Людмилой Ивановной стали называть ее, когда после долгих лет отсутствия она возвратилась в наш предгорный поселок. Она располнела, похорошела, стала блондинкой с короткой стрижкой. Сразу после возвращения купила себе неплохой дом с десятью сотками земли недалеко от родителей. Мы встретились с ней случайно, обе обрадовались встрече, разговорились, и она предложила мне пойти к ней. Дома у Людмилы Ивановны было уютно, тепло и красиво. Всё утопало в цветах. Она сразу начала лепить пирожки, на которые с детства была искусницей. Запахло жареным.
После рюмочки домашнего красного вина из «Изабеллы» мы разговорились, и она дополнила все то, о чем я ранее из-за разлуки не знала.
Я думаю, что наконец-то наступило то время и нашлись силы, когда я могу поведать эту незатейливую жизненную историю о Людмиле Ивановне, которую с детства все называли только Людой… А я привязалась к ней и душой, и сердцем…
Мне было лет пять-шесть, когда нас познакомили наши родители. Анисимовы купили дом по соседству, где раньше жил «бусорный» дядька Петька, который часто гонял свою красивую жену тетю Асю по огороду с топором в руках. Он всегда избивал ее после получки, пока она не решилась забрать своих маленьких дочурок и уехать от него в неизвестном направлении. Дом они строили своими руками, «для себя», как говорят в селе. Только получился он каким-то несчастливым, и я знаю об этом не по слухам, а сама лично. Дядька Петька тогда ходил злой, вечно с бутылкой самогонки, клял свою красавицу-жену и при этом утирал свои пьяные слезы грязным, замасленным, шоферским платком.
Я сразу вспоминала длинные, толстые, пепельные косы тети Аси, которые он хватал своими ручищами и таскал за них жену по двору. То, что Анисимовы купили дом у дядьки Петьки Мещеряка (его так все называли, хотя фамилия его была Мещеряков), меня обрадовало, да и моих родителей тоже. Оказалось, что тетя Нина и дядя Ваня скоро уедут на Курильские острова, где дядя Ваня был военным начальником, а в доме останутся бабушка – мать тети Нины и их дочка Люда. Люда уже ходила в школу с красивым черным портфелем, умела читать и писать, чему очень быстро научила меня. Училась она старательно, была отличницей. Ее строгая бабушка по утрам будила меня своими криками на кур, которые постоянно бродили почему-то по огороду и клевали всё подряд. Особенно огурцы.
«Шоб вы уси повыздыхали, черти вокаянные!», – истошно кричала бабушка, точно метая камни в своих несушек. После очередного меткого попадания она шла доить двух коров, а затем делать пирожки.
Пирожки у Анисимовых были особенные: пахучие, мягкие, небольшие, с многочисленными начинками. С орехом, рисом, луком, яблоком, горохом, капустой, картошкой. А ещё с маком, клубникой, сливой, вишней, персиком, смородиной, земляникой и творогом.
Бабушка складывала их в два огромных таза, накрывала полотенцем, после чего выставляла на стол полные крынки молока и сметаны и, довольная, подходила к нашему забору. «Люнька, Люнька! – Кричала она, – пирожки стынут, тебя дожидаясь!» Долго меня не надо было уговаривать. Я бежала к Анисимовым и с великим удовольствием поглощала чудо-пирожки. Это доставляло радость и бабушке, и внучке. Люда росла крупной девочкой и очень быстро. Мне часто после нее доставалось донашивать японские вещи, которыми Людмилу чересчур обильно снабжали родители. До сих пор в глазах стоят шикарные, по тем временам, вишневые босоножки с многочисленными пряжками, которые я носила на зависть всем одноклассницам, и яркий с отделками плащ…
С Людой меня связывала тяга к учебе (мы обе учились на одни пятерки), а потом, когда ее отец Иван Семенович вышел в отставку, еще и стрельба по мишеням. Дядя Ваня – кадровый военный – уводил нас в конец огорода, ставил мишени и учил стрелять.
Тетя Нина, его жена, которая устроилась на работу заведующей загсом, смеялась: « Ты что, Ванечка, их муштруешь, война давно кончилась, надо жить весело!»
Весело они как-то не жили. Дядя Ваня вечно что-то строил, копал, бил молотком, пилил, а потом ушел работать начальником КБО. Бабушка все также орала на кур, ссорилась со своим братом, который поселился рядом по соседству, пекла свои многочисленные пирожки и очень сильно увлекалась футболом. Она была заядлой болельщицей.
Это для нее Иван Семенович соорудил помост над высоким забором с лавочкой. За забором был стадион, где азартно играли в футбол.
