Я. Мы. Прошу любить и жаловать

               
 Я – человек. Это те слова, которыми пытаемся хоть как-то объяснить то, что  заперто в наших черепных коробках.
 Живу в Баку, работаю, семья, я – отец двоих детей. Пока двоих. Очень хочется верить, что и третий будет...
 У меня мало друзей, но много приятелей. Все правильно, так и должно быть. Я люблю удивительную женщину. Для меня - это точно любовь. Мне не всегда кажется, что для моей любимой женщины – все  так же, как и для меня. Но рассчитываю, что тоже любовь. Только другая, та, что по ту сторону меня..
 Я по-старомодному читаю книги в обложках, много курю и все еще пишу стихи. Наверное, это все-таки, стихи. Однозначно то, что я их пишу, а не сочиняю. В чем разница? Я беру по старинке блокнот с ручкой или свой блакберри, от которого так и веет респектабельной современностью и начинаю писать-печатать молниеносно промелькнувшие в голове строки. Все происходит само собой. А вот мой бывший одноклассник - Анар, тот всегда сочинял. Сядет, бывало, и мусолит, мусолит карандаш. Мы, мальчишки, чего греха таить, его поддеваем, дразним, а он злится и гонит нас, кричит, что мешаем сочинять и придумывать. Рифмы у него не всегда подбирались. На мой взгляд - и смысл тоже.
 У меня имеется машина, езжу с удовольствием. Она как часть меня самого. С улыбкой я думаю о том, что именно так звучит сила моего скелета, зубов и мышц на языке научно-технического прогресса.
 
 Есть у меня мысли по поводу и без. Много их в голове роится. Помню, в детстве был уверен, что со всеми нечто подобное происходит. С возрастом, конечно, понял, что все не совсем так. У одних котелок целый день варит, кипит – на роту наготовит, а у другого пол-картофелины за день не сварит.
 У меня и распорядок дня имеется. А как же без распорядка? Он как раз для того и существует, чтобы его нарушать. Если жить как попало – это не серьезно, не солидно и не по статусу, а вот если просто нарушить заведеный порядок – так это ничего, никто не скажет, что без царя в голове, а просто – ну, ошибся малость, ну, устал, ну, скоро за ум возьмется. А без распорядка это даже асоциально как-то, не то что другие, сам не знаешь чего ждать от себя. Одним словом , с распорядком лучше. Мне кажется...

 Некоторые вещи я делаю хаотично, но что-то другое – очень упорядоченно. В целом – это множество дел в день – крупных и по мелочи. В основном- мелочи. Чтобы сделать хотя бы одно важное дело приходится погрузиться в сотню мелких действий. Встаю, иду, беру чашку, книжку, мышку, отвертку - точу, ковыряю, надеваю, цепляю, перелистываю, кликаю, делаю глоток. Звоню, говорю, приглашаю, звонят, отвечаю, не отвечаю. Договариваюсь, приглашаю, жму руки, улыбаюсь, презентую, отчитываюсь. Великое множество вещей. Не знаю насколько все это полезно, но необходимо точно.. А еще есть приятные и, очень хочется верить - полезные действия: держать за руку ребенка или любимого человека по волосам гладить, перелистывать книгу, подправлять одеяло спящему ребенку, стряхивать пыль с ноутбука, улыбаться на прощание и при встрече целовать близких, держать обеими руками потный кожанный руль, пить наивкуснейшую воду после нескольких часов жажды при подъеме к роднику. От всего этого – уютное тепло в душе. Вроде ничего не делаю, просто чувствую, а делается все кем-то..
 Одним словом, я это – я. Не знаю как объяснить, но мне известно точно, что вот это я, здесь начинаюсь, продолжаюсь, а вот здесь - уже вы. Короче, если бы я писал CV (о благословенное CV, оно так облегчает муки представления), то все было бы коротко и ясно – родился, учился, закончил, работал, поступил, завершил, получил, семья, двое детей) Живу среднестатичстической жизнью обываетля, хожу по магазинам, роюсь в интернете, яростно спорю и молчу не менее яростно порой. То радуюсь, словно дитя малое и весь мир мне – друг, то печалюсь и ухожу в себя. Хотя вроде бы, я и есть в себе и вряд ли могу быть еще в ком-то... А вот другие во мне запросто...

