– Петь, а где твоя жена?
Петя оглядывался на пустую лавочку, вздыхал, и входил в подъезд. Никто никогда его о случившемся не спрашивал. Что ответил бы – не знал! Но вопрос возникал. Кулаки сжимались. Лицо морщилось. И, поднимаясь на свой этаж, о гримасе забывал – так и нес ее до двери. Не разуваясь, проходил в бывшую спальню, к столу. Свет не включал. Зачем? Глупые слова записки известны и так: «Петь, не ищи меня – я влюбилась!» Ни «прости», ни «извини» – будто животная страсть все оправдывала! Смотрел на огромную луну. Кажется, за окном в такие вечера она присутствовала всегда, чтобы не бросался в глаза белый листок. Записка лежала здесь почти год. Входил он сюда теперь не часто: за какими-нибудь вещами или протереть пыль. Да в вечер возвращения с работы. Жена исчезла, ничего не взяв с собой даже из белья. И как потом заявила дочь: «Все правильно! Так и нужно уходить – потому что предала она!.. Па-ап?..»
Дочь в столичном направлении удалилась раньше. Но эта звонила! И даже беспокоилась. Навещала во время его подмосковных вахт охранника. Радостно подтверждала: «Жива мать! Не будем злыми – пусть будет счастлива! Па-ап?..» Но ей на что было злиться – ее мать не предавала! Он угукал, будто соглашаясь со своей бросовостью. А в глазах вспыхивала редкая сталь – и дочь спешила уйти, уже не целуя и ничего не обещая – только виновато улыбнувшись. «Поняла, значит!..» И вроде бы и над ней всегда светила луна – не обязательно огромная, но яркая!.. Отчего сталь в глазах блекла, туманилась… В те вечера по-особенному хотелось сделать разжижающий кровь глоточек из фляжечки. Но даже не прикасался к ней. Однажды, вот так же пожалев себя, выпил лишнего и лишился работы. Последующие хлопоты с новым обустройством воспринял, как месть самому себе за минутную слабость. Впрочем, нечто подобное случалось с ним и раньше. Впервые он ощутил это в армии, попросив увековечить друга детства, Китка, наколкой на правом боку. Почему-то в моряцкой форме… там, – где печенка! Вот только выскакивать с отведенного ему места этот пузатый мерзавчик стал недавно, будто предчувствуя беду, пытаясь осмыслить, предупредить, и то ли не зная как, то ли делая это слишком замногословно. И обязательно со своим виденьем их жизни, точь-в-точь повторяя, как тогда, еще в тесном школьном коридоре:
– Петь, смотри какая Болотница – грудь вперед! Наши Чудища скоро выхватят ей все волосы. Не жаль малолетку?.. Не виновата же она, что такая аппетитная уродилась?.. Подружиться мне с ней... Как думаешь? Да, не знаю… Меня тоже Чудища засмеют. Как страшно! Но зачем мне тоже это надо?.. Ну, строят из себя… Ну, пусть! Списывать же не отказывают! Мать говорила – ровесницы всегда на старших глазеют. А для Болотницы – я старший! Петь, смешно? Да я тоже смеюсь. Нет, ну, правда, она такая – грудь вперед!
В первый тот выскок Петя действительно увидел давнишнее шествие своей Болотницы. Потом долго разглядывал друга, вышагивавшего по столу. Не испугался. Наоборот – пытался понять сказанное и представленное. И вспоминалось, что переиначивал Киток жизнь всегда. Вот только тогда его отчаянность нельзя было назвать смелостью:
– А мы их не настудили?.. Не в сугробах валяться вырядились девчата… Шутки у нас – идиотские тоже!.. Чудищ бы наших здесь закопать… Да экзамены скоро – списывать придется! А где ты у Болотницы кудряхи нашел?..
