подумать, пока не поздно. Покумекать тебе, будущая моя бабушка, есть о чём. Думай, думай, но не о себе – о нас думай, на данный момент ещё не появившихся на свет, но уже обречённых на большие жизненные проблемы.
Интересно, как отреагировала бы её дружная патриархальная семья, узнав, что приглянулся паненке Ядзеньке не симпатичный соседский паныч Войцех, горячо влюблённый в неё с детства, которому почти что отдали её руку, а в нагрузку и сердце искренне желающие ей добра родители, а сразу два молодых русских офицера, два брата. Странно в данном случае пошутила матушка природа – родные братья, а насколько разные! Младший, пан Алексис, юн, пригож, высок ростом, умён, но очень уж застенчив. Лишний раз не подойдёт, не развлечёт скучающую паненку, не заговорит, но зачем язык там, где всё скажут глаза! Подружка Ядзи, паненка Анеля, весёлая толстушка, бойкая и живая непоседа, рассказывала, какие дивные стихи читает пан поручик, когда удаётся уговорить и победить его природную стеснительность. При этом Анелька клянётся, что стихи – его собственного сочинения. А вот с ней, Ядвигой, он никак не решается заговорить. Всё вздыхает да краснеет. Видать, глубоко по сердцу пришлась ему юная польская барышня.
Вроде бы, и хорошо всё, но почему так ноет сердце? Вот старший брат пана Алексиса, пан Анатоль – это совсем другое дело. Поджарый, худощавый, очень высокий, холёный брюнет, весьма любезный в общении. Даже более чем весьма. Заговорил с ней при первой же встрече. (Ага, и с тех пор больше не затыкается. Ох уж мне эта молодёжь!) Сразу видно, что умеет обращаться с дамами, и дамы от него без ума. Анелька ей все уши прожужжала по поводу сего дамского угодника:
- Ах, Ядзенька, какая душка милый пан Анатоль! Ах, ах, какая выправка, какие отменные манеры!
Ага, « Какой мундир, какие шпоры!
Какая стать, какая прыть,
Ах, как приятно ближнего любить!» -
ой, где-то мы уже это слышали.
Бабушка, не дури!!!
Да, кстати, откуда у приснопамятного деда Анатолия ещё и братец взялся? Никогда и ничего о нём не слышала. Ну что же, ладно, понаблюдаем. Во всяком случае, характеристика Алексею дана неплохая. А излишняя робость в случае чего лечится довольно легко…
Говорят, что суперобщительный пан Анатоль, в противоположность своему скромному и начитанному брату, крайне любезен со всеми дамами, независимо от статуса и возраста. А также ходили слухи, что за две недели пребывания в поместье кавалерийского полка не одна служанка познакомилась с бравым поручиком ближе допускаемых приличиями отношений.
- Ах, какой пан, - восторгалась Анелька, - душу бы за него отдала!
Да, в женскую душу пан Анатоль заглядывать умел. (Равно как и гадить в неё, - подумалось мне). Так и крутится вокруг Ядвиги, так и увивается, как шершень. И всё это сопровождается потоком любезностей, тягучим, вязким и сладким, как патока. И пьянящим, как бабушкины наливки. Помимо воли хочется верить, что нравишься ему больше, чем все остальные женщины. И ещё. В присутствии старшего брата почему-то начинаешь забывать о существовании младшего.
Паненка Ядвига задумалась. Вот живут на свете два брата. Оба молодые, статные, оба из хорошей семьи. Какое ей дело, что немного другой веры, православной, - в любви преград не существует, опять же, просвещённый двадцатый век на дворе. Оба явно влюблены в неё. Пан Анатоль умеет красиво ухаживать, пан Алексис умён, пишет стихи, музицирует. По большому счёту, Ядвиге он нравится намного больше старшего брата, но уж больно застенчив. Ну, сколько можно ждать?!
Вот дурёха малолетняя! Бабуля! Столько, сколько нужно. Ох уж мне эта молодёжь! Так зачастую от мимолетного каприза сопливой девчонки зависит судьба целого рода. Ну что тебе стоит подойти к парню и заговорить с ним первой? Сама ведь согласна, что просвещённый двадцатый век на дворе. Нет, шляхетное воспитание, родовые предрассудки… Вот и попала в переплёт, и мы с тобой тоже. И не возражай.
Она, кстати, и не возражала. Не слышала, бикоз. Ничего, ещё пообщаемся. Ой, как же мы пообщаемся, как только мне удастся добраться до этой дурочки. Отшлёпать бы глупую шляхетную тинейджерку, дабы поумнела. Ладно, успеем. А пока начался бал.
Первый (и, наверняка, последний) бал паненки Ядвиги удался на славу. Домашний оркестр играл без устали. Столы ломились от угощений. Было где отвести душу.
Счастливая именинница принимала одно поздравление за другим. Блеск огней, круговерть лиц, мелькание разгорячённой общением толпы кружили голову. Ядвига танцевала чудесно. (О, господи, - подумалось, - мне ведь ещё придётся подселяться в это шустрое молодое физическое тело. Как же я танцевать-то буду, со своим весом и возрастом?)
