Дед с Эмирханом вскоре вернулись и сообщили, что тропа в сносном состоянии.
Затем дед отошёл от нас подальше, расстелил коврик и приступил к молитве в полной тишине; мы примолкли. Я испытываю ощущение, будто между нами и дедом возникла прозрачная стена: дед сам по себе, мы сами по себе, при этом он - как бы здесь и, в то же время, – очень далеко от нас.
Дед шевелит губами, чуть прикрыв веки, и держит раскрытые ладони перед собой, отбивает глубокие поклоны в сторону Мекки, касаясь лбом коврика, выпрямляет спину и снова шепчет, затем опять склоняется в поклоне. Его лицо выражает полную отрешенность и внутреннюю сосредоточенность. Молитва, очевидно, касается нас всех.
Недалеко от места, где мы наблюдали за полётом орлов, обрыв от края словно рассечен по вертикали ударами гигантского топора. Расщелина поросла жестким колючим кустарником, пробившимся меж выступающих отовсюду острых скальных пород. В тесном переплетении камня и кустарника штопором закручивается вниз тропка, которую так можно назвать весьма условно.
Это всего лишь уступы, куда умещается только ступня. Во время ливней и таяния снегов, расщелина, очевидно, служит руслом для потоков воды, низвергающихся в каньон. Вертикальные следы-борозды этих ручьев местами видны на глинистой тверди.
Спуск очень неприятный, но выполнимый, так как есть за что придерживаться, нужны лишь осмотрительность и аккуратность в каждом движении, чтобы не сорваться, потеряв опору, и не вывалиться из трещины в бездонный простор пропасти, подобно валуну, полёт которого мы недавно наблюдали.
За спиной скала, надо к ней прижиматься и не делать лишних движений; прямо перед нами на расстоянии вытянутой руки - пустота. Лучше туда и не смотреть. И так - не по себе, когда в эту пустоту, с шорохом скатывается из-под ног мелкая каменная крошка. Когда катится камешек покрупнее, мы невольно замираем, дожидаясь, когда он застрянет в кустах или оторвется от скалы и беззвучно исчезнет в пустоте.
Опасливо следуем друг за другом. Тишину нарушают шорох потревоженных кустов, взволнованное дыхание, да звуки напряженного движения людей, каждым шагом отыскивающих надёжную опору под ногами.
Игорь спускается очень медленно, всячески пытаясь выверять движения. Но видно, как ему это тяжело дается - он вынужден часто останавливаться и отдыхать, восстанавливая дыхание. Прямо перед Игорем, страхуя, в шаге от него спускается Эмирхан. Он то и дело тревожно и оценивающе оглядывается на парня, готовый немедленно прийти на помощь, то и дело подсказывает, куда лучше поставить ногу. Лоб Эмирхана озабоченно наморщен и покрыт крупными каплями пота – у него ещё и приличная ноша. Сразу за Игорем следует отец. Игорев груз распределили между остальными участниками перехода, несмотря на возражения заболевшего. Отец негромко перебрасывается короткими фразами с Игорем, поддерживая с ним контакт. Так посоветовал дед.
Страха пока нет, мы старательно выполняем полученные от деда инструкции – повторять движения того, кто следует перед тобой. Перемещаясь в извилистой вертикальной трещине, мы метров через пятьдесят должны достичь карниза.
Опасность держит сознание в обостренном состоянии. А страх всё же есть, и, наверное, не только у меня! Промелькнула мысль, что, если бы предстояло повторить этот путь, уже зная, что это такое, ещё неизвестно, смог ли бы я себя к тому подвигнуть.
Уже потом я вспомнил один эпизод из своей детской биографии, наполненной всяким дурацким экстримом. В возрасте лет шести-семи мы со сверстниками решили проникнуть на охраняемую часовым территорию в воинской части. Что нам там понадобилось, я уже не скажу. Зато я определённо помню это наше обычное состояние - поиска приключений и адреналина.
Территорию ограждал высокий каменный забор с колючей проволокой и зацементированными осколками стекла поверху. Перелезть забор для нас нереально, тем более на виду у часового.