– Кудряхи?.. Это я сказал? Да будут, Киток, кудряхи – не могут они без них. А почему мы живем с оглядкой на наших Чудищ? Пусть они старшим кровь портят! Никто же с ними браки с рождения не заключал?.. Смотрят они, конечно, на нас…Так и нам бы на них хуже!.. А за кудряхи Болотницы… спокойнее – беру на ответственность. Она права – грудь вперед! Улыбайся! Понял, значит…
– Да поймем, когда и она тоже научится обманывать улыбкой. Пе-еть?..
И снова пузатый синий мерзавчик вышагивал по столу, подмигивал и выговаривал то ли забытое, то ли только что придуманное им:
– Ждешь?
– Кого?
– Болотницу свою! Провожать опять?.. Заплел мозги малолетке?..
– Куда еще провожать? Мы с ней в одном дворе живем! Она меня знала всегда!..
– Со слов балаболок-подруг. Тех, что не стали Чудищами. И никто не помнит, что бы ты кого-то провожал раньше… Ладно, Петь, пойду я. Некогда тоже. Родители заприставали с братом. Валерка в армию уходит. Как страшно-о – в моряки! И вот теперь мне: дай сё, прине-си, отне-си, не свис-ти!
– Тогда не пойму тебя, Киток?.. Наоборот, оттолкнуться надо! А не си, си, сё! Ладно – давай! Не свисти только – это правильно! Понял, значит…
Он уже и сам не понимал, почему ведется на выдумки близкого неприятеля, сумевшего теперь все изменить в голосе. В те времена было наоборот, и ехидничал он сам с беззаботностью и собственной непредсказуемостью. А тот Киток будто оправдывался, признавая виновность перед всем миром:
– Петь, а у меня отсрочка. Без меня повоюешь? Я тут пока за Чудищами с Болотницами пригляжу.
– Не накаркай, Киток, войнушку. Но случится – не опаздывай! Да, все равно, сапожки на дембель другу почистить не забудь приехать. Плохо просился. Да, ваш аппетит!.. Закончатся автоматы с патронами – не обижайся! Да, мужики, надёжи на вас… На баб – больше... Понял, значит…
– Петь, я во флот хочу, как Валерка! Подладиться велели. То – сё! Прине-си, отне-си! Сам ты ничего не понял, значит!
– Киток, Киток – так неправильно. Дуться стал – обиды много! Безнадзорище наше Чудищное. А кто из них не разъехался?
– Да, Петь, обалдел ты со своей Болотницей – никого не замечаешь?
– Это правильно… А почему мы ее Болотницей прозвали?
– Мы?.. Глаза у нее зеленые. И рядится в зеленое.
– А Болотницей – почему?
– Ну, Петь, я тогда тоже не помню. Приснится что – расскажешь!
А снилась после огромная луна, и будто Болотница сама читала ему свои письма со слезами на глазах. И слышался в ее словах упрек, за то, что провожают ее другие смешные и бесстыжие. За то, что драться с ними не всегда получается. За то, что, случается, забывается, прижатая к стенке. За то, что пристает к ней одна из Чудичек, интересуясь письмами от него. За то, что обманывает Чудичку, советуя написать самой. За то, что не понимает Китка, которому не то что во флоте, но и в стройбате отказали! За то, что ходит он теперь противней Чудищ. За то, что иногда вспоминает о ней, но ведет себя не по-мужски. И тогда он просыпался с испариной на лбу и с вопросом: «Что значит – не по-мужски?» Писал ей об этом! А она будто писем его не читала. И отвечала только о своем. Вот тогда и был друг выколот в области печени в бескозырке и клешах. Никто из армейцев не понял странной прихоти бойца, но дружно посмеялись: «На всю жизнь парня определяешь! В таком месте не раздобреет – так злее станет!»