Натанцевавшись вволю, паненка Ядзя решила немного отдохнуть. Она сидела на кушетке в окружении восторженных поклонников и весело смеялась, не забывая изящно обмахиваться веером.
А за колонной вполголоса беседовали братья – офицеры:
- Как ты мог, Анатолий, как ты мог? Ведь девочке всего шестнадцать лет, она неопытна, юна, наконец, она не ожидает от людей подобной подлости!
- Молод ты ещё, Алёшка, и романтичен сверх меры. Где тебе участвовать в мужских забавах? Я поспорил с капитаном Гнидовичем и выиграю пари. Паненка Ядзя будет моей.
- Анатолий, одумайся! Полк через неделю переходит на новые позиции. Ты подумал, что будет с девицей?
- Заберу её с собой.
- В качестве кого?
- В качестве жены. Женюсь на ней, чёрт побери! И не мешай мне. Что хочу, то и делаю!
- Я люблю её, брат, - тихо ответил Алексей.
- А она полюбит меня. И не мешай мне, недоросль. Уйди с моей дороги, иначе тебе будет плохо!
Ах ты, сукин сын, таракан усатый! Вот оно, оказывается, как всё было в истории моей семьи! Ну, да ничего. Дай время, побеседуем от души, тогда и объясню тебе, что к чему. От имени всех потомков с покалеченной судьбой объясню. Одно дело – обижать молоденькую неопытную паненку только что от папеньки с маменькой, а другое – битого жизнью врача в возрасте за сорок лет, пережившего застой, перестройку и понюхавшего полным носом нэзалэжнисть и разруху, в которых наверняка есть доля и твоей вины. Ох, как мы с тобой душевно побеседуем…
Странно только, почему я так хорошо слышала разговор братьев, если колонна расположена довольно далеко?
Алексей молча вышел из-за колонны и направился к смеющейся компании. Анатолий коршуном вился следом.
- Мазурка! – торжественно объявил распорядитель бала.
- Позвольте, - Алексей трепетно склонил голову перед барышней.
- Мазурка обещана, - Анатолий лихо щёлкнул каблуками, оттесняя брата от Ядвиги.
Словно кролик под взглядом анаконды, девушка встала, глядя в красивые по-звериному глаза кавалера. Анатолий плотоядно усмехнулся в щегольские усики, церемонно кивнул блестящей от бриллиантина головой с аккуратным белым пробором, по–хозяйски протянул руку и повлёк не смеющую сопротивляться девицу в зал, где строились пары, собираясь танцевать мазурку. Грянула музыка, и пан офицер изящно повёл в танце свою готовую потерять сознание партнёршу. Паненка Ядвига танцевала машинально, как всегда хорошо, но пребывала словно в бреду. Сильные до беспощадности руки манипулировали ею как хотели. Она чувствовала себя пушинкой в водовороте. Стало трудно дышать, закружилась голова…
Пришла в себя Ядвига уже в саду. Она сидела, откинувшись на спинку скамейки, хватая ртом воздух. Плечи были заботливо укрыты неизвестно откуда взявшейся шалью. Пан Анатоль нависал над ней, как скала. В полутьме недобро поблёскивали угольки глаз. Он держал девушку за руку и шептал ей что-то мягко и успокаивающе. Пальцы неприятно щекотали ладонь, голос был тягучий и усыпляющий.
- Проше пана, я боюсь щекотки и боюсь … пана…
- Не бойся, милая Ядзенька, ягодка, душа моя. Ах, что ты со мной делаешь, дорогая!
(Да ничего она с тобой не делает, кобель дворовой, отцепись от девчонки! Ох, и доберусь я до тебя!)
Горящие глаза приблизились вплотную к лицу девушки, усы защекотали висок, губы обожгло поцелуем. Ядвиге стало не по себе от резкого запаха табака и вина.
- Не надо вырываться, душенька, я ведь люблю тебя, и ты меня любишь. Ведь любишь, правда? Правда? – глаза поручика, не отрываясь, смотрели немигающим огненным взглядом прямо в глаза Ядвиге.
- Я. … люблю … пана … Анатоля, - как под гипнозом повторила паненка Ядвига. Она больше не могла сопротивляться, и мы отключили экран. А пан ксендз Тадеуш предал анафеме недостойного представителя мужского пола, посмевшего покуситься на святое святых – любовь…
Той же ночью в компании господ офицеров капитан Гнидович поил всех шампанским.
- За именинницу! – поднял бокал капитан Шестаков.
- За её погубленную невинность, - гнусно ухмыльнулся Гнидович.
Повисла неловкая тишина. Алексей тревожно встрепенулся:
- Что вы сказали, господин капитан? Или мне послышалось?
- Никак нет-с, не послышалось. Порасспрашивайте своего братца-с, господин поручик.
- Анатолий, скажи им, что это неправда! Как он мог такое подумать…
- Мог – не мог, это уже всё равно. Я выиграл пари, и не лезь ко мне больше со своими разговорами!
Содержимое бокала Алексея в тот же миг оказалось на холёной физиономии брата. Анатолий вскочил, отплёвываясь, в бешенстве:
- Ты мне за это ответишь, щенок!
