На город Аранол наползал утренний, холодный до омерзения и густой туман. Клубился, забрасывая жадные щупальца в лабиринты улиц, проулков и сонных площадей. Окутывал деревья, заползал в самые укромные уголки и не было спасения от незванного гостя. Тускло и нереально, размытыми желтыми пятнами посреди бескрайнего серого моря светили непогашенные фонари. Город еще спал и ничто не мешало туману хозяйничать на улицах и пытаться пролезть в закрытые дома. Но недолго длится утренний предрассветный час и вот появляются первые прохожие, ворчащие недовольно на рассеянную в воздухе влагу. А за ними вслед, гулко перекликаясь, запрягают свои повозки суровые возничие. Тяжелые колеса грохочут по булыжной мостовой. Где-то уже лают собаки, хлопают двери... Город пробудился.
И разве есть кому дело до того, кто увидел наконец свою дверь открытой спустя пять лет... Долгие пять лет, измеренные шагами и тишиной, руганью и божбой, отблесками рассветов и закатов в узком окошке.
-Выходи, мил человек! Вышел срок твой, другим место освобождай давай! - веселой скороговоркой произнес скуластый тюремщик Санбай, отпирая дверь.
Низкий, кривоногий, с редкой бороденкой, он казался теперь своему подопечному божьим вестником, не меньше. Впрочем, уже бывшему подопечному, так как узник, чей срок вышел в этот день, не имел ни малейшего желания встретиться с ним еще раз где бы то ни было.
-Чего ждешь, паря? Или назад закрыть тебя? - мелко затрясся Санбай от смеха.
-Закроешь, как поймаешь, - перебил его хрипловатый голос и из темницы, щурясь от непривычного обилия яркого света, к двери шагнул узник. В косматых зарослях волос и бороды его блестело уже немало седины, лицо давно утратило свежесть, стоял мужчина ссутулившись. Нет, не узнать уже того, пятилетней давности Данкела, нипочем не узнать! Тень от Данкела осталась и лишь в глазах все еще горит озорной огонек, не потушенный неволей, да и тот только сейчас начинает разгораться, выбравшись из-под слоя золы, под которой спал до времени.
-Ну смотри, - пуще того захохотал Санбай - не попадайся больше, теперь уж топора не минуешь..!
Если эти слова и устрашили узника, то вида он не подал. Не тот день выбрал тюремщик для угроз.
Мужчина молча отодвинул его в сторону, не собираясь вести разговоров с мерзавцем и вышел в недлинный коридор, озаренный отчего-то быстро меркнущим светом солнца.
-А то может вернешься еще? А, парень? - продолжал Санбай, считающий себя записным остроумцем - Местечко всегда найдется!
Данкел не удостоил его даже взглядом и хмуро двинулся к приоткрытым окованным дверям, ведущим во внешний двор тюрьмы. Тюремщик шел за ним и продолжал трепать языком, но мужчине, уже увидевшему клочок свободного неба, было сейчас начхать на всех Санбаев, будь их хоть десять тысяч. Двор быстро заполнялся туманом, уже захватившим город и теперь карабкавшимся на холм с тюремными строениями. Но Данкел был рад даже этому сырому полумраку. Рад так, как в прежние годы не порадовался бы даже ясному солнечному дню. Наверное, это было видно даже сквозь вечную угрюмую маску, не сходившую с лиц заключенных, и Санбай хмыкнул насмешливо:
-Что, парень, никак чудо увидел?
Данкел медленно повернулся к нему всем телом и так же медленно, раздельно произнес фразу, сочиняемую им бесконечными вечерами, когда стихает всякий живой шум. Фразу, полную презрения, ненависти и злобы, рожденную смертной тоской. И результат превзошел все ожидания. Желтое лицо Санбая пошло красными пятнами, узкие глазки расширились в бешенстве, рот открылся:
-Ах, ты, отродье вонючей ишачки, дерьмом вскормленный, вонючий...
Данкел уже исчез в тумане. Тюремщик мог яриться сколько угодно, а ворота открыть ему были должны. На слово отвечай словом гласил старинный неписанный закон. Если Данкел хоть что-то понимал, Санбай будет долго орать и грозиться, но ему было все равно. Молодой привратник, пряча в усах ухмылку, раскрыл скрипучую створку ворот. Раньше Данкел его не видел, что было неудивительно: на работу в тюрьму нанимались только по крайней нужде, или, как Санбай или незабвенный Арташ, по своей скотской натуре и долго обычно не задерживались. Вот и этот, наверное, недавно пришел.
-Не возвращайся.
Данкел настолько не ожидал, что привратник заговорит, что даже вздрогнул. А тот, улыбнувшись вполне по-людски, хлопнул его по спине и добавил:
-Иди, человече. И забудь дорогу в это место навсегда.
Данкел поглядел на привратника внимательнее. Он не будет лишний раз вспоминать эти 5 лет в каменном мешке, но он не забудет ни тех, кто помогал ему освоиться в первое время, ни старика, больного чахоткой, перхающего в рукав, ни других хороших людей. Умер старик, носивший скудную свою пищу сыну, судьба которому судила быть соседом Данкела по неволе и говоривший с ними, как с людьми, через решетку окна, пали головы и сына его, и многих других, прочие остались в сырых глубинах холма ждать своего часа. Их нет с ним рядом, а память жива.
И этого привратника, пожелавшего ему самого лучшего, что только можно, он не забудет тоже.
Привратник был его возраста и выглядел так, как мог бы выглядеть и сам Данкел при хорошей жизни: густые каштановые волосы до плеч, серые глаза, твердые черты лица, добротная одежда. А в глазах его стояла тихая грусть.