А он вспоминал Болотницу: ее полуулыбку-полусмешку, ее женскую самоуверенность, с их же непонятными врожденными дознаниями, и мальчишескую отчаянность, которой часто его обезволивала. Вот и в то последнее предармейское их полупьяное, еще темное утро, она с невозможным проворством умыкнула его из толпы провожающих друзей и родственников у военкомата, увела на зловещую, ощетинившуюся арматурой стройку, зацеловала с хищностью запомнившейся на всю жизнь, и совершила над ним то, на что осмелиться следовало ему давно самому. А он, при всей благодарности к ней, запомнил еще зачем-то ужасные кучи мусора вокруг, холодную, шершавую каменную стену, и отвратительный запах строительства. И теперь в этих воспоминаниях стал присутствовать на заднем плане в квадратном просвете окна Киток, так навсегда и не ставший настоящим морским китом. Вел друг себя противней противного, будто томясь в очереди и страшась своего будущего. А когда они выходили со стройки, Болотницу перепугала неожиданно выскочившая белая собака. Но в этот момент будущий боец оказался надежнее всех огнеметов и бомбардировщиков: просто цыкнув на незначительное препятствие: «Пцу, Киток!..» И этого оказалось достаточным, чтобы увидеть в ее глазах еще большее восхищение и благодарность. А он даже не озадачился, за что награжден был пес прозвищем друга…
Теперь Киток, марширует по столу, а сквозь веселость пропарывается горечь, никому никогда неподвластная. И как не хотелось задать мучимый вопрос с ударом по столу – так и не получилось. А тогда к нему вернувшемуся, Болотница просто упала на грудь, как, наградив дурацким положением – зачем тебе все знать, если любишь? И озираясь вокруг, только и запомнил безвинные улыбки. Поэтому от настоящего Китка, наколку свою скрыл. А тот, угощаясь с ним, засмеивал остатки обидцы:
– Петь, не люблю женщин! А без них… Что в самом деле наши Чудища?.. Да, те же женщины! Только казались знакомее нам и понятнее. А мы их так и не поняли… Как страшно!.. Несправедливость во всем! Не знаешь?.. Они же своей дуростью нас от дикости избавили? Кто в природе лучшие запахи ощутили – из вони нас вытащили? Тогда только мозг наш чудодействовать начал в угоду их прихотям! Кто теперь на эти ароматы при их появлении не ведется? Слабые существа… А прикосновение их пальчиков победоноснее ударов стихии! И кто не смягчит чудовищные преступления нагаженные ради них? Никто их не понимает. И не нужно, Петь!..
– Киток, Киток, разве я так долго отсутствовал? Ты, где этого нахватался? Все учишься? Втихаря? Колись, у кого из Чудичек списывал?
– Я же сказал – не люблю женщин! Сами предают за просто так – и тебя предателем сделают. Сами дружбу не признают – и нас во врагов превращают. Для чего мы друг другу морды кровавим? Чтобы в очереди к ним первыми оказаться. Будто где-то они когда-то очередь соблюдали. Или… даже доказывать не нужно – кто на первую взятку праотца подтолкнул! Ничто без них не рождается – даже коррупция! Теперь эта гадость миром правит! Потому что в дружбу они не верили никогда! И недоверие ко всем и всему по ночам в мужиков впихивают. Тоже мне, совершенства последующие! Петь, ты не спорь... Вот наши Чудища…
– Не хочу, Киток. Не думал никогда. Может, и правда! И зачем? Ты теперь предупрежден – найдешь верную! Это мы дураки автоматами обучались – а умники справки тырили у бабенок. Сам говоришь, как без них?.. Будете с ней по ночам воспитывать друг друга. Если все хорошо сложится – даже в лицах сходство объявится! Улыбаешься…От стариков слышал?.. Понял, значит…
– Пе-еть… Тебе с Болотницей повезло. Глаза у нее, тоже, наверное, обманывают, но для нас такие бесхитростные и добрые, как мальки на припеке! Привет ей от меня!