                ***
  ...Я... дело в том, что я... это и еще и темноволосый, курчавый парень лет на 8-10 младше. С гитарой в руках, пирсингом в ноздре, в тканном налобнике и невообразимо яркой оранжевой футболке, приобретенной в затейном магазине «Экспедиция», брутальная надпись на которой гласит «Шрамы – это татуировки, только с настоящей историей».
 Ни дать, ни взять, начинающая рок-звезда. Парень исполняет «адаптированный рок», как он его называет. Поет на священном трио всякого бакинца –  азербайджанском, английском и русском языках. И пока я качу на своем Peugeot 607, он исполняет на непривычные слуху обычного контингента бульвара песни. Вначале на него посматривали косо, пару раз даже пытались согнать с облюбованного для пения местечка дочерна загоревшие бульварчи, следящие за порядком по принципу странной избирательности. Пиком его славы были фото, сделанные на телефон праздно шатающимися ротозеями, крикливыми многоголосыми семействами, выгуливаемыми пузатыми отцами, хихикающими бело-черными школьницами с одинаковыми косами и тяжелыми сумками через плечо. Безусловно, с немедленной пересылкой на ФБ  прочие социальные сети. Но потихоньку он становится все популярнее, его специально приходят послушать, заметки о поющем необычном парне появились уже на главных новостных сайтах. Его зазывают петь «живьем» в пятничные вечера по центральным пабам и барам. Щедро разбросанные богом капитализма по перекрещивающимся улочкам - Ализаде с Разулзаде, Мамедалиева, Тагиева и Алиярбекова,-  они влекут эсгибиционизмом огромных прозрачных окон в пол или заманивают таинственностью происходящего за массивными старинными дверьми. Смехом и возгласами, вырывающимися наружу с вышедшим на традиционное «подышать» с сигаретой в руке посетителем или торопливо бегущей с поручениями официанткой, стуком катящегося по матреии бильярдного шара и сочным бульканьем напитков льющихся в стаканы, полные глыбок льда, но главное – музыкой, танцующими нотами оживляют бары воздух вечеров пятницы. Музыка – это то, что завлечет раздумывающих куда именно податься горожан.
 И тот другой я более чем подходит на роль умеющего управлять своими голосовыми связками так, что бы ни его карманы, ни касса заведений не оставались пустыми. 

 У этого другого меня есть хобби. Побросав в рюкзак необходимое – горы маек, трусов, легкую куртку, джемпер, запасные брюки, резиновые тапки, зубную щетку, кусок мыла и полотенце, мобильный, наушники, GPS, – он отправляется в районы. Не как местный. Не как турист. Не как отдыхающий. А как путешественник. Тот парень собственноручно составляет карту местности и изведует пешком направления во все стороны Азербайджана. Иногда использует попутки, реже – автобус, для того, чтобы добраться до районного центра – самого крупного города,  а затем продолжает свое путешествие пешком. Сначала по заезженным, а после по малохоженным тропам. Таким образом он уже исследовал Абшерон, добирался по серпантину до Шемахи, купался на пляжах поселка Насосный. В Гахском районе обошел не только протоптанные пути в Илису, но и поднялся на высоту ...!!! в селение Сарыбаш, где повидал летние пастбища и табуны красивейших лошадей. Фотографировал, жевал травинку, разглядывая кучевые облака до которых можно дотянуться рукой и завороженно глядел в древние зычные ущелья. Знакомился с чобанами в отцовских и дедовских бурках и папахах. Обменивался «сокровищами» и болтал с любопытными детьми, чьи торчащие мослы и рабочие руки в обносках цивилизаций 21 века, вызывали двойственные чувства. Поначалу это была жалость-греховодница. Но затем  та гордость всех предыдущих  веков, что звучала в речах местных жителей, заставила его задуматься и стыдиться собственной жалости. Они ни в чем не были ущемлены и жили аутентичной жизнью горцев.
 В рюкзаке того я среди прочего добра хранится металлическая бита для любительского бейсбола. На случай, если придется отбиваться от непрошенных гостей - ночных хищников или ненароком встреченных собак, охраняющих овечьи стада. Это после того проишествия, когда на него, задремавшего в поле золотистых колосьев, как раз посреди дороги между бывшим поселком Мараза (несколько лет назад получившем статус города и новое название - Гобустан) и Шемахой, напали две собаки. Тогда он, то есть – я, отделался несколькими царапинами. Его спас ремень с железной пряжкой. И то, что собаки были стары и слабы сыграло свою свою роль. Обнаружив в нем более сильного противника, животные отступили. Тут еще и попутка вовремя подвернулась. Теперь на всякий непредвиденный случай, бита, перекочевавшая из спортивного инвентаря в оружие, мирно покоилась в недрах рюкзака. Обычно по районам – в городах и селах - собак не приходилось опасаться, они здесь востребованы исторически и не приянято гонять их из дворов по старости. Разве что, остерегаться забредать на чужие территории или оказываться на пути охраняемого волкодавами  стада. Но непредвиденный случай, на то и не предвиденный. Одного урока, одного получаса страха, когда он спиной отходил к дороге, размахивая, в мгновение ока сдернутым с себя ремнем (что прежде даже во время секса не удавалось), было достаточно, чтобы не желать повторения и перестраховаться.
 