- Лучше быть честным щенком, чем грязным кобелём!
- Господа, господа, успокойтесь, - пытались урезонить их коллеги, но братья сцепились всерьёз. Дуэли избежать не удалось.
Ах, как чудесно зеленела лужайка в обрамлении плакучих ив! Журчал ручеёк, белые облака плыли по голубому небу. Господа офицеры отмеряли шаги. Братья стояли, не глядя друг на друга, с дуэльными пистолетами в руках. (Интересно, где они достали такой раритет себе на гибель, людям на беду?)
- Одумайтесь, господа, подайте друг другу руки и простите друг друга, - в последний раз сказал секундант.
- Никогда, - ответил Анатолий, по-звериному ощерив зубы.
Алексей пожал плечами и промолчал.
- К барьеру. Сходитесь, господа, - вздохнул добряк Шестаков.
Милейшего капитана часто просили быть секундантом именно из-за его умения пресечь любую дуэль в зародыше. Умел он это делать. Вот только в случае с двумя упрямыми братьями – сибиряками не сумел справиться. И дуэль состоялась.
Алексей выстрелил в воздух. Любовь любовью, ссора ссорой, а брат, хоть и подлец, - это всё-таки брат. Анатолий выстрелил, почти не целясь. Он всегда был профессиональным рубакой, мой до изжоги легендарный дедушка. И никогда не стрелял мимо. Такой у него был принцип. Пуля попала Алексею прямо в сердце. Он умер мгновенно…
По решению офицерского суда чести капитан Гнидович перевёлся в другой полк, где его встретили без особого уважения, а Анатолию было настойчиво предложено в трёхдневный срок искупить свою вину перед девицей и её семьёй. Ядвига первое время рыдала по безвременно погибшему возлюбленному, а потом согласилась выйти замуж за Анатолия к большому неудовольствию родственников. А что ей оставалось делать? Волей–неволей и родственникам тоже пришлось согласиться.
В самом начале семейной жизни бабушка Ядзя почти убедила себя в правильности выбора. Они с мужем провели медовый месяц довольно дружно. Полесская природа располагала к благодушию, несмотря на происходящие неподалёку военные действия. Напугаться довелось только однажды, когда во время верховой прогулки новобрачные наткнулись на остатки медвежьего пиршества, но успели быстро улизнуть и, как говорится, удачно отделались только лёгким испугом. Ядвига чувствовала себя даже влюблённой и счастливой, как это ни странно.
А вскоре грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, и о лёгком счастье, как и о прежней жизни, пришлось забыть. Случилось так, что по-собачьи преданные своему бравому командиру наивные солдатики были в пух и прах распропагандированы большевистскими агитаторами и в один прекрасный день, возжелав свободы, равенства и братства, а также мира во всём мире и побольше приватизированной земли, пришли к консенсусу и элементарно начистили господину офицеру лицо. Попутно оборвав погоны и георгиевский крест, которым дед особенно гордился. Обиженный «пан Анатоль» отправился отстаивать свои права в белую армию. А поскольку воевать он умел и любил, то народу, наверняка, побил немало.
Но как-то раз господа белогвардейцы напоролись таки на большую неприятность в виде Первой конной армии под командованием товарища С.М. Будённого. В крутой сече Анатолий схлопотал по голове саблей, правда, на своё глупое счастье, плашмя, и попал на излечение в красноармейский госпиталь…
Однажды в беляцкую палату, где находился дед со своими коллегами – офицерами отнюдь не красной армии, под грохот канонады, звеня шпорами, картинно ввалился крепыш в кожаной куртке с огромным маузером в деревянной кобуре на боку и прямо с порога возопил:
- Ну что, белые гады, пойдёте служить в доблестную красную армию?
Бравые белые офицеры сделали вид, что не расслышали свирепого вопля красноармейской души, читая про себя «Отче наш» и ожидая близкого знакомства с пролетарским маузером. Но товарищ комиссар, противу ожидания, оказался далеко не идиотом и не садистом из псевдоисторической киношки, каких в помойное перестроечное и постперестроечное время в изобилии выливали на экран продажные недоумки от кинофикции (не путать с кинофикацией). Не дождавшись ответа (странно было бы его дожидаться на такой привет), он присел на ближнюю койку, снял фуражку, задумчиво почесал бритую голову (задумался он наверняка о превратностях истории) и оказался обычным, свойским, но смертельно уставшим дядькой. И этот дядька изрёк уже тоном пониже:
- Ну, вы того, братки, не обижайтесь – война всё-таки, дело грубое. Подмогните нам маненько, пожалуйста. Там немцы фронт прорвали, без вас нам никак не справиться…
Оно, конечно, доброе слово и беляку приятно. Никого уговаривать и дважды просить не понадобилось. Встали с больничных коек и пошли в бой с общим врагом все. Все, кто мог с трудом встать, чудом удержаться в седле и более-менее результативно махать саблей. Естественно, вместе со всеми пошёл и дед, причём в бою он был традиционно не из последних. Атаку общего врага отбили общими усилиями, после чего всех бывших беляков, а ныне как есть сознательных бойцов без проверки партийности, звания и происхождения быстренько, пока не раздумали и не убежали, скопом записали в Красную армию. Времена тогда, надо сказать, были весёлые, не скучнее наших, и происходило в них порой много интересного и невероятного.