Эта просьба его обязательно приподнимала над другом, но так навсегда и осталось непонятым, кто в кого вбивал слова и понятия плотнее и успешнее. Но видеться стали реже. Дальнейшая жизнь ко многому приучила относиться с недоверием. И не то чтобы людей надеялся обмануть – просто пытался для всех остаться веселым знайкой:
– Киток! Никто тебе такого не скажет, – а я скажу! Не жмурься! Не лыбься! И не обманывай! Никогда! Ни за что! Будь спокоен и надежен. Чтобы ни происходило!.. Пусть пожар! Пусть потоп! Спасение и помощь только в нас, в себе! В первую очередь! Первоочередность – важнейшее в жизни! Дубы не станут березами. И вилами можно грести, но граблями лучше! Даже если случится самое, самое – счастливые и там будут счастливы! А несчастным, и там оплакивать себя. Это я тебе говорю! Другие только перековеркают все! Понял, значит…
– Насчет «тама»?.. Как страшно… Но я еще не спешу в «тама»!.. Тама… Петь, давай пока здеся…
Но «здеся» отношения их безболезненно и на долгое время сошли до приятельских. Потом вовсе видеться перестали. Петя женился. Появилась красавица дочка. День за днем спешили в поддержании семейного согласия. Во всяком случае, такое только и слышалось по сторонам. А на самом деле случалось в жизни всякое. И мальков в глазах закрывали тучи непонимания. Так однажды после срыва на домашнее несовершенство он оказался в баре, где к нему подсела странная пара в запое. Мужчина был старше и словоохотливее: даже в таком состоянии подавляя чужую волю. А молодая женщина предлагала расплатиться с ним своей плотью. Это должно было вызвать в нем протест и отторжение. Но незнакомка, даже тогда выглядела по-настоящему красиво. А главное, поражали ее лилии глаз беззаветной преданностью и жертвенностью за непутевого друга! И Петя на две-три минуты даже позавидовал пьянице. Но потом удачно отшутился, и выскользнул из возможного плена. Случай тот обязательно выплеснут был бы из памяти, если не последующая встреча года через три. Как оказалось, Киток из плена той жертвенной особы уйти не смог. Но выглядели они теперь на подъеме: в скромном бизнесе и радушии: торговали одеждой и желали одеть весь видимый мир. Заправляла делами именно Дарька, так ее теперь звали. Киток, часто оглядываясь на подругу, «втюхал» без стеснения другу «гаженный» товар на приличную сумму. И Петя сам потом удивлялся, как это у них все так «замечательно» с ним получилось?.. Впоследствии обходил их прилавки стороной, издали поглядывая, все-таки радовался за раздобревшего счастливого товарища, так и не изобразившегося в большого морского кита. Но по-прежнему смешно подхватывавшего брюшко, и пытавшегося выставить грудь вперед!.. но искавшего глаза другой…
И только когда их поколение заметно поредело, а оставшееся распустило детей по миру, стал заходить на рынок к Китку после вахты, и пересмеиваться над жизнью. Приятель ему улыбался, но барахло больше не предлагал. Всегда напоминал – о главном!
– Да я Петь, все помню – посерьезней о жизни!
– Ты вот смеешься, Киток, а с одним счастьем в обнимку не проживешь. Колбаску без хлебца не кушаешь…
– Петь, не поверишь, стал и без хлеба… Не забываюсь – ограничивать себя приходится от доброты посторонней. На весы ежедневно после зарядки вбегаю. Самому от излишков в себе невесело. И Дарьку отяжеление близких не радует. Ты же видишь, какая она у меня вся из себя, время ее вроде не замечает, и тоже – грудь вперед! Да ты чего так опять выглядываешь?.. Пе-еть?..
И Петя ловил себя на мысли, что ищет в его глазах – чья правота вольнее! Теперь уже друг держался с уверенным надмением. И будто за ним было больше прав на сочувствие и понимание. Пытался все вынудить из собеседника признания зависти:
– Пе-еть, если ты соблазняешься обмануть, значит, настораживаешься и сам быть обманутым? Поэтому обмани – чтобы порадовать! Собственному везению всегда недостает именно своей щедрости. И получается, в зависти смысла немного. Пе-еть?.. Болотнице улыбнешься?.. Не забудешь?