Бабушка однажды чуть не сломала спину, когда слетела со своей вышки, изо всей силы крича: «Мазилы!» и размахивая своими натруженными руками. Футбол она смотреть не перестала, а вот дядя Ваня получил очередной «втык от командования» (так он отозвался о своих женщинах) за то, что не укрепил позиции. Иван Семенович всегда срочно выполнял очередные приказы домочадцев.
После седьмого класса в семье Люды возник очередной скандал из-за рыжего сына нашей аптекарши. Мишка Вдовин «втрескался» в Люду не на шутку. Носил ей букеты цветов, угощал дорогими шоколадными конфетами, покупал духи. Бабушка и мама демонстративно вышвыривали всё на помойку. Люда вначале плакала, а потом эти нехитрые подарки стала приносить ко мне.
Моя подруга очень мучилась со своими огромнейшими косами. Если она становилась на табурет, то длина ее густых волос достигала пола. Волосы старательно расчесывались бабушкой, ею и мамой, а потом заплетались в две косы и укладывались вокруг головы в несколько рядов. Особенно трудно было их мыть. На заказ из железа была сделана своеобразная большая круглая купель. Люду усаживали посредине на табурет и прядями мыли голову, предварительно нагрев шесть ведер воды. Сама с мытьём она справиться не могла. Голова часто болела из-за тяжести волос, и после девятого класса тетя Нина сама обрезала косы дочери. Заодно она подстригла и меня, и моя мама сильно поскандалила с Ниной Васильевной из-за этого.
Люда вскоре сделала стрижку «под мальчика», и ей это очень шло, волосы были густыми и чуть вьющимися, красиво ложились, так что думали, что Людмила сидела часами в парикмахерской.
Сразу после школы родители выдали ее замуж за молодого офицера ПВО. Это был Сашка, сын местных учителей. Какой-то баламутный, рыжий, невысокий.
На свадьбу приехали его друзья, молодые офицеры ПВО, красивые неженатые парни. Съехались родные, пришли соседи. Рыжий Людкин Мишка служил на Дальнем Востоке. Он ничего не знал долгое время.
Сразу после свадьбы Люда вместе с Сашкой уехали. А через год на свет появилась кареглазая Ларочка. Летом Люда приехала домой с доченькой и Сашей. Саша, как и Людмила, был единственным ребенком в семье. Встал вопрос: где они будут гостить? В результате семейного спора Саша отправился ночевать к своим, Люда с дочкой остались дома. Это в основном и было началом конфликта.
Мама и бабушка прожужжали Люде все уши и… Саша уехал к месту службы сам. Я провожала ее к нему через год, но через месяц она вернулась вся в слезах. «Развод!» – отрубила семья. Люда согласилась с этим. Следующим летом Саша поехал с ней разводиться в райцентр. Он галантно ухаживал за Людой, дарил цветы. Их почему-то развели в тот же день. Люда проревела у меня на подушках до вечера. В душе она ещё на что-то надеялась тогда. А на следующий день ко мне домой заявился ни с того ни с чего Сашка и начал просить у отца моей руки. Я была ошарашена! Покрутив у виска пальцем, выпроводила Саню домой. На утро оказалось, что он предлагал выйти за него замуж и другой подружке Людмилы.
Самой сговорчивой оказалась продавщица Люба. Она укатила с Саней на следующий день знакомства в его воинскую часть. Там впоследствии родила ему двух сыновей, а Сашка никогда больше не видел своей дочери. Когда однажды я его встретила, он был уже с погонами полковника. На мой вопрос о Ларочке, резко ответил: «Отрезанный ломоть! Хватит с меня и того, что я платил алименты…»
Алименты, причем хорошие, он действительно платил. На них Люда и купила дом впоследствии. Его родители при жизни тоже не хотели знать свою внучку…
После развода Люда поступала со мной на литфак пединститута, проучилась всего год и бросила, решив выйти замуж за красавца-армавирца. Расписывались они у нас. Со стороны Люды я была свидетелем. Вместе они прожили всего три месяца. А потом к ним пришла совсем юная девушка с ребенком на руках. Это был сын мужа Людмилы. Он ничего не отрицал. Оправдывался тем, что влюбился в Люду. Вся в слезах Людмила вернулась домой. Родители отправили ее на Север устраивать личную жизнь, а ее дочь Ларочка практически выросла у бабушек.
Людмила пробовала устраивать жизнь и там, на Севере, и здесь, потом.
