Бум…
Гулко ударила стальная оболочка пули о серый бетон ограды СИЗО. Срикошетила и упала за контейнер с мусором. Тихо… тихо гудит утренний, многолюдный мегаполис просыпающийся к новому, рабочему дню.
«Ниже… ниже на деление… и вправо чуток, прикладик пережал… Эх… ещё разок шумнём.»
Макс ласково опустил на подоконник слухового окна тёплое цевьё. Глянул на секундную стрелку: «Времени вагон. Слева в подворотне - любопытный кот… эк… хвост задрал с перепугу. Не боись разбойник. Я такой же трусливый шкодник как и ты»
Макс проводил взглядом, улепетывающего вдоль улицы, испуганного четвероного блудня, повернулся набок почесал морщинистый лоб. Размял двумя пальцами уголки блекло-серых глаз:
«Постарел… враз постарел. Глазки шалят… м-мать… солнышко наше ясное слева-справа во фронт. Ещё… ещё раз…»
Вспомнилось вчерашнее растерянное лицо одноклассника и откровенная фраза: «Ну, ты брат постарел!!! еле узнал. Богатым будешь!» Макс мотнул головой, отгоняя невесёлые воспоминания из прошлой жизни, в которой были и жена и дочка, виновато ухмыльнулся: «Или счастливым… был…» Размял пальцы, взялся за цевьё Винтореза. Вдохнул. Взял на третье деление пустой молочный пакет, одиноко маячивший на краю мусорного контейнера. Выдох. Лязг.
Бум…
Пакет трепыхнулся как раненый зверь и вздулся разорванным боком. «Вот так и порвём» - Макс повернул ствол в сторону ворот. «Горячеё сердце патриота. … Лживая мразь! Родина стонет от твоей лжи и жадности. Кто вас таких рожает? Жрём и врём, врем и жрём. И выбираем, выбираем - кто больше жрёт и врёт. Демократия… римская… м-мать её капитолийская волчица… Человек человеку – волк».
Застонали, заскрипели ворота СИЗО. Затарахтел подвеской на колдобинах плохого асфальта белый микроавтобус «Мерседес», выруливая на проезжую часть. «Всё тебе тюрьму пятизвёздочную не найдут, так и таскают из одного сизо в другое где телевизор побольше, и «кум» посговорчивее. Полит-мученик ! Даже ментов замучил, отсидеть и то - как человек не можешь. Кто таких рожает? Кто тебя выбрал большинством идиотов на нашу дурную голову?..»
В салоне «Мерседеса» маячит нимбом русая голова, мучительно знакомая и почти родная по судебным заседаниям физиономия с вечно капризным выражением - высокомерных глаз избранника народа. Макс моргнул, пристроился глазом к окуляру прицела, вдохнул. «Ниже… ниже кромки окна. На третье деление, влево, на деление вниз… Человек человеку – волк… Получай взад свою сучью истину…» Выдох. Лязг.
Бум.
«За-копо-шили-ись. Попал?..» Макс осмотрел в оптику винтовки салон Мерседеса. «Попал. Снайпер… ммать…» шмыгнул он свербящим носом, мотнул головой, отгоняя вьедливую мысль: «Снайпер…» Макс скривился в виноватой улыбке, опустил ставшую непривычно тяжёлой винтовку на подоконник. Повернулся на бок. Борясь с мелкой нервной дрожью в пальцах потной руки, вынул из бокового кармана спортивной куртки помятую пачку сигарет. Перевернулся на спину, откинул на подоконник затёкшую шею. Вынул кривую сигарету, несколько раз чиркнул непослушным пьезо одноразовой зажигалки; закурил.
«Небо… хороший день будет… новый, наверное. Господи! есть ты где? Слышишь ты хоть когда-нибудь?..» Макс закашлялся: «Курить так толком и не научился…» мысли метались в шумящей голове рваным, несимптоматичным потоком: сизо, спецприемник. Вопросы и допросы, вопросы и допросы, убивающие своей не к месту нелепостью: «У вашей жены были склонности к суициду» или потом в комиссии: «Вы умный человек?»
«Умный…» идиотически оскалился Макс собственной мысли и подтянулся к винтовке: «Метался как дурень… и всем доказывал, объяснял, растолковывал, как будто хотел кто меня слушать… эх.. И деньги, деньги, всюду деньги, будь они не ладны, вечно их не хватает. Слава богу, хоть машина осталась, на ствол хватило. Хватило…» Макс посмотрел в широкий срез глушителя в самую бездну чёрного, бездонного дула. «Кого любит Господь того и наказывает, все мы дети…» - вспомнилось: сиплый дождик и убийственное утешение молодого, безусого мальчишки в рясе, ещё там - на кладбище. «Эх.. пацан…» - Макс вдохнул полные легкие, качая непослушной, одеревеневшей головой. Всплыло из потаённых, самых затравленных, выжженных уголков памяти растерянное лицо жены, как тогда – когда вдруг понял, что такие красивые, родные глаза не смогут предать. «Лапушка. Солнышко моё ясное…» Выдох. Лязг.
Бум.