– Болотнице?.. Улыбнуться?.. Не забуду. Да-да, конечно, Киток, я случается, забываю! В самый нужный момент… А вспоминаю что-то совсем другое, и давно необязательное. Да ты то меня понимаешь! Улыбнуться?.. Болотнице?.. Не забуду.
Однажды зимой они отправились туристами в недалекую экскурсию по Золотому Кольцу. За одним из пригородов был выстроен снежный городок, по стенам которого бегала-прыгала замерзшая обезьянка. То ли хозяин выпустил для шутки, то ли сама в бега подалась… И теперь дети и взрослые пытались ее поймать. Остановился и их автобус. Петя смотрел в окно, пытаясь понять эту забаву или беду… Пока не почувствовал, что жены рядом нет. Нехотя оставил автобус. В это время из ворот крепости ему навстречу вышла Болотница с обезьянкой на руках, как выходят мадонны на картинах с той же незабываемой улыбкой. Вокруг ее приветствовали дети, а они смотрели в глаза друг другу, продолжая безмолвный, запоздалый, неразрешившийся разговор о втором ребенке. Только в тот момент он понял, что большая часть вины осталась на нем – не настоял на своем! И в подтверждение этого к супруге подбежал хозяин, выхватил животное, сел в машину, и еще раз нехорошо зыркнув глазами, уехал. А они с Болотницей все еще стояли друг против друга, и в эту одну-две минуты много-много другой вины ощутил на себе… но потом разом-резом не поверил в прозрение, приняв за очередное наваждение – глупую подозрительность!.. И она усмехнулась ему, вернув виноватых мальков на место.
С обычной неожиданностью, из-за чьей-то спины рыночного столпотворения появлялась Дарька, с откровенной заинтересованностью оглядывая жертвующими лилиями клиента. Скорее всего, она никогда и не помнила его. Но по-прежнему была хороша и уверенна. И каждый раз находил в ней какие-то сходства с Болотницей…
И Петя, скрывая ухмылку, бил по ладони друга и удалялся до следующего визита. Как-то заметно, поспешно, изображая шутейную занятость. Откуда было Китку знать, что за двойника прижил на себе товарищ? И с чем в домашнем углу полумрака комнаты тот вышагивает по столу, подхватывая брюшко и выправляя грудь:
– Пе-еть… Как это нет времени на праздники? Есть несчастные по случаю или суду. А есть по убеждению – что хуже: убеждать они себя начинают с детства. При чем тут образование и ум – между ними мало общего... Одним: никогда никакое первое не помогало. Другие: всегда уживались со своим вторым, везде находя входы-выходы. Это упрямство, создает вокруг себя несправедливость, а целеустремленности нет до неправедности дела! Что тебе опять не понравилось? Да брось, ты это, Петь, – каждый из нас ощущает себя мучеником. Только пессимист – чаще, а оптимист – реже. И не верь, что кто-то не примерял на себе шкуру идиота. Только и эти последние не всегда неудачники! Их уверенность – не правота, но ценится выше! А что друзья, друзья, если мы разочаровываемся даже в тех, кого боготворили. Вот и ты сейчас смотришь на меня глазами верховного злодея. Но, если тебя слушают – еще не значит – и уважают! А я в твоем уважении давно перестал нуждаться: из жизни ты меня не выбросишь, и с живота не выщелкнешь. Поэтому предлагаю жгучую улыбку. Пе-еть?.. Самое интересное обычно происходит после двенадцати. При чем везде и во всем!..