-И ты будь счастлив, - наконец произнес мужчина, склонив голову перед хорошим человеком. Тот кивнул головой и Данкел, выйдя за ворота, начал спускаться по извилистой тропинке вниз, к подножию холма, к окраинам города.
Он подумал о тюремных друзьях. В час освобождения их не было в камере, за несколько минут до того младший надзиратель увел всех, кроме него, наверх, к лекарю. Раз в год, или реже, властители города интересовались здоровьем заключенных, так уж повелось исстари, когда и тюрем-то не было, а томились уличенные в краже или клевете бедолаги в простых ямах, а убийцы болтались вдоль дорог в петлях. Да и то, что там за лекарь... На тычки скор, на язык не очень, с вином дружит... Смех один. Одно хорошо - перед посещением врача, дабы не смущать его обоняния чересчур сильно, узникам давали помыться, а вернее окатывали водой из ведра, выгоняя из камеры по одному. Мужчина тоже удостоился такой чести, только в него водой плеснули прямо через порог. Чтож, и на том спасибо.ия чересчур сильно, узникам давали помыться, а вернее окатывали водой из ведра, выгоняя из камеры по одному. Мужчина тоже удостоился такой чести, только в него водой плеснули прямо через порог. Чтож, и на том спасибо.
Данкел попрощался с товарищами загодя, и хотя душа за них у него болела, но не слишком. Выкарабкаются, а то и он поможет когда-никогда.
-...требуха ...ворвань ...паскудного червя... - доносилось сзади все тише и тише, пока совсем не стихло. И вдруг (видно, как догадался Данкел, Санбай забрался на стену) грянуло на всю округу:
-Шайта-ан!
Мужчина только хмыкнул презрительно и плюнул, повернувшись в сторону тюрьмы.
Тюремный холм, изрытый изнутри ходами, где годами в сырых колодцах гнили самые черные злодеи, показался Данкелу ужасно большим, а удобная тропа отняла больше сил, чем самый густой лес или самые крутые горы. Плохая кормежка и сырость не сделали из него калеку, не сломали волю, но исподволь вытянули все силы и путь, который в былые годы он преодолел бы шутя, показался Данкелу громадным переходом. "Солнце, где ты?-мысленно взывал пошатывающийся мужчина, обходя большой валун - Выгляни, согрей меня... Я так замерз за эти годы."
Туман уже поднимался, но солнце пока не пробило его и когда Данкел наконец одолел спуск, вокруг еще колыхалась серая муть. Мужчина присел на замшелый камень и посидел немного, набираясь сил. Тело протестующе ныло, отказываясь продолжать путь, но душа пела. Свободен! Свободен! Никаких Санбаев, никакой промозглой сырости и мерзких мокриц, водянистой каши и спертого воздуха!
Все свободное время, пообещал себе Данкел, все то время, пока он не будет отсыпаться и отъедаться, он проведет у моря. Будет смотреть на волны, валяться на песке и греться на солнышке.
Эти мысли грели его и раньше, в квадратной холодной камере, на груде тряпья, а сейчас, когда до их исполнения оставалось всего ничего, они будоражили кровь не хуже вина.
Данкел оглядел свою одежду, которая годилась только полы в свинарнике мыть, да и то получше тряпка найдется. Определенно, в таком рванье показываться в городе не стоит. Он встал, решив не баловать себя слишком уж долгим отдыхом и неспешно двинулся дальше. Место, где в крепком глиняном горшке закопаны его сбережения (слава всем богам, успел до облавы) Данкел помнил прекрасно. Но вот незадача - место это было чуть не в центре Аранола, на заднем дворе одной почтенной вдовы, а в таком рубище его даже нищие засмеют. Да и стража может прицепиться. Вдруг из тумана выступил дом в окружении вишневых деревьев, огражденный плетнем и молчаливый... А на веревке во дворе висело вывешенное на просушку белье. Данкел, оглядевшись воровато, шагнул туда.
"А нечего быть такими разинями, - утешал он свою совесть через некоторое время, шагая по городским улицам и поправляя странное синее одеяние - Кто же одежу в такое утро вывешивает? Небось с ночи висит, а то и со вчера еще. Ну и сами виноваты, значит."
Одежда сидела на Данкеле как мешок и сильно напоминала жреческое одеяние, но это было лучше, чем его прежние обноски, что он оставил висеть рядом с женскими юбками и чепцами. Ну и пускай балахон тоже, наверное, женский. Данкел не гордый, а горшок серебра уже неподалеку.
Родные улицы вновь возвращали к жизни того гуляку и ухаря, каким был мужчина раньше, хотелось совершить какую-нибудь молодецкую глупость. Туман наконец неохотно рассеялся, светило ласковое солнце, город, казалось, улыбался вместе с Данкелом. Навстречу ему шла девушка в белом платье и с двумя смоляными косичками. Ее свежее лицо было задумчивым, будто бы даже печальным. В руке она несла небольшое ведерко, накрытое сверху тряпкой и похоже не слишком радовалась солнцу.
Что толкнуло Данкела под руку, он и сам не смог бы объяснить. Просто день был очень хороший, просто девчонка эта была такая грустная, неподходящая ко дню, просто...
Мужчина сломал ветку сирени, цветущей в городском садике в двух шагах от дороги, догнал ушедшую вперед девушку.
-Держи, красавица, - протянул ей веточку и, притянув к себе, поцеловал в губы, будто в молодости. Девчонка уперлась ладошкой в его грудь, стараясь отстраниться, но Данкел и сам уже ее отпустил. Улыбнулся растерянной девушке, повернулся и вновь зашагал к схрону. День определенно ему нравился.