С чего начать? Так много хочется сказать, что картины бегут одна
за другой. Меняются краски и запахи, лица и имена, города и дома, а с каждым из них всплывают воспоминания. Одни отчетливые, другие в какой-то дымке, вызывающие то улыбку, то слезы. Все они наводят грусть. Пытаюсь хоть на миг вернуться туда, где можно ощутить мамочкино тепло, ее легкий подзатыльник и строгий взгляд отца и быть просто маленькой девочкой. Обрывки воспоминаний были такими короткими. В них не было каруселей, бассейнов и сотовых телефонов. Но все равно, моя жизнь была насыщенной, интересной пусть часто голодной. У наших детей не будет таких воспоминаний и ощущений. Их детство и юность, прошли другие пути-дороги, а значит и ценности в их жизни уже другие.
Мое детство окончилось в 11 лет. В наш дом пришла беда. Она казалась
концом света, принесшим голод и холод. Что мог понять ребенок, в чем же
виноват отец, которого посадили в тюрьму? Что чувствовало то
маленькое сердце? С тех пор прошло 50 лет, и что можно вспомнить
сейчас? Какую долю ответственности я взяла на себя, и насколько хотела стать взрослой. Наверно оттуда и началась моя любовь к своей семье, и
проснулись материнские чувства к маленькому братишке. Мне важно
вспомнить НАЧАЛО моего НАЧАЛА.
И так, далекий 1961 год. Длинные очереди за хлебом, денежная реформа,
арест отца и продуктовые передачи в тюрьму. Восемь месяцев ожидания суда и приговора. Отец, прошедший всю войну, командир саперного батальона, имевший боевые награды - вдруг оказался преступником.
Что могла сделать наша мама? Кем и куда могла пойти работать без специальности, образования. В маленьком городке, где мы жили, все знали друг друга, и никто не решался взять на работу жену «преступника».
Так называли нашего отца в фельетоне, так говорили учителя и
одноклассники. Было стыдно. Стыдно за тех, кто так думал и говорил. Было
стыдно за тех, кто смеялся и унижал нас. Моими чувствами были тогда
боль и обида. И, каждый новый учебный год, начиналась перекличка, включающая в себя все анкетные данные, словно в начальных классах могла поменяться фамилия или пятая графа. Когда доходила очередь до меня, половина класса поворачивалась, и с улыбками ожидала ответов. Особенно смешно было, когда речь заходила об имени с отчеством, национальности, и месте работы. Словно Федор Гаврилович, звучало красивей, чем Гедалий Цаликович! Учительница смотрела на меня, часто моргая глазами, и не торопила. Она наслаждалась моим замешательством, и ожидала ответов.
***
Тогда, единственной и ценной вещью, была стиральная машина, которую
мама купила на бесчисленные платежи. Она была маминой гордостью, стоявшая на почетном месте и покрытая белой вышитой салфеткой. И вот, мама решает её продать и ехать в Киев к бывшему командиру партизанского отряда Ковпаку, который в ту пору помогал бывшим фронтовикам. Собрав все папины боевые ордена и медали, медицинские справки о ранениях она, такая наивная, возлагала надежду на помощь. Но партизанский командир маму не принял. Фамилия фронтовика не внушала доверия, так как не была украинской. Оставшись дома одни и ожидая маму, мы надеялись, что она вернется с папой и, ждали чуда. Прошло много лет, а я не могу вспомнить, откуда ко мне пришла мысль написать письмо первому Секретарю КПСС, Хрущеву. Почему я сделала это тайно? Память много вытерла и забыла. А то, что осталось, живет в моем сердце, и его забыть не возможно. Отчетливо помню текст, написанный детским корявым почерком:
Дорогой Никита Сергеевич!
Нашего папу посадили, но он, ни в чем не виноват.
Он воевал с немцами и у него много наград.
Нас пятеро детей. Отпустите нашего папу.
г. Москва. Кремль. Хрущеву Н.С.
