Горячая галька черноморского пляжа напомнила первую баню, которую истопила мне бабушка на следующий день по приезду к ней после службы. Тихое море и еле слышная волна убаюкивали меня на пустынном осеннем пляже дома отдыха в Абхазии. Прошло уже два с лишним года, как я покинул далёкий и очень холодный край, в котором только и мечтал, чтобы оказаться где-нибудь, пусть бы и на другой планете, но лишь бы под очень горячим солнцем. Ну, вот, сбылась мечта, – я на горячих камнях плавлюсь под солнцем и любуюсь загнутой линией горизонта зелёного моря, которое почему-то назвали Чёрным.
Впереди меня - огромный простор, позади – город, пахнущий мандаринами и грецкими орехами, где на улицах запросто растёт лавровый лист. Чудесный край и благодатная земля! Но почему мне здесь так одиноко и совсем невыносимо смотреть на рассыпанные по чёрному бархату неба звёзды? Незнакомые они здесь какие-то, повёрнутые, а я, как патрон, выскочивший из обоймы и упавший на землю. Где та теснота, в которой, наверняка, прошли мои лучшие годы? Теперь у меня свободы – до самого горизонта, как днём, так и ночью. Сам себе командир и воинский начальник. «Вот привязалась ерунда! Нашёл, тоже, о чём думать на пляже. Нет, надо, определённо, пойти принять стаканчик местного вина, оно здесь очень замечательное на вкус!»
Солнце опустилось к морю, пора покидать пляж. Надев на подрумяненное тело футболку и джинсы, отправляюсь в киоск, где торгуют дешёвым и очень ароматным вином в розлив. Шумит под босыми ногами отшлифованная морем галька, почти так же, как и гравий под сапогами, или далёкая щебёнка под кожаными детскими сандалиями со звенящими пряжками?
«Ну, вот, опять начал про сапоги! Чего там было хорошего-то? Кругом всё казённое, у всех одинаковое. Гоняют, как вшивого по бане, двадцать пять часов в сутки и кругом одни начальники, а слов у тебя всего: «Есть, так точно и никак нет!» и совсем дурацкое «не могу знать». Вполне, впрочем, достаточно для маленького и серенького. Чего про неё думать-то, про армию эту? Или я скучаю? Прошло всего каких-то два с половиной года, а я уже заскучал? Да ладно, себя-то что обманывать, - я ещё пока там был, уже скучал по самому последнему дню, прожитому тогда…
Было время - дни считал, а теперь, вот, годы пошли. Красноярские ребята, которые нас сменили, уже полгода, как домой вернулись. Уже в себя пришли от пьяной свободы и сумасшедшего дембеля, и вместо них молодая первая рота, в свою очередь, проводила «дедушек» из второй и тянет свою первую двухсменку. С морозом целуется и валится в свою первую пургу. Пусть смотрит на пейзаж из сопок – слева и справа. Огромных и седых, утопающих в океане снега большую часть года и заслоняющих собой даже солнце. А я пойду и опрокину не один, а целых два полных стакана этого самого местного «букета», - за вечнозелёные ворота порталов! И не будет никакой тоски по морозу, снегу и пурге…
Куда же, всё-таки, подевалось моё то замечательное состояние заведённой до упора пружины? Надо бы поискать».
Почему хорошего всегда так мало, а отпуск просто мизерный по сравнению с его ожиданием в течение всего такого длинного года? Пусть, ведь и это уже позади, как и сутки задержанного рейса. Самолёт пробежался по бетонке и, положив крылья на воздух, стал быстро набирать высоту. В салоне самолёта почти не было пассажиров. Многие не стали дожидаться погоды и, просто сдав билеты, отправились домой железной дорогой. Под гул самолётных турбин я немного закемарил, откинув немного назад спинку своего кресла.
- Слушайте, сынки, я вам, по-моему, ясно сказал, чтобы вы мне здесь полы в спальном помещении помыли с пастой зубной! Понятно? Чтобы дедушка в свободное от службы время мог тут отдохнуть и ему должен присниться сон хороший. Давайте, мушкой, чтобы всё здесь хорошо пахло! Приду, проверю, – своему голосу негодяй придал напускную строгость.
