Не складывались у меня отношения с политработниками. Не хочу охаивать их всех, мне, наверное, не повезло в этом вопросе. Но, в подавляющем большинстве, отношения были прохладными именно с теми комиссарами, которые заканчивали свою бурсу в матери городов русских. Видимо, в училище им каким-то образом прививали болезнь, именуемую комчванством, и потому считали они себя тогда белой костью. Я не знаю, как в других родах войск, но в военно-морском флоте многие строевые офицеры относились к ним, мягко скажем, с осторожностью. За тридцать лет службы в Вооруженных Силах СССР, а потом и новой, изнасилованной демократами, России, я встречал среди них только двух человек, которых искренне уважал и уважаю до сих пор, но этих ребят впоследствии с позором выгнали из клана, ну не терпят они в своей стае белых ворон. К тем строевым офицерам, которые становились политработниками в процессе службы, никаких претензий.
А впервые навёл меня на размышления еще на втором курсе училища один мужичок – классический представитель их славного клана. К нам на факультет пришел заместителем начальника по политической части целый капитан 1 ранга. Звали его Адольф не то Алексеевич, не то Александрович, вот за имя и усики, весьма похожие на гитлеровские, получил он у нас кличку «фюлер», на «фюрера» он явно не тянул. Ну пришел и пришел, обычное вроде бы явление, лишь бы нас особо не драл, а так пусть живет. Но парень стал проявлять инициативу и сразу же пошел в народ.
Мы готовились к зимней сессии в классе, вот он к нам и зашел.
– Нет, нет, не командуйте! – сразу же тихо сказал он вскинувшемуся дежурному. – Это я так, поговорить зашел. Здравствуйте, товарищи! – и с этими словами он обошел всех и пожал каждому руку. Это было что-то новое, обычно любому начальнику, заходящему к нам в класс, дежурным по классу подавалась команда «Смирно!», после чего им же производился доклад о том, что личный состав такого-то класса готовится к сессии, по списку столько-то, налицо столько-то, ну и остальные детали, затем начальник здоровался с личным составом. Мы во всю мощь молодых глоток отвечали ревом: «Здравия желаем!» – с добавлением воинского звания начальника, а тут отлаженная организация была сразу же нарушена.
– Ну что, орлы, тяжело грызть гранит науки? – вопросил идеолог. – А все потому, что коллектива у вас нет, каждый сам за себя. Картину Айвазовского «Девятый вал» видели?
– Видели… – народ стал прислушиваться с интересом.
– Ну и делайте выводы. Они там после кораблекрушения на шестивесельном яле гребут… Гребут, я спрашиваю? – обратился он к дежурному.
– Г-г-гребут… - совершенно растерялся дежурный. Любой знал, что там никакого яла нет, а есть обломок корабля, за который держатся несколько человек.
– И выгребут! – удовлетворенно выдохнул «фюлер». – Потому как коллектив, а вы… П..ки вы!
Тут уж мы развеселились. Во даёт, козёл!
– Да я пошутил, – заулыбался «фюлер», – к слову пришлось. Неандертальцев знаете?
– Слышали… – плебс ожидал зрелищ.
– Это люди первобытные были. Так вот, когда им дали одеяло, они его разрезали и каждому по лоскутку, но досталось. Потому как коллектив! А вы… П..ки!
Интересно, кто мог дать неандертальцам одеяло несколько сотен тысяч лет назад? Вопрос, конечно, интересный. Но то, что для политработников все взять и поделить – это основа, я лично понял сразу, ещё до знакомства с «Собачьим сердцем» Булгакова. А то, что я это не выдумал, могут подтвердить мои одноклассники, дай Бог им здоровья и долгих лет жизни.
– Вопросы есть, товарищи? – держась за ручку двери, спросил «фюлер».
– Есть, – поднялся наш классный юморист, – разрешите повесить в классе картину «Девятый вал», чтобы, так сказать, вдохновляла.