С балкона в комнату из жаркого лета вплывала Болотница, как еще одно всесокрушающее вторжение, как оккупация зеленоватых бесхитростных глаз…Улыбаясь ему, что-то искала в шкафу. Петя смешно заслонял стол, но все еще слышал чужие утверждения:
– Женщины не все дуры, – но все страшные притворы: всегда, везде и во всем! Они даже сами себе часто верят… Тебе не жалко, что дни убыстряются глупейшим образом? Даже не замечаешь их бесцеремонности… Они, что, перестали быть твоими? Или не приходилось наблюдать, как шумно и весело провожают их знакомые? Растерянность не навещала? Не оглядывался с возмущением в бестолковые глаза ближних?.. Бестолковые – потому что они смотрят на тебя с сожалением! И малейшая передозировка горечи грозит выдавить из них грязь и брезгливость! Так что, лучше нам пожалеть себя самим и тайно. Если это еще возможно… Пе-еть… Не заслоняй!
Петя вздрагивал, и пытался вспомнить, чей голос он сейчас слышал? Но Болотница все еще восхищала улыбкой, и верить в ее пренеприятный монолог не хотелось. Поэтому, не глядя, жестоко смахивал со стола недавнее недоразумение, и всем вниманием обращался к любимой женщине.
– Петь, у нас все-таки сокращение. Нервозность и сволочность – невозможные! Тебе же знакомы люди в ужасе перед свободным временем и недостатком средств? Я и до этого знала, что гадости и обиды размножаются охотнее. Но теперь – беспредел полный! Мне уже и за себя неудобно ручаться. Жизнь может сыграть в такое!..
Она уплывала в другую комнату в своей безукоризненной грации. И он, как бы подтверждая это, выпрямлялся грудью вперед!.. Гордость своим выбором так никогда не покидала его. Возраст не сильно глумился и над Болотницей. Если и вносил в ее внешность изменения – то не худшие. А за спиной снова раздавался знакомый голос синего мерзавчика:
– Петь, что случилось? Моя Дарька утверждает, что хождение по воде – просто везение! Почему мы всегда во всем создаем собственность? Иллюзия безопасности? Когда начинаем так думать – от нее лучше избавиться! Нужно перестать воспринимать ее, как что-то от себя неотъемлемое. Потому что кто-то из вас уже созрел для свободы! А другой оказался плохим собственником. Ничего страшного! Просто новый жизненный этап! Лучше воспринимать это как праздник!
Петя поворачивался к синему мерзавчику, чтобы раз и навсегда водворить на место своего брюшного приживальщика или невероятного представителя застольного мира. Но тот всегда предощущая недоброе, исчезал вовремя. И Петя следовал за женой, наряжавшейся на работу.
– Петь, я тебя уже предупредила – мне не избежать проблем. Я, конечно, стараюсь! Случается, на языке возникает очень такая правильная мысль. И тут же понимаешь – она сейчас никому не нужна! Но, самое неприятное – тебе и самой уже противна эта правильность. Если копаться даже в наших нежнейших внутренностях, то мы там хорошего найдем мало. Не, думаю, что внутренности такие плохие – заглядываем туда редко. А всему требуется уход и своевременная уборка. А еще, нравится нам любоваться чужими внешностями или в чужие гадости вторгаться! У нас часто стали повторять, что нельзя вылечить отсутствие жизни. Или вот еще про нашего начальника услышала: «Каков динозавр – таково его и время!» Красиво, но неверно. Да, Бог с ними. Наша правда важнее. Пе-еть…
И она спешила на странную работу в разгар пекла июля, едва прикрытая. А осенним утром, уже на его столичной вахте, синий мерзавчик выкатился на середину стола, подхватил брюшко, выправил грудь вперед! и в задумчивости выдал в окно:
– Каштаны по-жел-те-ли… Теперь вот только представь, что где-то работают над черным снегом. И когда-нибудь они его – да-да-да – сделают!!!! И однажды, вместо привычного всем – выпадет он – черный и искристый… Да ладно – ты только попробуй себе этот мир представить!.. Но твои проблемы всегда будут только твоими, какие бы близкие люди тебя не окружали. Бывают в жизни исключения, но тебя они не касаются. И не должны касаться! Ты жил глупо – себя не жалел. Так почему же теперь тебя должен кто-то жалеть? Потому что ты жил для них? Неправда! Разумеется, ты думал о них, заботился! Но в этом был и твой интерес! Жизнь каждому дается единоличная, неповторимая! А значит, каждый проживает ее по своему хотению. Тогда какие к другим людям могут быть претензии? Проявили к тебе добрый интерес – хорошо. Нет – обид не должно быть! Да вот живем, живем, сами мучаемся, других заставляем страдать, не задумываясь, что жизнь все равно бессмысленна! А что, Болотница? Сбежала!.. Может, смысл жизни нашла?.. Бывает, находят! Да по-любому, лучше поздравим ее! Без зла – по-доброму! Самим же от собственной доброты легче станет…
И уже вечером Петя вбегал в подъезд, поднимался по лестнице, путаясь в ключах, открывал дверь, не включая свет, заглядывал в комнаты, хлопал дверцами шкафов – все вещи были на месте! Можно было радостно отматюгать себя – мало ли почему молчат телефоны?! Но в свете ярчайшей луны все же разглядел белый листок записки: «Петь, не ищи меня – я влюбилась!»