На Севере она вышла замуж за богатыря-красавца. Он работал начальником тюрьмы. После пятилетнего брака с Людой к нему вернулась его первая жена с детьми… Люда недолго оставалась одна. Она приехала из Сибири с еще одним красавчиком, они купили в райцентре дом, устроились на работу, но он запил, причем пил всё подряд. Даже одеколон. Люда выплатила мужу стоимость за половину дома, потом продала домовладение удачно и вернулась к родителям. Она хотела жить счастливо и безбедно. Безбедно получалось, счастливо – нет. Как-то я встретила ее со сногсшибательным брюнетом, похожим на Алена Делона. Он шептал ей на ухо страстные речи, буквально носил ее на руках. Через полгода продал все ее золотые вещи и рыдал у калитки, прося впустить его. Четыре раза Люда возила его лечить, но ничего не помогало. После этого брюнета нашли в каком-то доме умирающим. Люду возили на опознание.
Как-то легко в нее влюблялись, делали предложение. Помню ее полугодовой брак с оторвилой Вовкой. Он был из соседней станицы. Молодой, красноречивый, ужасно ревнивый. Раз десять Люда спасалась бегством, пока самому не пришлось удирать от отца Люды…
Ей просто не везло! Рыжий Мишка писал ей страстные письма, присылал телеграммы. Она никогда со времен школы с ним больше не виделась. Ее дочь вышла замуж за дагестанца, родила Нику, которая тоже осталась без отца. Муж просто не хотел работать. Ларочка еле сбежала от него с годовалой дочкой.
Люда всегда говорила мне, что нуждаться ни в чем никогда не будет, потому, что она - наследница богатых родителей. Они уже не жили с нами по соседству, так как построили себе возле рынка огромный дом с баней и летней кухней, куда пускали квартирантов. Жили Анисимовы всегда зажиточно и спокойно.
Бабушку, искусницу приготовления домашних пирожков, они похоронили давно, а сами заболели как-то все сразу. Тетя Нина всю жизнь после наводнений на Курилах лечила застуженные почки. Иван Семенович стал инвалидом первой группы. А Люда, всегда работавшая бухгалтером, перенесла четыре инсульта, а затем обширный инфаркт. По гороскопу она была Петух, часто ссорилась с подружками, но за всю жизнь мы никогда с ней не ругались. Я любила ее. Она была заботливая, готовая всегда прийти на выручку. Я часто навещала ее уже смертельно больную. После первого инсульта в больнице она из всех первую узнала меня и сразу стала говорить со мной. Тогда поражены этим были даже медики. Инсульты повторялись, хотя она выполняла все указания врачей. Медленно срезая в саду мои любимые розы «Глория Дей», она делала огромный букет и протягивала мне, грустно и медленно говоря: «Ты знаешь, я ведь всех своих мужчин буквально пропускала через свое сердце. Ты никогда этого не делай»... Часто звонил мой телефон. Люда просила меня спеть ее любимую песню «Возвращайся». Эта алжирская песенка о любви очень ей нравилась. «Я люблю твой голос с детства, он меня лечит», – улыбалась Люда. Она просила меня и ещё об одном: похоронить мать, отца и её, ибо все были инвалидами первой группы.
Иван Семенович умер, когда отцветали осенью розы. Вдвоем с его племянником Володей Сокол, тоже кадровым офицером, мы уложили Иван Семеновича в гроб, обзвонили друзей и проводили дядю Ваню в последний путь. Ни Люда, ни ее мама не смогли поехать с нами на кладбище, потом на поминки.
Люду хоронили зимой. Она умерла в больнице. Никто из ее поклонников и мужей на похоронах не был…
Через пять лет ушла из жизни Нина Васильевна. Ей было далеко за восемьдесят. Ника нашла бабушку, сидящей за чашкой чая…
Ни Ларочка - дочь Люды, ни Ника- внучка, до сих пор не устроили свою личную жизнь, хотя каждая из них пыталась это сделать . Они с радостью встречают меня, рассказывают о своих успехах в работе, но на личном фронте без особых перемен. «Попытки – не пытки», – когда-то говорила их прапрабабушка на этот счет.
Ларочка сделала на новом кладбище красивый белый низкий памятник маме из мрамора еще при жизни тети Нины. «Очень дорого. Жизнь этого не стоит», – вздохнув, сказала тогда Нина Васильевна. Белые хризантемы в вазах у постамента колышет ветер. Огромные цветы низко опускают головы. Я смотрю на портрет Людмилы Ивановны сквозь слезы. Всегда помню Люду живой … с добрыми карими глазами и огромными косищами… из нашего детства и юности…
Ноябрь 2011г