Стакан коньяка (Виталий Овчинников) / Проза.ру

            (Из серии «Невыдуманные истории»)

            Я люблю Москву. Но не нынешнюю, пустую и безликую, похожую на искусственных мастодонтов Русского авангарда двадцатых годов, а вчерашнюю Москву, уютную и домашнюю Москву 60-70-х годов, еще не потерявшую своей яркой индивидуальности и считавшейся по мнению ЮНЕСКО одним из величайших градостроительных достижений человечества. Тогда я был студентом одного из лучших высших учебных заведений Москвы, входивших в десятку наиболее популярны «вузов» страны, Московского Геологоразведочного института имени Серго Орджоникидзе.

            Институт тогда располагался в самом центре Москвы, напротив здания Манежа, внутри квартальной застройки, рядом со старыми корпусами МГУ и состоял из трех отдельных, дореволюционной еще архитектуры четырехэтажных зданий, расположенных между старыми корпусами МГУ и Первого Мединститута.

            Я приехал тогда в Москву по направлению из Якутской Геологоразведочной Экспедиции и сдал вступительные экзамены на одни лишь пятерки, чему был несказанно рад, хотя и не слишком удивлен, потому что школу в свое время закончил на золотую медаль.

            Правда, это свое время было уже далеко «предалеко», аж четыре года назад. Однако Советская система школьного образования была тогда лучшей в мире и давала при желании великолепнейшие результаты. Причем, результаты эти были навсегда, навечно. И я до сих пор помню многие школьные стихи и правила по русскому языку, которые нас учили в школе в обязательнейшем порядке.

            Студентом я был тогда не слишком примерным. Я не любил сидеть на лекциях, мне на них было скучно, и я часто убегал с лекционных занятий для процесса элементарного «блуждания» по Москве. В те времена я буквально исходил вдоль и поперек весь центр Москвы внутри Садового кольца. Да и само Садовое кольцо проходил по периметру не один раз. Просто так. От ощущения молодости и удовольствия от жизни.

            Мне нравилась и нравится до сих пор эта центральная часть старой Москвы, не похожая ни на что другое в мире, историческая ее часть, та самая, что в пределах Садового кольца, уютная, домашняя и очень располагающая к себе.

            Естественно, что бродил я по Москве в свободное свое время, когда не был занят в институте или у себя в общаге, что располагалось около метро «Студенческая», в «Доргомиловском студгородке». Я просто садился в метро и ехал в центр, благо, что у студентов тогда были персональные проездные билеты, причем, билеты с фотографией, и денег на проезд тратить не было нужды.

            Выходил я обычно на какой-нибудь центральной станции метро. Не важно, на какой. Будь то «Площадь Революции», «Проспект Маркса», «Библиотека имени Ленина», «Кропоткинская», «Площадь Дзержинского», «Площадь Маяковского», или любая какая другая станция. Выходил и тихонечко шел по улицам, погруженный в свои, не слишком понятные даже для самого себе мысли. Шел, вдыхая горьковатый запах московского воздуха, поглядывая по сторонам. И я мог так бродить часами, не замечая ничего и никого вокруг.

            Естественно, что бродить просто так, свободно и бесцельно по Москве мне, молодому и довольно симпатичному на вид молодому человеку, каким я был тогда, (не забывайте, что молодые - все симпатичные!) и не попробовать познакомиться с идущей навстречу красивой девушкой, не только непозволительно, но даже и стыдно! Это значило - слишком уж плохо думать о молодых москвичах студентах.

            Видеть какое-нибудь молоденькое, изящно-воздушное, чуть ли не божественное создание, с витиевато художественной прической или же длиннющей, ниже пояса, толстенной косой, и легкой, изящной, прямо неземной походкой, идущее по улицам Москвы, и не попробовать подойти к ней поближе, чтобы улыбнуться ей, глянуть в ее глаза, попытаться заговорить, попробовать познакомиться – а зачем тогда жить на свете? И конечно же я подходил, пробовал разговаривать, пробовал познакомиться. И естественно, что пробовал провожать понравившуюся девушку, назначить ей свидание. Или же, на худой конец, попробовать выследить ее местожительство.

            Короче, бывало все то, что может быть между юношей и девушкой на Московских улицах, когда девушка понравилась молодому человеку и он пробует произвести на нее соответствующее впечатление. Ведь красивая девушка похожа на мышеловку: она не ходит за мышами - мыши сами к ней приходят. И приходят … добровольно.