Ничего сверхъестественного – все давно всем известное. Но теперь это произошло с ним! И втиснуть в свое понимание случившееся не получалось. До утра он сидел на кухне, тупо глядя в окно на желтеющий мир в свете луны и фонарей. Синий мерзавчик, на свое счастье, больше не показывался. Но когда по тротуару живо-живо застучали каблучки, он сам отправился к нему. Дверь открыла Дарька, на долю мгновения представ Болотницей, с жесткими зеркалами преданных лилий. И он, внутренним чутьем своего горчайшего состояния, определил, что она тоже все еще любит того запойного мужика, которого и на свете, скорее всего, давно нет! Но женщина, тут же будто захлопнулась. Ни о чем не спрашивая, впустила, будто набросив холод на спину вошедшего. Киток сидел на кухне еще за завтраком. По виду нежданного товарища о многом догадался. А возможно, даже о чем-то знал... Жене махнул рукой, и та заспешила на свой рынок, безжалостно хлопнув дверью. Из холодильника появились закуски, водка. И вот тоже – кому нужны чужие беды? Но друг щедро разлил, пока ни о чем конкретном не спрашивая.
– Петь, нас обидели? Я понимаю, когда по этому поводу возмущаются молодые люди… Но, как обидеть взрослого человека, обиженного много раз? Внутренне он должен ожидать такую возможность от кого угодно! И потом, быть счастливым – всегда опасно! Пе-еть?.. Привет от Болотницы принес?
Петя смотрел в глаза друга, и будто искал в них вечную правду синего мерзавчика. Нет, тот тихо и мудро теперь готовился вгрызаться в печень. Поэтому гость только кивнул хозяину и выпил, объяснившись позже:
– Ушла Болотница… Гадуся… Зелень несчастная…
– Пе-еть… Да понятно все!.. Только не становись тем, кто тащит домой рога, как трофей. Вы все-таки любили друг друга. И мне кажется, что любая, даже бывшая жена, должна оставаться самой чистой женщиной. Не знаю, поймешь ли ты меня… Пе-еть?..