Крутой рубака Анатолий вскоре зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и гражданскую войну закончил уже отнюдь не рядовым бойцом, а помкомандира полка Первой Конной армии, в коем звании преспокойно вышел в отставку и вернулся в родную Сибирь, забрав с собой Ядвигу с маленьким сыном, тоже, кстати, Анатолием.
Первое время молодые жили в Зайсане у родителей деда. А поскольку шляхетной польке было всё-таки рискованно существовать в советской России под своим настоящим именем, отец Анатолия, работавший земским врачом, через своих пациентов выправил невестке новый паспорт, по которому она на всю последующую жизнь превратилась из Ядвиги в Фаину Павловну Иванову, впоследствии Рябову. Правда, многочисленная новая родня продолжала называть её «Ядя» или «тётя Ядя», но мало ли какое прозвище может иметь человек? А народ в Сибири надёжный, своих не сдаёт…
В новую семью милая, весёлая и, что немаловажно, очень хозяйственная Ядвига вписалась довольно быстро и гармонично. Свёкор её обожал как родную дочь, зная, что по справедливости она должна была стать женой его любимого младшего сына Алексея. И если бы не злобная привереда – свекровь, тупо ревновавшая молодку к своему любимчику Анатолию, то жизнь можно было считать сносной. Советская власть тогда врачей не тиранила, работать прадеду никто не мешал, а тупое быдло ещё не проползло в медицинское руководство. Да и какое руководство могло быть у земского доктора, работавшего в одиночестве фактически на краю света? Бабушкины документы были сделаны качественно, а дед Анатолий вообще числился красным конником и героем гражданской войны. Молодые ударно работали на строительстве турксибовского моста через Иртыш и даже одно время были направлены в село агитировать народ вступать в колхозы.
Как мне кажется, дед со своими генеральскими задатками агитировал-таки результативно, поскольку кулаки устроили на него охоту – на свою бедную глупую куркульскую голову. Однажды, когда семья уже собиралась ложиться спать, дед сидел у окна и что-то читал в тусклом свете настольной лампы. Окно было приоткрыто, ночь, судя по всему, была тёплой и тихой. И вдруг в сонной тишине прозвучал винтовочный выстрел. Бедный глупенький враг народа, к своему несчастью, явно не оказался и в деда не попал. И попал-таки сам. В переплёт. Опытный вояка «пан Анатоль» с места тигриным прыжком головой вперёд вылетел в окно, перекувыркнулся и (куда тем толстомясым и тупеньким американским шерифам – вот он где, истинный вестерн!) начал прицельно палить с двух рук из двух стволов…
После ночного инцидента стрелять в красного агитатора было уже, понятно, некому. И наверняка, подобный эпизод из классического произведения «Поднятая целина» М. Шолохова с Макаром Нагульновым не был выдуман автором из ничего.
Не обо всём, правда, мог написать уважаемый классик советской литературы. Кого, например, можно было считать кулаком? Гады – эксплуататоры, безнаказанно пившие кровь трудового народа и жиревшие по этому поводу как клопы, существовали в немалом количестве, но, право же, не в таком, чтобы выполнить план по сдаче врагов народа в НКВД. Часто в разряд кулаков бывшие сельские лентяи и бездельники, после революции просочившиеся в честные ряды агитаторов – горланов – главарей, записывали нормальных независимых людей, крепких хозяев, которые и батракам заработать давали и сами трудились всей семьёй от зари до зари. Именно такие люди обычно бывают ненавидимы тупым и ленивым быдлом, представители которого влезли тогда во власть в стране, не спеша, впрочем, отдавать её и до сих пор, невзирая на перемену знака с «плюса» на «минус.».