Но под забором в заросшей лебедой и крапивой водосточной канаве пролегла металлическая труба полуметрового диаметра и длиной метров шесть. По ней мы и решили проползти на ту сторону. Легко сказать! Когда я на четвереньках заглянул в чёрный, заросший травой зев, мне стало страшно: светлый пятачок выходного отверстия трубы казался таким маленьким и далёким!
Однако, "кинув" идею перед сверстниками, я уже не мог отступить.
- Я первый, а вы ползёте за мной! – и я полез в трубу, как ныряльщик, вытянув вперёд руки.
Могильная узость пространства сразу сжала моё сердце. Но можно как-то ползти, и я ползу, подтягиваясь на локтях, скребусь, отталкиваясь носками сандалий. За мной тоже ползут!
Вдруг:
- Мне стра-а-шно! Давайте назад, сейчас мы застрянем! Ма-а-ма! – где-то на полпути раздаётся сзади приглушённый панический голос и сразу переходит в невменяемый рёв - его зажало. Не трубой! Зажало его неокрепшее сознание - изнутри.
В трубе мы сейчас находимся одновременно втроём. От этого плача мне становится совсем плохо.
- Мне тоже страшно, но надо вперёд! – с тоской кричу-огрызаюсь я, пытаясь оглянуться, но это невозможно – голова стукается о стенку трубы, и я тоже с панической яростью продвигаюсь вперёд к просвету, который становится всё ближе, - «Доползти, скорее! Когда же кончится проклятая труба?!» - мне тоже хочется зареветь.
Но самое страшное оказывается впереди. После дождей нанесло в трубу песку, которого оказалось больше к концу трубы. Когда я это почувствовал, то чуть не задохнулся в тихой истерике – я не пропихнусь! Сзади стоит несмолкаемый рёв моего дружка. Кажется, что это кричит сама труба.
Безысходность узкого тёмного пространства сжимает тело, не дает судорожно взмахнуть руками или куда-то там побежать, парализует волю, но множит страх – как цепная ядерная реакция. «Влез! Куда я влез, заче-е-м?!»
Потом ночью я просыпался от собственного крика – в холодном поту. Снилось, что я опять ползу в трубе, а она в конце сузилась так, что я плотно там застрял. Хочу локтями разорвать железные стенки, но они – же-лез-ные!
Родители подбегали ко мне, мятущемуся, и успокаивали.
- Он заболел, весь мокрый, наверное, у него температура, - беспокойно предполагала мама, щупая мой лоб.
Отец подвергал сомнению её предположения:
- Ничего он не заболел. Просто опять, наверное, сукин сын, куда-то влез или что-нибудь натворил, и теперь ему снятся кошмары! - отец не так уж и далёк от истины.
Мы выползли. Вернее, я выполз и, лёжа в канаве, не мог отдышаться. Мне уже здесь ничего не нужно – я с радостью забыл, зачем сюда приполз. Экстрима уже вполне достаточно!
Потом исступлённо перекатывался в канаве с боку на бок, махая руками – радовался всем степеням свободы собственного тела, не обращая внимания на крики из трубы. После чего опомнился, сунул голову в трубу и стал успокаивать товарища. Я хотел, чтобы он полз ко мне.
- Я не хочу-у-у!! – отчаянно орал друг, и мне казалось, что я в темноте трубы вижу противный блеск его соплей и слез, стекающих по подбородку.
- Хватит орать, - кричал я в трубу, - ползи назад, потихоньку! Отталкивайся руками!
Третий товарищ, поняв проблемы, «подал» назад - сразу. Поэтому труба оказалась свободной. Как ни странно, мой дружок стал внимать мне, наверное, устав от собственного страха. Потихоньку он, всхлипывая, выбрался назад.
Так как упрямство чаще доминировало над страхом, у меня не было другого выхода, как вновь влезть в трубу, чтобы проделать обратный путь!
(продолжение http://www.proza.ru/2012/06/26/40)