            Но, как ни странно, особого эффекта все эти уличные попытки знакомства не имели. Знакомства, конечно же, были, были. И никуда от них не денешься. Быть в воде, да не замочиться – невозможно. Даже если и пытаться. Были и свидания. Все было. И в то же время – ничего не было. До серьезных романов дело так ни разу и не дошло.

            А были ничего не обязывающие, легкие, короткие, чисто дружеские взаимоотношения. И все. И ничего большего. Ни одного мало-мальски значимого знакомства, ни одного простенького, самого «завалящегося» или хотя бы запоминающегося романа. Ничего не дали тогда мне эти мои долгие блуждания по бесконечным улицам старой Москвы. Со своими коллегами студентками любовные отношения у меня получалось гораздо лучше, чем с москвичками.

            Поэтому ничего, кроме ощущения душевного восторга перед таким городом, как Москва и ощущения своей вечной влюбленности в ее узенькие, старинные улочки и проулки с покосившимися от старости фирменными особняками, в бесконечность современных строго внушительных проспектов, в серые громады зданий ГОСПЛАНА, монументальную внушительность гостиницы «Москва», в праздничную многоцветность гостиницы «Метрополь» и стеклянную призрачность параллелепипеда новомодной гостиницы «Националь».

            Устав или проголодавшись, я заходил в какую-нибудь «кафешку», брал себе порцию «офигенно» вкусных московских пельменей и чашку черного кофе с сахаром. Без сахара пить черный кофе я не мог. Никак не мог. И до сих пор не могу. Хотя в студенческой среде тогда было модно пить черный кофе без сахара и, естественно, хвастаться перед друзьями, рассказывая им о непередаваемых особенностях вкуса этого божественного напитка и жутчайшем при этом испытываемом ими наслаждении. Ну, треп есть треп, тем более, студенческий и что на него обращать внимания. И я не обращал.

            В зависимости от полноты своего «тощеватенького» студенческого кошелька я мог еще иногда позволить себе порцию какого-нибудь пирожного. Чаще всего – песочного. Они были подешевле и…довольно-таки вкусные. Ей богу, не сочиняю! Хотя в молодости все – вкусное. В молодости не вкусной еды не бывает. Все хочется попробовать. В молодости организм не отличается такой уж привередливостью и спокойно принимает все, что ему не предложишь. А попробовать хочется всего. И организм особенно не возражает. Капризности особой не высказывает.

            Я брал свой заказ и шел куда-нибудь в угол, чтобы самому быть поменьше заметным, но чтобы вокруг обзор был достаточно хороший и можно было понаблюдать за происходящим вокруг. Любопытство, все-таки, признак больше интереса к жизни, чем элементарного подсматривания. Я садился за столик и тихонько, не спеша начинал кушать. Именно кушать, а не торопливо поглощать еду. Я не любил спешить за едой, да вообще не признавала поспешности в качестве нормы своего существования. Поэтому я и здесь блаженствовал, понемножку растягивая удовольствие, отдыхая и наслаждаясь ощущением полноты собственной жизни.

            Однажды я зашел так в маленькую полуподвальную пельменную в Театральном проезде, идущем от улицы Горького к Пушкинской улице. Маленькая, «уютненькая», чуть ли не домашняя пельменная, всего в одну небольшую комнату, разделенную перегородкой, за которой стояла буфетчица, немолодая блондинка с пышной прической и усталым, потухшим лицом былой красавицы, основательно потрепанной жизнью.

            Я часто здесь бывал, мне почему-то нравилось здесь – атмосфера была какая-то располагающая и всегда за стойкой стояла эта женщина. Народу в этот раз было почему-то много. И мне захотелось поначалу даже уйти отсюда. Но остался. И когда подошла моя очередь, места более-менее удобные оказались все заняты. И мне пришлось сесть прямо около стойки. Не очень, конечно, удобно – прямо перед глазами очередь в кассу, но ничего, терпимо, обойдется как-нибудь. Авось – не ночевать здесь. Всего лишь перекусить, да отдохнуть.

            Вот я так и сидел за треугольным пластиковым столиком советского стандартного общепита вместе с двумя какими-то женщинами интеллигентного вида, ожесточенно обсуждавшие свои женские проблемы на работе, ел свои пельмени, обильно политые растопленным сливочным маслом, потому что ни с уксусом, ни со сметаной пельмени я почему-то не любил тогда, да и сейчас тоже и рассеянно поглядывал по сторонам.