Жила в том селе семья – дедушка с бабушкой. Люди они были честные, трудолюбивые, щедрые и, как ни странно при таких-то качествах, не бедные. Детей на тот момент у них не было – то ли погибли, то ли выросли и уехали, то ли не было их совсем, а деток старики очень любили. Не стоит говорить, что любовь эта отличалась взаимностью. Каждый встреченный добрым дедушкой на пути малец голопузый был в обязательном порядке обласкан, отведён в дедову хату и накормлен. Без слов понятно, что в те несытые времена немало деток осталось живыми и здоровыми во многом благодаря дедушке с бабушкой. Мой юный папа души в стариках не чаял, как и все местные ребятишки. И этих-то стариков сельское начальство посмело ограбить, раскулачить и сослать – на явную погибель. Даже дед Анатолий с его зверским характером не мог выдержать подобного кощунства, и семья вскоре уехала из села. Думаю, что дед тогда окончательно разочаровался в своей миссионерской деятельности, если вообще был когда-нибудь оной очарован…
Вскоре деда, памятуя его героическое прошлое, и не зная толком всех подробностей этого прошлого, взяли на работу в кавалерийскую школу города Семипалатинска – готовить кадры военных профессионалов для Красной армии. Выбор начальства, надо сказать, оказался удачным (надо же, когда-то начальство ещё умело думать, делая выбор). А особенную радость вкупе с чувством глубокого удовлетворения душка – Анатоль принёс жёнам начальства вместе с развесистыми оленьими рогами их мужьям. В отличие от прежнего общества, тут не надо было даже завоёвывать чьи-то сердца, поскольку тупенькие дуньки, ещё вчера исполнявшие самую грязную работу в селе или городском трактире, а ныне удачно ухомутавшие родственных себе по взглядам на жизнь хлопцев, ставших командирами новой армии, стелились под деда Анатолия как собачьи коврики. Достаточно было появиться в помещении, где кублились дуньки, холёному и расфранчённому красавцу с идеальным пробором, щегольскими усиками и невиданными для них манерами – и любая дунька автоматически становилась «уся твоя»…
Но основную работу, как и хобби, он тоже выполнял исправно. Рубакой дед всегда был классным, и вскоре его назначили начальником школы. Преподавателем он оказался беспощадным, но учил качественно, и его выпускники стали не менее лихими бойцами, чем он. По революционным праздникам или просто к приезду начальства всегда устраивали любимое шоу горожан – показательные выступления курсантов кавшколы и, как апофеоз оного, выезд самого майора Иванова с рубкой лозы и суперджигитовкой. (Нас с Кошмарскими очень впечатлило.) Народ тогда был грамотный в кавалерийском искусстве, телевидение ещё не придумали, да и вообще развлечений было немного, поэтому посмотреть на то, как показывают класс высшего джигитовочного пилотажа, сбегались и стар и млад. Дед Анатолий ни разу не разочаровал земляков, выполняя свою работу качественно и с блеском.
Сыновьям и дочери майора Иванова, гордо сидящим среди публики в отцовских будёновках с нашитыми на них синими звёздами, завидовали все ребятишки. Правда, и завидовать-то было нечему, но кто бы об этом знал…
Всё чаще дед Анатолий надолго задерживался после работы с гулящими девицами, всё чаще приходил домой мертвецки пьяным, причём во хмелю был особенно буен. Пропивал он всё, что мог, вплоть до детских вещей и, что страшнее всего, давал волю своим пудовым кулакам, избивая жену и детей. Интересно, вспоминала ли в эти тяжёлые моменты ясновельможная пани Ядвига, а ныне гражданка РСФСР Фаина Павловна Иванова, влюблённого в неё Алексея или того же паныча Войцеха, погибшего в гражданскую войну, как и многие другие? Старший сын – тоже Анатолий, в родительских разборках предпочитал не участвовать, поскольку ему, как подростку, могло влететь и до членовредительства. Поэтому обязанность спасения матери возложили на свои хрупкие плечи люто ненавидимый отцом Илюшка, который уродился в мамину шляхетную породу, и обожаемая папенькой младшая дочь Римма, не обожать которую было просто невозможно.
Когда в дом заползал озлобленный пьяный монстр – папочка и кидался с бранью и побоями на Ядвигу, Илья и Римма переглядывались, говорили друг другу: «Давай!» и с визгом и рёвом вцеплялись в ноги дражайшего родителя. Папеньке поневоле приходилось отрываться от увлекательного занятия избиения маменьки и пытаться сбросить родимых строптивых чад, болтающихся на его нетвёрдо стоящих конечностях. Тумаки и площадная брань сыпались на головы отважных детей как пули из пулемёта, но держались они крепко, изо всех своих силёнок, как гаучо на разъярённом быке, прекрасно понимая, что в случае падения им придётся разделить тяжкую судьбу вышеупомянутого гаучо, упавшего с вышеупомянутого же быка. Проходило некоторое время, папенька уставал беситься, и его общими усилиями затягивали в кровать – отсыпаться. Видели бы начальственные дуньки в этот момент своего кумира! Хотя, для дунек такое зрелище и такое обхождение было родным и отнюдь не шокирующим, в отличие от выросшей в несколько других условиях Ядвиги…
В трезвые промежутки дед Анатолий восстанавливал пропитые детали интерьера, и некоторое время жизнь семьи протекала спокойно. Но кто бы мог восстановить истрёпанные нервы детей и матери? Да и светлых промежутков становилось всё меньше и меньше. Тупая и беспутная жизнь «пана Анатоля» неуклонно близилась к своему логическому концу. И пришли беды. Погибла кормилица семьи – корова, оставив в голодные годы трёх детей без молочной пищи, составляющей большую часть рациона. А вскоре наступил конец и безалаберной дедовой жизни.