– Распоряжусь. – серьезно кивнул «фюлер» и вышел. Мы с полминуты молчали, чтобы он отошел подальше, а потом в классе грянул гомерический хохот.
Долго мы еще потом спорили, прикидывался ли «фюлер» или он в самом деле такой. Время ответило на все наши вопросы.
Увольнение для курсанта – осознанная необходимость, не всегда претворяемая на практике. Редко, но бывало, что ловили нас с зашитыми на нитку брюками-клёш, иногда выгоняли за стрижку, в общем, надо было преодолеть определённое количество препятствий, чтобы обрести свободу.
Обычно всех увольняемых выводили на плац перед главным входом, так было и в этот раз, но сейчас к нам в сопровождении дежурного по факультету вышел «фюлер». Старшина роты доложил ему, что увольняемые факультета построены, тут же последовала команда: «Первая шеренга, шаг вперед, шагом – марш». «Фюлер» выбрал курсанта, стоящего рядом со мной.
– Вот скажи, сильная у тебя воля? – тыкая жертве пальцем в грудь, весело спросил «фюлер».
– Не могу знать! – выпучив глаза, проревел насмерть перепуганный курсант.
– Не знаешь… ну, вот тебе вводная: встречаешь ты друга, которого не видел… ну лет двадцать. Тебе сколько лет-то?
– Девятнадцать.
– Ну лет десять ты его не видел. Он тебе говорит: «Пошли зае..ним!» Твои действия?
– Не могу знать, товарищ капитан первого ранга!
– Не знаешь… Если бы у тебя была сильная воля, ты бы сказал: «Хрен тебе в нос!», но у тебя воля слабая, ты скажешь: «Х… с ним, пошли.» И нажрёшься. Приползёшь пьяным, а мы тебе с начальником факультета по п…де мешалкой!
– Вот, товарищи, что может быть с нерадивым военнослужащим! – теперь «фюлер» уже обратился ко всем нам. – Вы, я думаю, прониклись решениями двадцать четвертого съезда КПСС и будете вести себя как преданные делу КПСС и Советского правительства граждане?
– Будем! – рявкнул строй.
– Ну, ладно, отпускайте! – смилостивился «фюлер». – А ты, скажи честно – пить не будешь? – привязался он к ранее инструктируемому.
– Не буду! – чуть не рыдая, то ли от смеха, то ли от страха, ответил пытаемый, памятуя восточную пословицу: «Бойся лошади сзади, коровы спереди, а дурака со всех сторон».
– Ну, иди и ты. Когда вернешься, зайди ко мне в кабинет.
К счастью, «фюлер» не часто производил такие инструктажи, но вскоре мы узнали еще об одной его особенности – ненависти ко всему иноземному. Был у нас один паренек, почему-то очень любил Гомера, читал его взахлеб, причем не в пересказе, а в гекзаметре, то есть в переводе, по-моему, Гнедича. Бежит он однажды по коридору на занятия, навстречу «фюлер».
– Стой! – говорит «фюлер». – Что читаешь?
Тот ему протягивает книгу.
– ГОмер. – с ударением на первом слоге говорит «фюлер». – Это кто ж такой? Американец?
– Да нет, грек. – ошалев от вопроса, отвечает краснофлотец. – Древний.
– Ты что, – завопил «фюлер», – не знаешь, что ли, что у них там «черные полковники» всем заправляют?! Хочешь попасть под их тлетворное влияние?
– Да он три тысячи лет назад жил!
– Ну и что?! Идеология вечна! Вот что, братец, книгу я у тебя изымаю, дабы ты подумал над своим поведением, не читал всякую хреновину, читай русских или советских писателей.
Потом книгу «фюлер» все-таки отдал. Видимо, кто-то разъяснил ему, кто такой Гомер. Один раз я с тремя моими друзьями тоже попал под «фюлера».