            Крупный широкоплечий мужчина в темном дорогом костюме подошел к раздаточной стойке и поздоровался с буфетчицей. Голос был приятный, с этакой мягкой бархатистой интонацией, которая бывает у бывших профессиональных певцов или артистов:
      -- Здравствуй, Светлана. Ты сегодня – великолепна!
      -- Спасибо, Андрей Леонидович, вы – тоже…
      -- Мне, как обычно…
      -- Извините, Андрей Леонидович, но у нас сегодня – три звездочки…
      -- Тогда – полный…

            Я никогда особенно не приглядывался к происходящему вокруг меня и не прислушивался никогда к звучащим вокруг разговорам и поэтому по привычке пропустила сквозь уши эти, не очень понятные для меня слова. Сказали двое что-то друг другу – ну и сказали. Мне-то что до всего этого?

            Вот две женщины рядом чуть ли не орут друг на друга, а я их совершенно не слышу. Не слышу, потому что не хочу и не желаю слышать. Мне до них нет никакого дела. Как и им до меня. А здесь почему-то прислушался и даже посмотрел на них. Что-то заинтриговало меня в этой «банальнейшей» и «тривиальнейшей» на вид сцене – мужчина разговаривает с женщиной за буфетной стойкой. Но не просто мужчина с женщиной, а хорошо знакомые друг с другом мужчина с женщиной. И, видать, давно знакомые друг с другом. И может быть – близко когда-то знакомые. Но вот теперь… теперь…просто знакомые…

            Я ел свои пельмени и просто смотрел на них. Буфетчица взяла бутылку коньяка в одну руку и большой тонкий стакан в другую, поставила стакан на стойку и налила в него коньяк чуть ли не до самого края. Мужчина взял стакан , и посмотрел вокруг, ища свободное место. Но места были все заняты.

            Тогда он подошел к столу, где сидел я, остановился, глянул на меня сверху вниз пустым, безразличным, ничего не выражающим взглядом, поднес стакан ко рту, и небольшими глотками, медленно, смакуя, выпил его до дна. Постоял в задумчивости, словно прислушиваясь к чему-то происходящему внутри него, затем удовлетворенно крякнул, взял щепотку соли из солонки на столе, открыл рот и положи ее себе на язык. Недовольно сморщился, обидчиво хмыкнул, махнул рукой, повернулся и направился к выходу.

            Я во все глаза смотрел на эту сцену. Ничего подобного в своей жизни я еще не видел. Пока – не видел. Выпить стакан коньяка без закуски. Выпить средь бела дня, в рабочее время, просто так, за милую душу, от нечего делать, за здраво живешь. И пойти потом куда-то по своим делам?! Абсурд какой-то. Чудовищность. Нелепейшая из нелепостей жизни. Зачем?! Для чего?! Почему?! Что могло заставить нормального и, судя по одежде, неплохо вроде бы устроенного человека, пить в обед, ежедневно, судя по их разговору, по целому стакану коньяка? Бр-р-р-р. Кошмар да и только. Представить – и то страшно.

            Если я в себя сейчас вот также волью полный стакан коньяка, то где потом меня надо будет искать минут через пятнадцать? Неизвестно! Хорошо, если в милиции. Там мне ничего плохого не сделают. А скорее всего, отвезут в общагу на «Студенческой», да еще в постель уложат. К студентам московские милиционеры тогда относились хорошо. И ничего такого по отношению к ним себе не позволяли.

            Подобного рода бытовых, запоминающихся сценок, во время моих бесцельных прогулок по Москве было больше, чем предостаточно, но запомнилась и запала в душу почему-то именно эта. Запала на долгие, долгие годы, если не сказать, навсегда. Что-то в ней было завлекающее и даже притягательное. Какая-то тайна. Кусочек чьей-то жизни, выхваченной из бытия и промелькнувший перед моими глазами.

            Так и стоит она до сих пор передо мной, эта странная и малопонятная сцена в полуподвальной пельменной «Театрального проезда», исторического центра Москвы. Той самой Москвы, которая тоже осталась в моей памяти и в моем сердце, как некое, первозданно русское, непорочно-святое и памятное представление о том месте на земле, которое называется столицей твоей Родины. Именно твоей, а не чьей-либо иной.