 Да, тому мне доводилось встречаться с явлениями удивительными и простыми одновременно.  Взять, к примеру, коров. Некоторые из них - в теле, широкие бока покрыты жирком, глаза и шерсть – блестят. Другие же  – тощие ребра, обтянутые кожей, выпирают дугой, взгляд в землю. А ведь пасутся на одних и тех же пастбищах, пьют ту же водицу заводей и мерно вышагивают предназначенной им до конца лет одинаковой дорогой до дома. В чем же тут дело? Что за хитрое плутовство природы? А дело оказывается в любви. И даже не хозяев к своей рогатой живности. Наоборот, животных - к своим хозяевам. Коровушки и сизые буйволицы, служа хозяйской семье, – кто наливался жирком, а кто тощал и хирел. Смотря, что семье было выгодней. Рогатые следовали за тайными целями хозяйской семьи, почти всегда неведомыми ей самой, исполняя миссию сопричастности. Ведь домашнему животному присуще ощущать себя хоть и иерархически ниже человека, но всегда с ним одним стадом, стаей, общиной, семьей.
 Тот я наслаждается красивыми видами рек, лесов, пастбищ, полей и долин, окруженных горами, вживую. Созерцательно, вдумчиво, подолгу  – достаточно для того, чтобы насытиться, пропитаться ими, а, не подобно пассажирам авто, разбавляя природой выяснения отношений или полудрему душных мыслей. У того меня имеется завидная возможность останавливаться там, где прикажет внутреннее чутье. Наблюдать и любоваться, замерев перед величием  природы и человека. Или стоять, раскинув руки, отдаваясь невидимому, но ощутимому потоку. Разводить костры. Составлять карты, делать фото. Писать путевые заметки, отправляя их прямо с места событий в социальные сети. Либо оставлять лишь для личного просмотра, вбивая в память телефона, реже – блокнота. И порой – сохранять только для души, не записывая нигде во внешнем мире, давая впечатлениям хлопьями разноцветного снега мягко оседать в самой надежной памяти – человеческой, спрятанной в таинственных хранилищах гиппокампа.
 Ему не приходится делать всего этого наскоро, выскочив на секундочку из автомобиля, прострекотав пару раз фотокамерой и, запечатлев традиционные «на фоне», при просмотре которых так и хочется себя и всю группу снимавшихся с фона смахнуть! Слишком величественен тот фон для торопливых фото. Тот я делал фото лошадей, которых трепал по холке, подкармливал хлебом и о чем-то шептался в беспокойное конское ухо. А не наспех и с опаской озираясь, как бы лошадь не лягнула и не покусала.

 Признаться, я ему завидую. Этому себе, точнее.

                ***

 Еще я – это чопорный старик. Состоятелный вельможа со вздернутым подбородком, малоразговорчивый и высокомерно следующий правилам высшего света. Сноб, испытывающий благоговение перед двумя вещами – цифрами и чистотой рода. Этот старик надменен со всеми, кто происхождением ниже хоть на пол-головы, образован менее, чем на букву и ошибся более, чем на единицу. Его точка обзора – сверху вниз, даже на Эйфелеву башню. Он в желчном молчании наблюдает,  либо соизволяет ледяным тоном корректировать работу прислуги, подающей ему еду. А заодно работу официантов в ресторанчике, где бываю я.
 Не изменяющий своему стилю  высокомерного недовольствия, он дребезжит старческим голосом, выводит из себя всех вокруг и никак не может остановится в желчеизляиянии, ярлыконавешивании и потешении собственного чувства достоинства, которое по другому никак не тешится. У старика холеные руки, длинные с выпуклыми костяшками пальцы, самым сложным трудом для которых всю жизнь являлось затянуть подпругу лошади, а самым любимым и ценным – подсчитывать на счетах. Именно на счетах, ведь он живет в замке и ведать не ведает о научных достижениях и технических новинках.