Мы, члены сборной по футболу, согласно приказу начальника училища, увольнялись в 10.00 по субботам и воскресеньям якобы на тренировку. Халява, кто же от неё откажется?! В тот день мы вышли за ворота, через ограду друзья передали нам портфель, в котором было пять пачек сигарет «Винстон» и две бутылки водки «Московской».Всё это было куплено нами в мазгазине «Берёзка» на чеки, заработанные в дальнем походе. Водку мы завернули в кальсоны, сверху была спортивная форма.
– Пошли за «Беломором», – предложил я, т.к. «Винстон» мы так просто не курили, они были предназначены для шика в кругу дам или для какой-нибудь необычной ситуации. Мы зашли в гастроном, называемый нами ГПУ – «гастроном против училища». И налетели на «фюлера».
– Ваши увольнительные. – мрачно бросил он. Мы безропотно отдали ему увольнительные записки. – Пошли со мной. – и направился к КПП. Мы поплелись за ним.
– Ну что, самоходчики! – тут он стал взмывать ввысь. – Где дырка в заборе?
– Товарищ капитан первого ранга, мы официально уволены, через дежурного по училищу, – несмело сказал я, – можете удостовериться.
– Это кто же увольняется в десять часов утра? Номенклатура вы, что ли?
– Да спортсмены мы, члены сборной училища по футболу, на тренировку уволились.
– А кто такие, с какого факультета?
– Да с вашего.
– Что-то я вас не помню.
Это было неудивительно – памяти у «фюлера» не было никакой, уже второй год он был в должности, а ни одного курсанта не помнил ни в лицо, ни по фамилии. Позвонив дежурному по училищу, он выяснил, что всё законно, но лицо надо было сохранить.
– А что у вас в портфеле?.
С дрожью в руках открыл я портфель, сверху была форма, чтобы он не полез дальше сам, я приподнял форму, он увидел кальсоны, и глаза его загорелись.
– Зима на дворе, а кальсоны не носим?
Надо заметить, что при увольнении, особенно в холодную погоду, дежурный офицер всегда проверял наличие кальсон. Мы обрезали нижнюю их часть, сажали её на резинку и в таком виде подвязывали под коленом, затем в увольнении, естественно, снимали. Тут же все, как один, задрали правую штанину. Увидев кальсонные подвязки, «фюлер» был озадачен.
– Непонятно… А зачем вы еще в портфель кальсоны положили?
– На смену, товарищ капитан первого ранга!
– А что это у вас за сигареты? – увидел «фюлер» краешек «Винстона».
Я достал пачку. «Фюлер» тут же принял охотничью стойку.
– Американские сигареты! Вы что, не понимаете, что с каждой затяжкой проникаетесь идеями империализма! Почему не курите советские сигареты?
– Да мы как раз за «Беломором» зашли, а эти взяли на пробу, не понравилось, хотим отдать знакомым, они просили.– понес я околесицу.
Как ни странно, но этот бред успокоил «фюлера».
– Ладно, я у вас возьму одну пачку, сам я не курю, буду показывать её курсантам в воспитательных целях, чтобы не курили подобную дрянь!
Мы с радостью согласились, и «фюлер» нас с миром отпустил. И действительно, ещё с месяц, на каждой встрече с курсантами он вынимал из кармана пачку «Винстона» и клеймил позором американский империализм. Народ тосковал.
Замечаю, что на военной службе дураков хватает, но этот был особый, чистой воды. Строевой офицер, если он дурак, рассуждает здраво и бесхитростно, упрямо гнет свою линию и переубедить его невозможно, у этих же (я имею в виду дураков из политработников) присутствует элемент высокой фантазии.
Ну вот, к примеру, один случай из нашей курсантской жизни с самым что ни на есть строевым офицером – преподавателем тактики морской пехоты, полковником по кличке «Шеридан», получил он её за постоянное напоминание курсантам о том, что у американцев есть танк «Шеридан», чуть-чуть уступающий по тактико-техническим характеристикам лучшим танкам Советского Союза. Кроме того, на лекциях по своему предмету он часто показывал нам диафильмы с образцами советского и зарубежного оружия, а при настройке фильмоскопа всегда советовал девушке-лаборантке: «Оля, подними зад, а то не фокусирует». Как-то в перерыве между занятиями мы курили в туалете, один из нас сплюнул в сторону и чуть не попал на ботинок «Шеридану». «Извините, товарищ полковник!». – приняв строевую стойку, залебезил курсант. «Шеридан», не говоря ни слова, прошествовал к писсуару.