Мальчишки переглянулись и молча пошли за тюбиками зубной пасты. Первое время в карауле всегда достаётся роте младшего призыва, сдающей наряд, особенно, когда разница в призыве равна полутора годам. Моя смена была второй, я спокойно сидел в комнате бодрствующей смены и читал «Зарубежное военное обозрение», нужно было немного отдохнуть перед первым заступлением на пост. Может быть, и не обратил бы я совсем никакого внимания на всю возню в комнате отдыха, так бы и продолжил читать по третьему разу журнал, но «сынок», который осторожно понёс мимо меня полный тазик воды в соседнюю комнату, отвлёк меня, и я прислушался к тому, что творилось рядом.
Когда я немного погодя вошёл в спальное помещение, то увидел, как двое подрастающих мужичков, закатав рукава, выдавливают в тазик из тюбиков собственное достоинство, а над ними, возвышаясь горой, глумится обыкновенный распоясавшийся негодяй.
- Чего ты тут устроил? – спрашиваю у него.
- Пусть полы тут «дедушкам» с пастой мятной помоют, - довольный собой, отвечает тот.
- А чего, мыла тебе недостаточно? Когда здесь с пастой мыли?
- Ну, как же, - пытается распушить свой хвост негодник, - меня же «деды» заставляли…
- Кого? Тебя заставляли? Что-то не припомню я тебя в карауле с самого начала, а, тем более, чтобы ты тут «дедушкам» полы с пастой намывал! А ну, пошли отсюда со своей парфюмерией, вояки! – громко сказал я двум застывшим с тюбиками в руках.
Ребята очень быстро схватили тазик и испарились.
- Чего ты меня перед «сынами» позоришь? – обиделся притихший негодяй.
- А ты помнишь, как полтора года назад на складе, во время ПХД, ты поцапался с кладовщиком, и он, пообещав разобраться, ушёл, а нас запер внутри? Тогда мы с тобой вдвоём скоблили дощатые полы, а он корчил из себя «дембеля». Ты послал его, а когда он нас запер, ты испугался и спросил, вступлюсь ли я за тебя, если что… Помнишь? Так вот, тогда бы я сдержал своё слово, как сдержу его и сейчас: если не прекратишь, получишь в морду, и плевать мне на дисбат!
- Кто? Ты? Не смеши меня…
Самолёт нырнул в плотную облачность и его лихорадочно затрясло. Конец длинной плоскости начал раскачиваться вверх-вниз с амплитудой около метра. «Сейчас у него отломятся крылья, и мы рухнем вниз в этом сером до самой земли облаке. Жалко, что я тогда не сунул этому негодяю Дятлову! Теперь уже чего! Господи, если у меня родится сын, сделай его неспособным на подлость!»
Снизу толкнула бетонная полоса, и загрохотали колёса шасси. Прижатый облаками к земле, меня опять встретил мелкими слезами родной город.
Когда начал рушится этот мир? Когда грохнул Чернобыль, или раньше? Кто первый крикнул: «Ура, перестройка!» Во всяком случае, все начали активно перестраивать, - кто государство, кто личную жизнь. Кроили, кто во что горазд, норовя оторвать куски побольше. Давились насмерть этими кусками, но никто уже не мог остановиться. Грядут новые времена! Нужно успеть сегодня! Завтра будет уже поздно! Даёшь кооперативы, собственные фирмы и совершенно новое мышление!
Ну, что же, прощай, труба родного завода. Загоревшись идеей организоваться и вырасти в солидную организацию малого и среднего бизнеса, все врассыпную бросились торговать, всё равно, чем. Но похмелье одинаково наливает с утра свинцом голову, не важно, какие этикетки были на бутылях намедни. Увы, к новой жизни я оказался совершенно не готов. Наслушавшись речей подонков с высоких трибун, многие пришли к такому же выводу. Потихоньку отошли они в сторону и тихо начали исчезать из жизни разваливающейся на куски, но ещё продолжающей свой полёт, страны.
- Да и мне на вас тоже наплевать, - ответил я наверх и стал заниматься самой настоящей глупостью, - полез в бутылку.