 Удивительно, но он никогда не сталкивается с тем Я, который простой крестьянин, труженник и простодушный малый. Любитель изредка выпить и побалагурить. Ценящий тот лишь труд, что выполняется собственными руками. Он любит от души похохотать, славно поесть и мне доподлинно известно что у него есть жена, как раз под стать ему – задорая, веселая, сильная телом, готовая управляться по хозяйству и рожать крепеньких малышей. Да, они никогда не сталкивались, чего нельзя сказать о двух других Я...
                ***
 ...Об уравновешенном отце двух детей, безмерно любящем своих чад. С трепетом, но разумно относящемуся к их воспитанию. О человеке весьма устойчивом к фанатизму любого толка. И о вечно противоборствующем ему папаше-паникере. Который трясется в страхе, стоит только ребенку подхватить банальную простуду и судорожно вливает в того антибиотики и разрекламированные препараты лечащие все – от укуса комара до геморроя.
 Второй папаша бесконечно нарушает всевозможные правила, но от детей требует их безукоснительного соблюдения. То он взахлеб рассказывает, как ему без исполнения общественных заповедей тяжко пришлось, а то вдруг встает на дыбы при любом упоминании о том и отрицает сам факт с пеной у рта.
 Так вот, этот второй нередко вмешивается в жизнь первого и орет ему в ухо, что он-де, неправильно детей воспитывает, а уж лечит так, что страшно смотреть!  «Угробишь ведь детей своих! Не боишься?! Что потом делать будешь? Как можно быть таким глупым!» Первый же папа спокойно озвучивает свою точку зрения, объясняет какими принципами руководствуется. Он то парирует, напоминая, что количество заболеваний его детей не идет ни в какое сравнение с бесконечными соплями, травмами и прочими недомоганиями отпрысков оппонента, то выходит из себя (сказать по совести, очень редко), кричит о нарушении личного пространства, требует «свалить с его территории» . Но исчерпав весь запас здравого смысла и желания все улаживать достойно, изредка переходит на нецензурные выражения. По правде говоря, он тоже не был равнодушен к действиям своего непримиримого соперника и частенько надсмехался над его пещерными методами воспитания и посмеивался над недалекими манипуляциями. Общим у этих папш было только одно – и тот, и другой были «включенными» отцами и детям уделяли огромную часть времени, почти наравне с матерью. Дети того меня, что папа разумный были более уверенными в себе и легко переносили невзгоды, быстро восстанавливались после болезней. Они являлись существами имеющими достойную точку зрения, иногда более своевременную и уместную чем отец. Дети отца-паникера виделись несмышленышами, за них постоянно болелал душа, они казались болезненными и слабенькими, не самостоятельными, а все их выпады и требования были равносильны бессмысленной революции, которую необхрдимо было тут же подавить. Ради их же блага.
  Противостоянию «отцов» сопутствовал удивительный факт. Если вдруг разумный не справлялся в кои-то веки со своими детьми и те вдруг становились неуправлялемыми, хулиганящими, бросающими гадкие и обидные слова зверьками, то ему на помощь вмиг приходил папаша-паникер. Он подавлял разбушевавшихся чад болеее значимым иерархическим положениеми и физической силой – крича и раздавая тумаки, наводил порядок. В то же время, когда его дети доставляли множество хлопот своими нерешительностью, зацикленностью, фобиями, выливающимися порой в страх перед банальными ситуациями – к примеру, неготовностью просто узнать у прохожего который час; когда они зависали в отчаянных детских страданиях - вот здесь на помощь поспевал разумный папочка со своими разговорами-уговорами-объяснениями и все чудесным образом становилось на свои места.