– Культура, – проникновенно сказал он, начав процесс опорожнения мочевого пузыря, – это дело врожденное, ей не научишься. А ты, – тут он с органным рокотом испустил газы, – хамом родился, хамом и помрёшь. Это я тебе так, – тут он помахал своим хозяйством, отряхиваясь, – между делом говорю.
И вышел из гальюна. Мы знали, что «Шеридан» считал себя очень воспитанным и умным человеком, и переубедить его в обратном было невозможно, да никто и не пытался.
«Фюлер» пробыл у нас недолго, в скором времени его перевели к другому месту службы, но нам он запомнился, и лично у меня с тех пор осталась какая-то настороженность к политработникам. Жизнь подтвердила мою позицию.
На корабле была первичная для политработников офицерская должность,называемая
«секретарь комсомольской организации». Занимали её выпускники Киевского политического военно-морского училища. У нас на корабле это был весёлый общительный парень, но ярый украинский националист, который на каждом перекрестке кричал, что он украинец и гордится принадлежностью к этой великой нации, за что получил кличку «Щирый». Сперва я с ним общался довольно часто, но внутренне сторонился, т.к. чувствовал, что вся эта его весёлость и общительность – маска, за которой скрывается совершенно другой человек. Политработники на корабле – это люди, которые несли политическую идеологию большевиков в массы, почти все из них считали себя кастой (это в них вбивают в училище) и ведут себя соответственно. Этот был поумнее, однако некоторые из нас знали, что все разговоры и случаи, при которых присутствовал «комсомолец», становятся известными главному политработнику на корабле – заместителю командира по политической части – Большому Заму, поэтому не только я остерегался этого рубаху-парня.
Корабль наш мотался по морям беспрерывно, за два с половиной года прошел две боевые службы по семь и восемь месяцев каждая. Когда мы вернулись со второй боевой службы, командир корабля принял решение отпустить на берег на две недели в счет очередного отпуска женатых офицеров, холостяки же должны были обеспечить дежурства и вахты на корабле. Нас, холостяков, было не так много, поэтому система несения дежурств была организована по принципу «колеса», т.е. человек стоял четыре часа, менялся, а потом через восемь-двенадцать часов опять заступал на четыре часа. Наше дежурство позволяло «колесить» через двенадцать часов. «Комсомолец» тоже был привлечён к дежурству, он сразу же начал ныть и жаловаться на судьбу. На боевой службе мы, строевые офицеры, стояли вахты сутки через сутки, редко сутки через двое, этот же раз в месяц проводил комсомольские собрания и раз в две недели заседания комитета ВЛКСМ корабля, поэтому его нытьё мы слушали в пол-уха и даже ему не сочувствовали. И вот я заступил на дежурство, прошло четыре часа, а меня никто не меняет, хотя это должен был сделать «комсомолец». Надо сказать, что на корабле вопрос своевременной смены с дежурства считался делом чести. Я доложил дежурному по кораблю, он долго разбирался, потом извиняющимся тоном сказал мне: «Ты знаешь, «комсомолец» поплакался Большому Заму, что ему нужно писать доклад о проделанной комсомольской работе на боевой службе, тот его освободил от дежурства».
– Вот суки! – заскрежетал я зубами. – У меня тоже отчет висит не чета его писулькам, я же не сволочь, чтобы шланговать!
– Ты – строевой офицер, рабочая скотина, а он – политрабочий, белая кость, и для него этот вопрос политический, а что может быть выше политики? Я сейчас подыщу тебе замену, правда, не знаю, где взять людей, все расписаны.