– Не знаю… Пойму, наверное… Мы же действительно любили! Только теперь то ли память от нужных мыслей бегает, то ли наоборот, и выписываются разные шутки: чужие мысли легковерно присваиваются, а от своих вымученных, вдруг отчуркиваемся, и не желаем признать, как злостные алиментщики. Но мы же любили друг друга! У нас дочь! Взрослая…
– Пе-еть, ты, честное слово, как маленький!.. Любили… Если любили, попробуй оказаться и на ее месте по-доброму, по-родному. О чем мы можем думать, когда любовь покидает нас без вины виноватых? Честное слово, мне не нужна сейчас виновность! Мы знаем много случаев, когда она случается внезапно и неправильно! Не всегда получается ужиться с правильностью! Кто не потешался над глупостью, когда любовь сохраняется вечно? Ну, понятно, у каждого свои мыслизмы с ощущениями. И причины для бросовости любви он находит разные. Но ощущения? Они какие? Вины? Сожаления? Или все-таки где-то тихая радость освобождения? Но ушла она к кому-то… Значит, новая любовь, и новая радость! Не твоя – что делать?.. Возможно, ей повезло вот эдак! А может, и нет… То, что сегодня единственно верно, завтра оказывается в поганом месте. Разве такое не бывает? Ты, как хочешь, Петь, а я бы не пожелал Болотнице этого…
– Я давно, Киток, заметил: с одним поговоришь – будто на курорт съездил, а с другим – болячек нахватался! Ты всегда завидовал нам с Болотницей! Брюшко подбрасывал, грудь вперед!.. Потому что тебя никогда не любили!
– Да я, Петь, даже не знаю, кого ты сейчас осчастливил так?.. К какому дерьму прижаться захотел?.. Так что такое – любить, и быть нелюбимым, знать об этом? И жить с той, которая тебя не любит: и год, и два, десятилетие, следующее. Иметь детей. При этом видеть, как тебя любили другие женщины, и любят до сих пор! И не сметь уйти от любимой… Продолжать мучаться в полной свободе с собственной несвободой, встречаться на узком пространстве с глазами полными безразличия к тебе даже в трудные мгновения жизни, даже на краешке ее, и не замечать в них малейшей тревоги – только неловкость от своего присутствия. Слышать чаще других интонации раздражения или неприязни. Соблюдать приличия: стараться быть «на людях» вместе. А по ночам не справляться с собой, чтобы после чувствовать себя насильником. Хотя никакого противодействия не было – ощущалось волнение, закончившееся все тем же вздохом восхищения… и… освобождения…
Как живется ей?.. Тоже, наверное, трудно. А может, она просто не знает другой возможной жизни, старается не знать… Однажды выбрав предпочтительный вариант, о выборе не жалела, убеждая себя в предпочтительности своего положения, разглядывая судьбы подруг и знакомых. А когда вдруг возникал подобный разговор, отгораживалась глупостью или непониманием, выставляя вперед, кому бы то ни было, острейшее лезвие совета или упрека – быть успешнее! И всем своим видом показывала, что жизнь исключительно легкой быть просто не может! Не может! Но счастье не в легкости…
Потом помудрел, и уже не любил. И себя не разрешал любить.
– Да разве это мудрость, Киток, – не любить?
– Мудрость – самая настоящая! Но кто-то ей пользуется с добротой, а другие по-сволочному. Петь, вот сколько раз ты наблюдал, что тебе кивают, поддакивают, но людям твой рассказ не интересен и нет настоящего сочувствия?.. А тебе самому всегда интересна жизнь ближнего? Даже если тебе этот человек позарез нужен?.. Или когда нужен, не так важно, что в нем и с ним? Потом с не очень нужными обсудишь его недостатки, для порядка выставив на стол пару достоинств... Я что-то не то говорю?.. Ты как-то заикался про тамошнюю жизнь… Я тоже потом о ней думал. И знаешь, что надумал? В тамошней жизни глупостью уже не прикроешься. Не в каждой жизни спасает глупость. Глупость – привилегия только этой жизни.
– Ты недобрым стал, Киток.
– Пе-еть, я то добрый! А мудрость – она какая есть? Приживал я и добрую. Где она теперь – тоже не знаю, тоже не уберег. Теперь уже и сомневаюсь, бывает ли мудрость доброй?..
– У доброго человека все остается добрым! Мы теперь очень быстро живем. Но не дольше! Понял, значит?..
– Да понял… давно… Ты не поверишь, Петь, а Болотница будто и от меня сейчас ушла…
Из книги "Солнце в чужом окне" 2011год
ISBN 9878-5-904418-52-6