                ***

 Задумался я обо всем этом как-то по дороге из Дюбенди - дачного поселка вкруг населеного пункта на сером Абшероне. Машине была на тот вечер уготована участь остаться в руках электрика и мне пришло в голову не брать такси, а доехать до города в почти свободном пустом автобусе под номером 50. В лучах заходящего солнца, он уверенно катился по свежей асфальтированной дороге. Вдоль трассы, на ухоженных газонах, развевались на ветру букетики азербайджанских и польских флагов.
 Под мерное качание рессор мне захотелось поразмышлять о своих «я». Их столько... Кроме тех, что мне известны более или менее, встречаются еще некие размытые образы, истлевшие структуры, которые лишь всполохами мельнут в какие-то моменты. Или чуть шевельнутся и тут же, нераспознанные исчезнут. Они ощущаются совсем древними, архаичными, пришедшими ко мне из такого давнего далека, что и назвать невозможно. С костров инквизиции, из душегубок рабов Рима, с языческих праздненств, с шумерских копий, с первобытных охот, с шерсти диких еще собак, почуявших добычу... Шевельнутся и уснут...
 Имеется преимущество у меня перед всеми ними - черт побери, я сильнее! Они послушны, пусть порой и вырываются из под контроля расшалившимися детьми. Но я, как родитель - понимающий, справедливый и строгий - собираю и рассаживаю их по своим местам, раскладываю по полочкам. Я могу управлять ими всеми. Они же – каждый только собой. Мне не составит труда прожить без них, если вдруг все эти «я» разом покинут мои мозговые орбиты, или станции души, или где они там обитают. Зато они без меня – и не существуют вовсе. Но избавиться от них я не могу. А они от меня? Посмеиваюсь и надеюсь, что нет.
 
                ***               
 В дороге разговорился с соседом, пожилым человеком, жителем Зиря, поселка славящегося своими помидорами – полными вкусного сока, не крупными и с отличительном знаком – удлиненным пупырышком на верхушке. Давненько их, кстати, не видно...
 Сосед, легко переходя с азербайджанского на русский с акцентом и обратно, успел в короткие сроки поведать мне о своем голодном и хулиганистом детстве, о сложной и веселой пионерской юности, о полных надежд комсомольских временах, затем о многолетнем изматывающем труде на благо большой советской родины, о воростве и обмане председателей колхоза  о тяжком послеперестроечном времени. Я слушал то вполуха, то проникался интересом. Старик, вздыхая и утирая слезящиеся глаза, прошелся по девяностым годам ушедшего столетия и начал сказ о сегодняшних его соседях «мильонерах», о болезнях жены да о разъехавшихся детях. А еще о пожарах. Вернее  о том, что он всегда питал страсть к тушению всего горящего. Говорил, стоит , мол, закрыть глаза, да так и видит себя - стоящего в форме с пожарным рукавом в руках. Этот пожилой человек рассказывал, а я, пристально вглядываясь в него, видел как его руки со скрюченными пальцами огородника, пытаются ухватить в воздухе металлическую поверхность шланга, а в зрачках извиваются языки пламени и кожа кажется закопченной в лучах заходящего солнца.
 Вскоре его блуждающий взор вернулся снова ко мне, а полный вздохов и восклицаний «Аллахын гисмятидир!» (Божий промысел!) рассказ о не сбывшемся к насущному - грядкам, уже поспевающим овощам, выбору удобрений, трудностям с погодой,  перебоям с оплатой и недоразумениях в договоре со Всевышним о качестве урожая.
  На повороте нас обогнал автобус со сборной Азербайджана по футболу и мы оба вытянули шеи, с любопытством всматриваясь в манящие, но обманчивые щелочки между занавесями. В тот момент, один из пассажиров нашего автобуса - абшеронский паренек, в образе тщательно скопированном с туреких певцов, - следуя громогласному велению шофера «Ааастановкада габахдан чыхын!» ( На остановке выходите спереди!), прорвался вперед, пройдясь прямо по ногам моего собеседника. И вот тогда в моем соседе, серьезном аксакале, произошла разительная премена. Передо мной будто вдруг предстал задира-хулиган, который мгновенно победил в старике заядлого любителя футбола.  Оторвавшись от окна, старик схватил за руку паренька и затряс с такой силой, что натертая воском челка того заходила ходуном.
Старик вскричал:
  – Yek; o;lansan, bel; olmaz ax;, ayaqlar;m; basdalad;n, a;z;n; da a;;b dem;din ki, «Ay baba, m;ni ba;;;lay;n, ;ox ;zr ist;yir;m» (Взрослый ты парень, так же нельзя, отдавил мне ноги и ни слова извинения не произнес!)
 Худенький, невысокий парень стал заливаться той характерной для смуглых людей краснотой, что делает их похожими на разъяренных буйволов. В остальном же он проявил чудеса смирения - что-то пролепетал в ответ, мол, я как-раз собирался, да не успел. А пока вся эта сцена разворачивалась на радость скучающим пассажирам, жизнь которого бедна на всякие проишествия, да богата на домыслы о них, автобус с футболистам исчез на развилке. Старик, уже выпустивший из цепких рук побежденного и пристыженного противника, сел на свое место и расстроенно глядел вслед удаляющемуся автобусу. Тот, по-прежнему, тщательно охраняя своих пассажиров, как толстая кожура тыквы привлекательную начинку, блеснул напоследок заманчивыми надписями на боку и почти растаял в закатном мареве.
 - Эээ, - проворчал старик, – зачем мне он сдался, этот парень, чего я вообще вскочил , клянусь, честное слово, сам не знаю как вскочил, зачем вскочил, кто вскочил! Сам себя заметил, уже когда рядом с ним стоял и за руку держал. А дальше стал что-то говорить, чтобы не позориться, а то люди скажут – совсем из ума выжил, сам не знает, что хочет... Старость уже.. Хотя всегда таким был, жена всю жизнь об этом твердит. Как, говорит, вспылишь, будто в другого человека превращаешься...