Я остался на дежурстве, дежурный пошел искать замену. Подождав полчаса, я не выдержал, побежал в каюту к «Щирому», чтобы плюнуть ему в физиономию. Распахнув дверь каюты, я с изумлением увидел, что «Щирый» с мученическим выражением на лице… спит, гад! И откуда взялось столько силы в руках?! Я вытащил его из койки, левой рукой на весу прислонил к переборке и только громадным усилием воли оставил на месте зудом пылающую правую руку.
– Сволочь ты! – сказал я, после чего отпустил его. – Подонок! – и вышел из каюты. Надо было дать выход эмоциям.
– Товарищ капитан третьего ранга! Возьмите в политработники, тоже хочу ни хрена не делать! – с таким предложением я зашел в каюту к Большому Заму.
– Что это у тебя за незрелые заявления? Ты сперва зарекомендуй себя, в партию вступи, а потом просись. Ты разве не знаешь, какая мера ответственности на нас лежит! Кстати, где твои конспекты по решениям очередного съезда КПСС, и почему ты бросил пост?
В общем, нахамил я главному политработнику корабля по полной схеме, после чего мне влепили дисциплинарное взыскание за недостатки, допущенные при несении дежурства. Такая расплывчатая формулировка была принята во всех частях, ибо оставление дежурства хотя бы на несколько минут считалось грубым проступком, что было неприемлемо для командования части. «Щирый» так на дежурство и не вышел, мы оставшиеся тринадцать дней дежурили по четыре через восемь часов. Кстати, совесть его так и не мучила, он по-прежнему остался таким же рубахой-парнем, я принял правила его игры, мы даже впоследствии с чувством здоровались, но истинную цену этому человеку я узнал.
Большой Зам, о котором можно было сказать: «Люби своего начальника, холи его и лелеяй, ибо пришедший вслед за ним будет ещё хуже», вскоре убыл к новому месту службы, на его место прибыл новый, полностью оправдывающий вышесказанную народную мудрость. Был он невероятно глуп, но с гонором, пучеглаз и усат; вот за усы, которыми он постоянно непроизвольно шевелил, получил кличку «Лангуст». С людьми не умел работать совершенно, но был искренне предан делу КПСС и Советского правительства, и это единственное достоинство перевешивало все его многочисленные недостатки.
С первого же дня службы он стал конфликтовать и со строевыми офицерами, и с политработниками, своими подчинёнными, но если политработники безропотно приняли его выкрутасы, то со строевыми офицерами у него часто бывали осечки.
Как-то раз командир объявил спущенную сверху «царску волю» – в связи с тем, что в нашем поселке резко пошла вверх кривая венерических заболеваний, а он отвечает за всё, в том числе и за здоровье своих подчинённых, то все холостяки корабля, дабы не подхватить болезни любви, сходят на берег до часу ночи, женатым же можно возвращаться на корабль к 7.30. Понятное дело, эта акция была чисто формальной, в духе советского производства, командир не контролировал, кто когда придет, однако Большой Зам сразу же резко проявил инициативу. Однажды утром, возвращаясь на корабль, он увидел одного из холостяков-офицеров, мирно спящего рядом с ним в будке грузовой машины, которая возила нас с пирса в посёлок и обратно.
– Товарищ командир! Ваши приказания не выполняются, я только что ехал вместе с Кубанцевым из посёлка! – сразу же после подъёма флага дурень радостно отрапортовал командиру.
Командир был мудрым человеком и замполитов тоже особо не жаловал, но вынужден был их терпеть, как необходимое зло.
– Да брось ты, ну погулял мужик малость, дело молодое…
– Если вы не примете мер, я сообщу в политотдел эскадры! – сразу же с надрывом заявил гад.
– Ну давай сюда Кубанцева. – вздохнул командир.
– Кубанцев, ты во сколько прибыл на корабль? – командир морщился, как будто съел лимон с кожурой.
– Как вы и приказывали – к часу! – щёлкнул каблуками офицер.