Как начальник кавалерийской школы, он постоянно бывал в командировках в колхозах и аулах, где выбирал лошадей для родной Красной армии, которая, надо полагать, особо родной для него не являлась. Годных к военной службе коней записывали в кавалерийские списки, негодных – списывали и освобождали от воинской повинности. Но многим ли конновладельцам было по душе расставание с любимыми животными? И, по большому счёту, кто там проверял, кого списывали, а кого – нет? Деда везде принимали по-царски, в каждой избе или юрте ему готов был и стол, и дом. За маленькие услуги он был обеспечен необходимым количеством спиртного и доступными бабёнками без меры. А меры дед не знал, как и разбора. И один раз, на свою и нашу беду, схлестнулся в будуаре местной куртизанки с начальником НКВД района. Два пьяных скота не хотели уступать друг другу, завязалась перепалка, и традиционно не владеющий собой во хмелю Анатолий заявил в алкогольном угаре, что он-де их, гадов краснопузых, рубил и рубить будет. Но одно дело – издеваться над беззащитной женщиной и детьми, а другое – задеть такого серьёзного чиновного хищника. Доблестный соперник оказался явно сильнее деда в питейных делах и сказанное супротивником мимо ушей не пропустил. В Семипалатинск полетел срочный запрос на майора Иванова Анатолия Ильича, начальник НКВД за свои старания получил разнос – как, мол, посмел вовремя не обнаружить скрытого вражину, замаскированного под честного героя гражданской войны, и приказ о срочном аресте свежевыявленного врага народа. Деда вывели из будуара с заломленными за спину белыми рученьками, и домой он больше не вернулся.
В своё время я много раз спрашивала папу – нет, не о том, был ли дед английским, марсианским или любым другим шпионом, это обвинение более чем нелепо – кто бы стал вербовать такого придурка, а совсем о другом. В частности, стал бы он при соответствующим образом сложившихся обстоятельствах рубить своих «краснопузых» коллег в капусту или нет? Стал бы или не стал? Что мог знать об этом подросток Илюша тринадцати лет от роду, в дом которого нежданно – негаданно нагрянула беда, в далёком 1935-м году? Дед при всей своей вспыльчивости человеком был весьма скрытным и молчаливым и учил своих детей одному: любите свою Родину и честно работайте – тогда вас заметят. И не было ли его знаменитое пьянство вызвано жёстким несоответствием между явным военным талантом, полученным благородным воспитанием при переразвитых низменных инстинктах и конкретными жизненными реалиями? Но в возможность предательства дедом Родины папа не верил ни одной минуты. Никогда. Не мог он предать. Дед очень хотел видеть свою Родину без белых и красных и любил-таки её, несмотря на все свои отрицательные черты. Единственное, что он мог сделать в сложившейся ситуации – это взяться за ум и стать генералом, поскольку тогда выходили в генералы в основном достойные этого звания люди, а дед Анатолий был-таки профессионалом военного дела до мозга костей. И наша судьба могла сложиться совсем по-другому. Но не взялся он за ум. Видать, браться было уже не за что. И в результате пропал ни за грош.
Попав в лапы профессионалов заплечных дел, Анатолий, такой крутой и звероподобный в быту и на работе, не выдержав пыток, начал оговаривать всех знакомых подряд, чтобы купить себе несколько свободных от боли часов. Под пули пошли все его друзья–охотники – честнейшие и порядочнейшие люди (тогда ещё такие были!), явно не имеющие ни малейшего отношения к английской или любой другой разведке. Но мясорубка завертелась. Спастись из неё чудом удалось только известному в городе доктору Бобову, которого совместными усилиями отбили от нападок святой инквизиции жёны и тёщи большого начальства, все – сплошь его пациентки.
Бедную бабушку Ядвигу проклинали безутешные родственники невинных жертв. А в чём, собственно, были виноваты жена с детьми, ставшие первыми жертвами распущенной дряни? Папа помнил, как они вдвоём с матерью закапывали в укромном уголке сада, а потом откапывали и сжигали какие-то документы и письма. На этом закончились наши дворянские связи. Осталась только родовая кровь, которую некоторые из встреченных по жизни быдляк страсть как желали бы выпустить из наших, неизвестно за что ненавидимых ими сосудов. Даже девичья фамилия бабушки и её родной язык навсегда забылись в нашей многострадальной семье.
Измученный длительными издевательствами и требованиями выдачи всё новых и новых жертв, дед собрался с силами и набил-таки морды своим палачам, после чего его отволокли в подвал и пристрелили как собаку. Бабушка долго обивала пороги НКВД – до тех пор, пока один старый чекист, сохранивший остатки порядочности, втайне не сказал ей:
- Женщина, прекратите свои походы, подумайте о детях. Мужу вы уже ничем не поможете…
В конце концов она вняла совету мудрого чекиста и затаилась, в результате чего выжила сама, а трое детей неудержимого Анатолия не попали в детский лагерь. Тогда народ наверняка и не знал, что приговор «Десять лет без права переписки» означал расстрел на месте. Да и оглашался он частенько уже пост фактум – после исполнения…
Десять тяжких лет ожидания бабушка регулярно отправляла в зону посылки с едой и вещами, которые могли бы в то тяжёлое время пригодиться ей и детям. И кто-то исправно пользовался присланным. А кто-то при этом говорил мне о божьей справедливости? Ну-ну…
А ровно через десять лет после приговора, в 1946-м году, пришло стандартное казённое извещение о том, что Иванов А.И. умер в зоне от заворота кишок. Через десять лет после расстрела. Наверняка, не дожив и до сорока пяти лет…
Когда сейчас отовсюду кричат благим матом о том, что по 58-й статье пострадали исключительно честные и ангельски невинные люди, я не присоединяюсь к санкционированному базару и не верю крикунам. Бита была в большом количестве всякая мразь и сволочь, по праву названная официально врагами народа, наказаны инакомыслящие (а какая уважающая себя страна потерпит черноротых болтунов, находящихся в большинстве своём на содержании у иностранных спецслужб?), пострадал из-за своего глупого языка и мой дед. Да, жили тогда люди намного веселей и менее депрессивно, чем сейчас, поскольку мало было желающих воровать и имелись какие-то перспективы на светлое будущее. Мразь тогда не царствовала, а боялась. И вовсе не честные люди, а ворюги и враги вздрагивали во сне, ожидая «чёрный воронок» к подъезду. Гадов тогда наказывали, и страна не была такой измученной и больной, как в наши времена. Правда, тут, как и при любом другом лечении, многое зависело от применяемой для этого самого лечения дозы. А в нашем случае произошла явная передозировка. Конечно же, дед был истинным сукиным сыном. Но предателем он не был. За грехи, которые должно наказывать стервеца прилюдной поркой кнутом на площади и пожизненным лишением начальнической должности, его пристрелили как животное, погубив вкупе с болтливым дураком много хороших и честных людей. Ясно, что в конечном итоге история всё расставит по своим местам. Вот только мне от этого не легче.