Менял много раз работу, порок неделями не давал покоя. Всё катилось по наклонной, и с каждым разом всё быстрее и быстрее. Что может человек ожидать на дне пропасти, куда он свалился исключительно по своей безмерной глупости. Чуда? Это было бы слишком просто: раз, и, о, чудо! Всё враз переменилось, осталось только жить и радоваться. Но…
- Ты совершенно никому не нужен, - говорю я себе, захлёбываясь очередной порцией «правды жизни». – Вот, сейчас дохлебаю всё это, и сломается стержень внутри, и чихать мне на всех и всё!
«Куда я качусь? Да никуда, я уже прикатился и уже просто корчусь, катаясь по дну глубокой ямы», - правильные мысли иногда посещали голову, и тогда я делал перерывы, стараясь утонуть в работе, которую рвал и метал на удивление многих. Но вечерами наваливалась тоска, которую приходилось разбавлять по пятницам пивом, плавно переходящим в более крепкие напитки.
Семейная пара, которой я делал перегородку в квартире возле станции метро «Лесная», принесли уже второй пятилитровый бочонок пива. Они разливали золотистый напиток в высокие бокалы и потихоньку потягивали его, наслаждаясь отпуском и небольшим ремонтом, который они давно планировали.
- Любите пиво? – спрашиваю молодого хозяина.
- Обожаем! – в один голос отвечают супруги.
- Присоединяйтесь, - хозяин открыл навесной шкаф и достал оттуда чистый бокал.
- Спасибо вам, конечно, но я, с вашего позволения, если можно, только чай. Понимаете, для представителей нашей профессии застолье очень чревато. Так что спасибо, только чай.
Вскипел чайник, и я начал поглощать приготовленную дома пару бутербродов. Окно кухни выходило во двор, где множество зелени накрывало малоэтажную застройку возле самой станции метро. За окном летал тополиный пух. Местами белые хлопья собирались в комки и кружились по пыльному двору, цеплялись за лужи и в укромном углу двора сваливались в большую белую кучу. Летняя метель и дышать становится трудно.
- Хорошо тут у вас, тихо, - говорю, глядя в окно. – Интересно, а какого года постройки ваш дом?
- По документам - тридцать восьмого года, - отвечает хозяин.
- Это чего, и мусоропровод на кухне уже был тогда?
- Это же дом командного состава, - с гордостью говорит хозяин. – Его строительство курировал сам Ворошилов!
- Вот даже как! Квартиру-то купили?
- Нет, в наследство досталась…
Прихлёбываю чай, слушаю рассказ хозяина и смотрю на небо сквозь окно. Там ни единого облачка, значит, будет ещё жарче. Работать будет невыносимо, как-то надо дожить до вечера. На широком подоконнике стоит странная плоская стекляшка, закреплённая с боков на широкой подставке. Протягиваю к ней руку и переворачиваю, как старый механический календарь. Картинка дрогнула и стала меняться, превращаясь на моих глазах в заснеженные сопки…
В горле стоит кровавый ком, который мне никак не выдохнуть наружу. Да и какое там «выдохнуть», когда я здесь задыхаюсь, как рыба, выброшенная на берег. Чем они здесь вообще дышат, если просто спокойно вдохнуть невозможно этот колючий морозный воздух. Бежать, бежать! Не могу я бежать, ноги совсем не слушаются. Меня болтает, как пьяного, и в висках стучит сильно. Изнутри вырывается какой-то не то свист, не то хрип с привкусом крови. Всё пересохло уже давно, и язык чужой, не мой. Всё, я больше не могу, третий день подряд бегать к этим жёлтым воротам. Сейчас возьму и просто лягу в пыль, прямо на эту дорогу. Пусть!
- Не отставать, боец! Не отставать! Подтянись! – голос сержанта Салтыкова подстёгивает меня плёткой, но сил моих уже нет совсем.