– А вот Зам говорит, что ехал вместе с тобой в «коломбине», вы рядом сидели.
Кубанцев был вельми изумлён:
– Наверное, это уважаемому заместителю приснилось, я, как комсомолец, врать не имею права!
– Святое не трогайте! – завопил Зам. – Если бы вы были членом партии, я бы ходатайствовал о вашем исключении!
– Погоди, погоди… – не меняя кислого выражения лица, сказал командир. – Мы сейчас проверим. Дежурный по кораблю! – по прямой связи запросил командир рубку дежурного.
– Есть, дежурный по кораблю старший лейтенант Волков! – сразу же бойко откликнулась рубка.
– Во сколько прибыл на корабль капитан-лейтенант Кубанцев? – голос командира был полон скрытой ярости.
– В ноль часов сорок четыре минуты, – голос дежурного был бодр и полон оптимизма.
– Врут, все врут!!! – завизжал Зам. – Это сговор, круговая порука, куда я попал?!
– На боевой корабль, товарищ капитан-лейтенант, – ощерился Кубанцев.
– Помолчи, Кубанцев! – строго сказал командир. – Ты что, думаешь, меня, старого воробья, на мякине провести?
– Честное комсомольское, – заёрничал офицер, – в час ночи уже спал. Как младенец.
– Пойдем-ка, Зам, сходим на ют, мне и самому стало интересно, когда он пришёл, пошли быстрей, а то эти п…долюбы успеют дать вводные, если уже не договорились.
И два самых главных на корабле начальника метнулись к вахтенному офицеру на юте, если перевести на армейский язык, то к дежурному по КПП.
И вахтенный офицер, и помощник вахтенного офицера на юте клятвенно заверили командира, что Кубанцев прибыл в ноль часов сорок три минуты.
Командир, вздохнув, сказал политработнику:
– Видать, притупился твой классовый нюх, перепутал ты…
Всё он понял, старый морской крокодил, надо было дурака поставить на место, что и было с блеском сделано.
– Я этого так не оставлю! – хорохорился Зам. – Круговую поруку надо уничтожить!
– Ну, тебе и карты в руки! – улыбнулся командир.
Конечно, после этого случая мы, холостяки, несколько дней приходили к часу, а потом всё вернулось на круги своя.
Первый урок даже не заставил задуматься нашего «героя», он продолжал выискивать крамолу и бороться с ней. Жизнь на корабле тяжела, и одной из отдушин являлось так называемое «пьянство офицеров». Обычно мы собирались на «стыке суток», сидели в душевной компании до 3-4 часов утра и тихо расходились. К подъему флага, жуя лавровые листы, все стояли в строю. Были, конечно, отдельные накладки, кто-то перебирал и не выходил на построение, но это были редкие случаи, и мы обычно страховали друг друга. Эх, годы мои молодые! Что было лучше задушевной беседы с искренними и верными друзьями, литра неразбавленного технического спирта, именуемого «шилом», на троих, нехитрой закуски из кильки в томате, репчатого лука и хлеба! Бывали, конечно, случаи, когда закуска была отменной , но это было не часто.
Вот в один из таких вечеров около 23.50 мы собрались, было нас пять человек, выкатили на стол полтора литра «шила», да и закуска была неплохой. Ждали шестого и пока не подходили к стакану; раздался долгожданный условный стук, один из нас, Юрка Лешаков, открыл дверь и за плечами нашего товарища увидел физиономию «Лангуста». В Юрке было сто девяносто сантиметров, сила под стать размерам, да и реакция мгновенной – он тут же втащил опоздавшего в каюту, захлопнул дверь и закрыл её на ключ.
– Откройте, Лешаков! – завизжал «Лангуст». – Я всё видел, вы там пьянствуете!
– Пошёл на… - прозвучал ответ из-за двери, это Мишка Кубанцев, который пришёл уже поддатым, не выдержал.
Долго еще ломился в каюту «Лангуст», но железная дверь выдержала, и мы услышали быстро удаляющиеся шаги.