Поверьте, далеко не всё и не всегда стоит вспоминать из истории своих семей, кроме, разве что, нашего фантастического случая исследования истории, да и то только ради эфемерной попытки её исправления. Ох, как тяжки бывают эти воспоминания, а особенно подкреплённые документальными показами на экране.
Семейство Кошмарских было в шоке вместе со мной. Пришлось срочно отзывать с запорожского поста «пана Александра», который долго и тщательно отпаивал меня, а потом и остальных своими знаменитыми «Мамаевскими» каплями.
Потом мы традиционно долго совещались и постановили семейным советом единогласно: патологическим узлом истории в данном случае, без сомнения, является дед Анатолий. А если узел обнаружен, его надо каким-то образом нейтрализовать или уничтожить. А как я могу уничтожить родного деда, хоть он и явный сукин сын? Понадобился ещё один флакончик капель, пока мне наконец-то втолковали, что мочить гадского деда в сортире совсем не обязательно. Надо только расстроить явный мезальянс – неудачный брак бабушки Ядвиги, серьёзно испоганивший карму моей семьи, а история сама решит, что делать с несостоявшимся дедом. Дай бог ему побольше ума и поменьше дикости. На том и постановили.
Вмешательство задумывалось во время бала, который и решил судьбу юной и неопытной паненки Ядзи. Всё семейство Кошмарских переодевалось в бальные костюмы. Молодёжь пересмеивалась, родители серьёзно продумывали каждую мелочь. Поскольку мне не надо было переодеваться, мы с Маркизом, Яськой и паном Мышъом смотрели на экране компьютера добрые советские мультфильмы, вызвавшие весёлое оживление моих спутников. Надо же было отвлечь ребят от грустных мыслей. Да и самой лучше работать в весёлом настроении и с куражом.
Семейство наконец-то собралось у экрана в шикарных бальных нарядах начала двадцатого века. Я прямо умилилась: какие всё-таки красивые у меня родственники! И тут настало время перехода и был включен портал.
В ярко освещённом бальном зале гремела музыка и веселились симпатичные беззаботные люди, ещё не знакомые с надвигающимися на планету проблемами. Кошмарские органично влились в толпу и незаметно растворились в ней, готовые собраться в любой момент. Вот кому были привычны подобные развлечения, в отличие от меня.
- Какая странная фамилия – Кошмарские, - подумалось Ядвиге, - это, наверное, вон те милые люди, какие-то дальние родственники. Надо будет с ними обязательно познакомиться поближе…
Ядвига отдыхала после танца, вполуха слушая комплименты соседских панычей. Дети - и есть дети. Восторженные мальчишки. Славные. Что ещё нужно было моей будущей бабуле?
- Мазурка! – объявил распорядитель бала. К девушке быстрым шагом приближался пан Алексис, от которого ни на шаг не отставал Анатолий.
- Позвольте, - Алексей трепетно склонил голову перед барышней.
- Мазурка обещана, - Анатолий лихо щёлкнул каблуками, оттесняя брата от Ядвиги. Ещё и головой мотнул – как жеребец.
Я холодно посмотрела в глаза своему потенциальному деду. Ну-ну, поколдуйте, батенька, поколдуйте напоследок. Редкостный, однако, экземпляр сверхактивного придурка. Глаза тёмные, бешеные – всё-таки в нём сказывается наша родовая кровь. Оно и ясно, на завоевание Сибири шли не послушные крепостные крестьяне, они же холопы, а непокорные и зачастую буйные казаки. Перед невысокой субтильной Ядвигой стоял худощавый жилистый парень ростом с версту коломенскую – почти два метра, со щегольскими усиками, ровным пробором; тёмные волосы набриолинены до блеска. Одет франтовато. Бросалось в глаза сильнейшее сходство с артистом Глебовым в роли Григория Мелехова. В этот момент я поняла причину, по которой папа всегда с такой щемящей грустью смотрел фильм «Тихий Дон» о схожих приключениях оболтуса Гришки Мелехова, как две капли воды повторяющего дедову внешность, сущность и судьбу. А глаза у него были не то чтобы гипнотические, а какие-то уж чересчур уверенные в себе – глаза человека, не допускающего самой возможности возражения собеседника как таковой. (Ах ты, гад ползучий, маленьких обижать? Ну, я тебе сейчас выпишу сифонную макроклизму с нафталином и патефонными иголками!)