«Какое «подтянись», мне сейчас будет «растянись» прямо посреди дороги. Ему хорошо говорить, а я сейчас сердце потеряю! Нет, нет, не могу больше! Всё! Этот шаг у меня будет точно последний. Нет вот ещё один, ноги заплетаются и просто волочатся где-то позади меня. Я уже просто лечу носом в землю! Что, показалось? Ах, это дорога в горку пошла, а мне показалось, что сейчас землю поцелую. Ещё шажок. Как заставить слушаться эти чужие ноги? Где взять силы и воздуху? Всё, падаю…»
- Давай, давай! Не отставать!
Если бы слышала моя мама те самые слова, которые чёрной тучей понеслись у меня в голове в тот самый момент, она бы ни за что не поверила, что её мальчик знает такое. Спаси её уши от этого!
«Где моё второе дыхание, про которое я столько слышал и ни разу в жизни ещё не почувствовал? Пора бы ему появиться! Первое-то уже давно закончилось! Ой-ё-ёй! Меня, кажется, потянуло в сторону, сейчас точно свалюсь с дороги в канаву. Как, оказывается, трудно удержаться, когда сил-то совсем нет! Всё, надо перестать думать о постороннем. Только ноги, только бег!
Не могу, не могу больше, лучше лечь и задохнуться в пыли! Да что же я за сука такая сопливая? В груди горит? Так надо выплюнуть огонь и бежать, бежать дальше…»
- Здорово, - говорю, глядя на седеющие за стеклом горы, - прямо, как сопки.
- О! – оживились за столом хозяева. – Ты видел сопки, а где?
- На Чукотке служил, «Анадырь-1» часть называлась…
- Гудым, что ли?
- Ну, да. А вы откуда знаете, бывали там, что ли?
- Да мы там работаем, - заметив моё вытянувшееся лицо, хозяин добавляет, - а вашей части там давно нет, груз весь вывезли и её сделали открытой. Посёлок так и назвали Гудымом. Ты, что, не знал?
- Откуда… в наше время одну эту фамилию вслух боялись произносить, а теперь вот посёлок назвали… Да, значит, рухнул дальневосточный…
- Ты это о чём?
- Это о своём, личном… ладно, надо идти работать...
Хорошая штука Интернет! Вот уж где никак не думал, что опять увижу те далёкие места на фотографиях отличного качества и в таком большом количестве. Стоило мне только набрать Анадырь, как тут же всё и посыпалось, словно из рога изобилия. И я провалился туда, ушёл с головой в те далёкие года. Опять побежал, полный сил, под горку, мимо пекарни и кочегарки, в сторону второго КПП. Взлетел быстрой птицей на самую вершину северной горы, которая зовётся Улиткой, и с высоты которой открываются замечательные виды.
Пусть я никогда не видел того, что находится за этими сопками, и мне никогда не было интересно, - что там внутри, в этом сооружении «Портал», но я часто тоскую по той пурге, которая меня полоскала там, как кутёнка.
Вот уж где точно не забалуешь! Там тебя природа быстро поставит на место и покажет, какой ты есть Царь Природы. Выжжет и высушит морозом всё лишнее, оставит нагим перед огромным зеркалом неба, в котором ты сам увидишь, на что ты годишься в этой жизни.
Нет, прав был поэт, написавший в несколько строчек то, что я никак не могу донести до других сердец, сколько не пиши. Мне самому никогда не случится вернуться в те времена, будь я трижды снегом, но ведь и правда, что Гудым всегда идёт со мною рядом.
В свою очередь, мне пришлось сделать то, что я просто был обязан сделать. Это сесть и по-своему рассказать эту историю, немного грустную и немного смешную, по возможности, правдивую, как сама жизнь, историю ребят и людей, с которыми мне пришлось встретиться в том далёком олимпийском году на другом краю земли.
Прошло ровно тридцать лет с того момента, как я покинул Чукотку, но странная память цепко держит лица многих людей, имена и события, хоть начинай по второму разу всё сначала. Спасибо всем героям этой повести, которые помогали восстановить давние события. Спасибо Николаю Сильнягину и Валерию Лаптеву.Так же слова благодарности всем, кого никогда не встречал, но кто не испугался подбросить «свои три копейки» в общую копилку. Кочережко Олегу Ивановичу - отдельное спасибо - за поддержку в трудные минуты моих колебаний.
Прости нас, Гудым…
30 мая 2012 года.