– Быстро расходимся, мужики! – Юрка спрятал «шило» в сейф, мы разбежались по каютам, прихватив закуску с собой. Юрка схватил книжку и нырнул в койку.
Через три минуты дверь осторожно отворилась, и в каюту вошли «Лангуст» с командиром.
– Лешаков, – командир подошёл к койке, – вы чего это тут пьянствуете?
– Товарищ командир, второй час книжку читаю, про любовь комсомольца к махровой кулачке, хотите, товарищ капитан-лейтенант, дам вам почитать. – перекинулся Юрка на «Лангуста».
– Товарищ командир, я пять минут назад видел – здесь шла пьянка! – «Лангуст» начал заглядывать в шкафы и столы.
– Вы не баб ли там ищете? – Юрка в открытую попёр на «Лангуста». – Так мы их в иллюминатор выкинули!
– Была, была пьянка, товарищ командир! – как заклинание повторял «Лангуст».
– Слушай, замполит, ты галлюцинациями не страдаешь, больно часто тебе видится непонятное – то Кубанцев в машине, то пьянка…
– А давайте соберём офицеров и проверим, трезвы ли они?
– Да собирай сам, надоела твоя бдительность! – командир уже начал нервничать.
– Меня Кубанцев на три буквы послал! – «Лангуст» трясся от негодования и чуть не плакал.
– Да Кубанцев на сходе. – вставил Юрка.
– Собирай офицеров! – командир с трудом сдерживался. Понятно, плохо, когда Зам большой дурак, но деваться некуда.
– Офицерскому составу корабля прибыть в кают-компанию офицеров! – в голосе «Лангуста» прозвучали истерические нотки, он даже дежурного по кораблю не подпустил к громкоговорящей связи.
Все офицеры, как ни странно, были трезвы, многие уже спали, поэтому недовольные вслух выражали своё мнение о «Лангусте». Мишка Кубанцев перешел на другой корабль, т.к. мы стояли борт о борт, и в ноль часов пятьдесят минут зашёл с пирса на ют, о чём сразу же было доложено командиру. Мишка был под «мухой», но не сильно и, заявившись в кают-компанию, предстал перед офицерами и корабельным начальством.
– Видите, видите, товарищ командир – Кубанцев пьян! – «Лангуст» торжествовал, но, в силу своей природной глупости, не понял, что появление Мишки со схода полностью рушит его версию.
– Да вернулся со схода он, – тут тупость «Лангуста» завела даже командира, – что, в кино он, что ли ходил, из кабака только что вылез, и не было его в каюте, как ты говоришь. Э-э-х, замполит!
Столько тоски было в последней фразе командира, что Мишка чуть не заплакал.
– Я видел его, видел! – «Лангуст» даже тут не понял, что выглядит круглым идиотом.
– Ладно, – вздохнул командир, – вы свободны, товарищи офицеры.
После этого случая «Лангуст» люто возненавидел и Кубанцева, и Лешакова, однако эти ребята на порядок опережали его в сообразительности, к тому же они постоянно были начеку, и все происки умственного пролетария ими пресекались на корню, что выводило Лангуста из себя, заставляя его делать новые глупости.
Юрка был великолепным актёром, как он говорил – в школе участвовал в кружке художественной самодеятельности, поэтому мог сыграть любую, даже самую комическую, сцену с серьёзнейшим выражением лица, что вызывало у нас весёлый смех, иногда доходящий до истерического хохота. Он вообще был парень с юмором, и, когда рассказывал смешные случаи из жизни, мы хохотали до колик.
Задумал Юрка вступить в партию. В доброе старое застойное время продвигаться по службе можно было и беспартийному, но при назначении на вышестоящую должность у кадровиков и начальников возникало смутное беспокойство, которое впоследствии могло даже трансформироваться в резко отрицательное отношение к назначаемому, и должность в таком случае оставалась недосягаемой. Судить не берусь, возможно, Юрка и по убеждениям хотел вступить в партию, в то время и аз, многогрешный, считал себя недостойным быть членом КПСС, это я серьёзно говорю.