Что может быть проще и наивней такой просьбы? Естественно, его не освободили, а закончили следствие, которое шло 8 месяцев. Вспоминая эту детскую жалобу, направленную против закона и несправедливости я вступила в борьбу за жизнь. С этим письмом связан мой первый обман, запомнившийся на всю жизнь. Запечатав письмо, я пошла на почту, но мне сказали, что нужна марка ценою в 10 копеек, так как оно будет заказным. И тогда я впервые поняла, что деньги и свобода идут в ногу. Но думала по- детски, а поступать требовалось как взрослой. Держа младшего братишку за руку, мы пошли собирать бутылки, цена которой зависела от емкости - 0.8 это целых 18 копеек! Можно было пойти в кино и купить маленький стаканчик семечек. Ты мог сделать себе праздник и купить порцию мороженого с горкой и пяток мятных карамелек, которых хватало на пару дней. И вот нужно было отказаться от этого праздника, и купить просто марку. Мы бродили по пляжу в поисках бутылки, заглядывали под кусты, но они были с надбитыми горлышками. Даже не было тех бутылок, которые были с пробками внутри, а мы все равно приловчились их вытаскивать. Брали пояс от маминого халата, на конце завязывали узел, проталкивали его вовнутрь бутылки, а потом переворачивали ее так, чтобы пробка оказывалась между горлышком и узлом. А потом тянули обратно. Вот такая сложная наука!
При длительных поисках бутылка найдена, но с надбитым горлышком, а такая тара сдаче не подлежала. Сейчас меня можно спросить:
- Зачем ты вспоминаешь такие мелочи и кому они интересны?
- Вы правы. Ни кому это не нужно, да и не переймут они этот опыт, так как они никогда не смогут понять, чего же стоила цена бутылки! И чем она была для нас.
Тогда было положено начало обмана, я научилась выживать и находить путь борьбы. Плакала ли я в тот момент – не помню. Кто подсказал мне выход, кто руководил моей детской головкой? И, вот на этой, на единственно найденной бутылке оставался кусочек сургуча. Я зажгла спичку и стала его подогревать, а второй спичкой быстро смазала надкол. Дело сделано, но нужно было пройти еще одно испытание.
Тетя Надя! Крупная женщина с большим мясистым носом и буровато-бугроватым лицом, словно после оспы, редко бывала трезвой. Лицо ее было каменным и непробиваемым. Но когда она бывала «навеселе», теряла бдительность, и ее толстые пальцы не делали полный оборот по краю горлышка. А, кроме того, мы с братишкой вызывали у нее симпатию. Но мои мысли тогда были другими. Деньги в руках, письмо отправлено, а на сдачи куплена половинка черного хлеба. Не помню точно когда, но через какое-то время пришел ответ из областной прокуратуры о том, что следствие окончено. Мама была в недоумении. Я, конечно, позже ей призналась, и мы вместе плакали. Потом, много десятков лет спустя, поняла, мое письмо не дошло до адресата. Оно не ушло дальше КГБ. Но я носила пионерский галстук и свято верила в справедливость. Память зафиксировала моменты боли и пронесла через всю жизнь.
Вынесение приговора было суровым. Как можно было стереть то, что происходило с моей семьей и со мной? Восемь лет тюрьмы! Мама рыдала, старший брат стал белым как снег без кровинки на лице, средний бился головой о стену. Смогу ли забыть наши поездки на свидания в лагерь? Сколько писем было написано нами в исправительный лагерь по адресу:
ДАРЬЕВКА. П./Я. Ю./З. 17/10.
Смогу ли забыть ту, непролазную грязь, засасывающую ноги на протяжении
километра, так как дальше автобус не мог проехать, и приходилось месить эту дорогу ногами. И цепочка таких же несчастных, пробирающаяся со слезами на глазах, чтобы передать три килограмма скромной еды один раз в три месяца. Смогу ли забыть ту, колючую проволоку, руки отца за спиной и виновато опущенные глаза. Смогу ли забыть тех людей, которые с сочувствием относились к нам и тех, кто открыто радовался нашему горю. Наверное, тогда я и поняла, что в жизни человека играет самую важную роль. Только душа любящая и протестующая – неподкупна. И я вступила в борьбу с жизнью по-своему, по-детски. Я стала думать, а по каким законам жить и кому верить? Правда, ложь. Любовь, ненависть. Уже тогда мне хотелось знать, отчего днем можно заблудиться, а ночью без труда найти дорогу? Ко всему этому ты приходишь уже с накопленным опытом, а у каждого он свой. Да и совесть у каждого своя. Но есть общее звено. Это память крови, родства и не дай Бог ему разорваться. Что же было дальше? Как мы жили, борясь с холодом и голодом? Чем заполнялось то, где образовывалась пустота?