Протянутая клешня осталась без ответа. Я набрала воздуха в бабушкины лёгкие, мысленно извинилась перед ясновельможной паненкой, встала и поманила пальчиком любезного ухажёра. «Пан Анатоль» снисходительно склонился, готовый выслушать кокетливый лепет покорно идущей в его сети наивной барышни Ядвиги…
(Далее приводится текст в сокращённом и сильно смягчённом виде. Все многочисленные матерные выражения извлечены.)
- Слушай меня внимательно и не пропускай ни одного слова, мерзавец набриолиненный, - с ангельским видом сообщила шепотом благовоспитанная паненка на ухо пану жолнежу, - вали-ка ты отсюда мелким вальсом, не спотыкаясь, под семь гробов с присвистом, да не оглядывайся. А посмеешь оглянуться или ещё хоть раз откроешь в мою сторону свою трипперную прокуренную пасть, так я тебе с твоим тухлым корешом Гнидовичем такую яичницу устрою одним ударом ноги… Всё, свободен. Пошёл вон.
- Да простит меня любезный пан офицер, - с милой улыбкой прощебетала паненка Ядвига, - но мазурка действительно обещана. Пану Алексису.
Анатолий стоял бледный, выпучив глаза и глотая ртом воздух. При всех своих низменных звериных инстинктах быдлякой он всё-таки не был и никак не ожидал от кисейной барышни набора ядреной матросской ругани. Ядзенька подала руку Алексею, и они быстренько присоединились к готовым к танцу парам, не услышав за своей спиной глухого стука падающего тела. Пан Анатоль в первый и последний раз в своей жизни упал в обморок. Кстати, ненадолго.
Бал продолжался во всей своей красоте и беспечном веселье.
- Тарантелла, тарантелла! – восторженно закричали паненки.
Семья Кошмарских быстро выстроилась в цепочку, и оказавшаяся в конце её Эльжбета ловко подала Ядвиге веер. Почему веер? А попробуйте подержать за руку призрак. Он ведь очень холодный – ещё напугает девчонку. А так всё намного проще – взялись за веер – и танцуйте себе на здоровье. За другую руку Ядвигу взял стеснительный Алексей, за ним выстроились остальные, и мы запрыгали по залу и близлежащим комнатам в весёлом галопе. Кстати, танцевать оказалось совсем не тяжело, в чужом-то теле. И очень весело – в такой-то компании…
Анатолий больше не танцевал. Тем же вечером он выставил Гнидовичу дюжину бутылок шампанского – цену счастья своей несостоявшейся невесты. Кстати, шампанское Гнидович зажилил от коллектива, превысил дозу – и помер. И никто о нём не пожалел. Даже друг Анатолий, ставший вдруг непривычно тихим и молчаливым. Текст ядвигиного обращения он ни разу никому в своей короткой жизни так и не пересказал. А в дальнейшем (скорее даже, в ближайшем) Анатолий благополучно погиб в лихой кавалерийской атаке вскоре после команды «Шашки подвысь!», не дожидаясь столь роковых для нашей семьи тридцатых годов. Что ж, коль история сама отбраковала свой неудачный продукт – значит, так тому и быть. И никого не пришлось мочить в отхожих местах. Хотя, мне лично даже жаль подлеца. В чём-то он был талантлив и не лишён некого бандитского шарма…
По окончании траура Алексей сделал предложение Ядзеньке, их семейная жизнь была счастливой и продолжалась долго. Дети выросли в спокойной и сытой обстановке, никто не мешал им выучиться и нормально прожить свою жизнь.
Горевала ли Ядвига по Анатолию – это осталось неизвестным, поскольку меня вернули назад вскоре после бала, когда стало ясно, что «пан Анатоль» избегает общества милой паненки Ядвиги, как хромой чёрт церковного ладана…
А в дальнейшем наступили таки и 1917-й и 1937-й годы, которые ничем особо злобным и кровавым не отличались, и никто, кроме родственников и близких знакомых не знал о существовании некоего юриста В.И. Ульянова. А также никто не обижал и не лишал сана скромного священника Иосифа В. Джугашвили, мирно прожившего свою жизнь в родном краю гранитных утёсов, вина, протяжных песен и горных орлов. Батоно Кукуберия успешно торговал мацони на тифлисском базаре, и все они быстро и накрепко забыли своё славное революционное прошлое. Выставки весьма своеобразного пейзажиста Адольфа Шикльгрубера пользовались средним, но устойчивым успехом, и он продолжал рисовать свои пейзажики с упоением вместо занятий всяческой фигнёй…
Но я, кажется, забежала вперёд. До мирных исторических решений было ещё как пешком до неба. А нас ожидало продолжение серьёзных копаний в истории семьи.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
http://www.proza.ru/2012/06/07/1794