«Лангуст» воспарил. При вступлении в партию слово Большого Зама для неофита имело очень большой, почти решающий, вес. Принять или не принять – этот почти шекспировский вопрос во многом решал главный политработник корабля. «Лангуст» несколько дней готовил какие-то документы, звонил в политотдел бригады, короче говоря, готовился к встрече с крамольником.
– Юрий Константинович, – сказал «Лангуст», вызвав Юрку к себе в каюту, – вы вступаете в партию, знаете, что это высочайшая честь?
– Знаю. – вздохнул Юрка.
– А раз знаете, то разоружитесь перед партией!
– Это в каком смысле?
– Ведь была тогда пьянка?
– Была… - сделав скорбное лицо, тихо, с запинкой, сказал Юрка. Видно было, что это искреннее признание далось ему с трудом, но он переступил через личные интересы.
– И Кубанцев там был?
– Был.
– И меня на три буквы послал?
– Послал…
– А теперь, раз вы действительно разоружились перед партией, я прошу вас подписать этот документ!
И «Лангуст» вручил Юрке свой рапорт о готовящейся пьянке на корабле, которую он успешно предотвратил несколько недель назад.
– Где надо расписаться? – вытащив ручку, спросил Юрка.
– Вот здесь, в конце напишите, что согласны с рапортом и распишитесь.
– С каким рапортом?
– Который вы держите в руках.
– А о чём он?
– Ну как же, рапорт о том, что была пьянка!
– Какая пьянка?
– Ну ваша пьянка, о которой мы только что говорили!
– Никакой пьянки не было, вам показалось.
– Да вы только что говорили, что была!
– Вы, наверное, меня с кем-то спутали, я от вас первый раз слышу о какой-то пьянке…
Всё это Юрка впоследствии рассказывал мне с серьёзнейшим выражением лица. Я хохотал почти до потери сознания. Расстались они с «Лангустом», кипящим от возмущения, непримиримыми врагами. Вскоре и Юрка, и Мишка ушли к другим местам службы, «Лангуст» ничего им сделать не смог и продолжал отыгрываться на бессловесных подчинённых. И вот один из них однажды отхлестал «Лангуста» по физиономии его же галстуком, что доказывает – ума у «Лангуста» не прибавилось и он, несомненно, так и не изменил стиль своего поведения. Через много лет Юрка мне рассказывал, что они с «Лангустом» встретились на какой-то конференции, Юрка был уже капитаном 3 ранга, «Лангуст» подошёл к нему, улыбаясь и протягивая руку, но Юрка, отдав честь, представился и, не подавая руки, спросил: «Разрешите узнать вашу фамилию».
– Да вы что, Юрий Константинович, мы же вместе с вами служили на ракетном крейсере…
Юрка, опять отдав честь, с серьёзнейшим лицом повторил:
– Капитан 3 ранга Лешаков. Разрешите узнать вашу фамилию.
«Лангуст» наконец-то понял, что над ним смеются, и отстал. Больше я о нём не слышал, но думаю, что в существовавшей тогда системе военных отношений он занял довольно высокое место – глуп, самонадеян, но верен партии и правительству. Кстати, тогда, когда они в последний раз виделись с Юркой, «Лангуст» носил погоны капитана 2 ранга.
Я рассказал только несколько случаев из своего личного опыта, а этих случаев в моей жизни и службе было немало, могут потянуть на небольшую книгу. Эра политработников закончилась в лихие девяностые. Те, кто сейчас исполняют их обязанности, называются воспитателями. Силы у них уже не те, но некоторые представители старой гвардии, коих на флоте остались единицы, нет-нет да и покажут звериный оскал некогда всесильных комиссаров. Хочу надеяться, что молодая поросль нынешних воспитателей не унаследует спесь, чванство и глупость подавляющего большинства их предшественников.