                ***
 Остаток пути до станции метро «Улдуз» мы с попутчиком проехали в молчании. Я провел время в дреме о детях, о наших с ними играх в мяч и шумном пляже; об утреннем запахе волос жены; о футболе и о скором исчезновении автобуса с командой сборной, так и не явившем нам своих героев даже на секунду; о старике рядом и его других «я». Естественным образом круг замкнулся на мыслях о собственных «я» - тех, что всегда со мной. Приоткрыв глаза, я словно увидел их, шествующих в красноватых разливах закатного неба. Бодро вышагиваюший певец-путешественник, чопорный старик, восседающий в кресле, двое спорящих отцов... Я-святой и я-отвергнутый, я-сумашедший, я-революционер, я-жертва и я – жертву приносящий, я - жмущийся в страхе и я - покоряющий пики гор и вершины духа.
 Все эти «я» мне малы, в каждом - недостаточность. Даже в том парнишке молодом, что ближе других моему странствующему духу. Мне было бы тесно в них, а они внутри меня вполне довольны, непостижимым образом уживаясь друг с другом и выполняя свою то ли работу, то ли миссию.
 Я не могу проживать их сюжеты сполна, но могу наслаждаться присутствием и через них обогащать свою жизнь. Они же не способны иметь свою собственную. Но включаясь в мою, обретают силу и продолжаются на десятки лет.


                ***
 Я живу в Баку. Городе, который прежде был с трудом узнаваем в мире, несмотря на то, что мы – нефтяная жемчужина, но за последние годы стал известен, особенно благодаря долгожданной победе на Евровидении. А в будущем году, после того, как это массовое музыкальное действо пройдет здесь, у нас, под самым высоким в мире флагом – о нем будет говорить половина земного шара. Потому что, влюбятся в бакинскую бухту, азербайджанскую кухню и гостеприимство, в лукавые изгибы бровей женщин, в душевную широту мужчин. Потому что, здесь случатся любовные истории - сотни, обязательно - эротические и сексуальные приключения, создадутся семьи, завяжутся деловые и дружеские контакты. И разрушатся тоже. Поэтому этот год Баку не забудет никогда, а одна треть земного шара будет мысленно возвращаться сюда снова и снова. Но если начистоту – люди познакомятся лишь с вершиной айсберга, за свое короткое пребывание здесь им достатнутся лишь сливки и глазурь с торта. А вся те разломанные осколки, отметенные в сторону за неприглядностью они увидят много позже. Или никогда. Город многолик и древен. В каждой пылинке его древности записано информации столько и о стольком что познать его потребуются годы и годы проживания и погружения в го реалии и легенды.
 Я живу и работаю в Баку. Но я так же живу в древнем польском замке и брожу по полям центральной Европы, держу паб в пригороде Лондона и гоняю машину по полночной Москве. Развожу овец на холодных просторах американского континента, прошу милостыню в Париже, бреду с караванами по Аравийскому полуострову, ловлю форель в Турции. Я сижу в своем доме и пью чай, но часть меня путешествует по Абшерону и всему Азербайджану и поет на бульваре и в пабах.

                ***
 Поутру я отправился стандартным способом - лифтом - в свой привычный мир шесть на четыре – кабинет в Каспиан Плаза. В очередной раз про себя посетовал на то, что окна не открываются, поправил воротничок и только углубился в чтение отчетов, как  дверь распахнулась и живчик Джаник (полное имя Джанавар, в переводе «волк»), влетел ко мне.  Нет, не так – ко мне в кабинет гурьбой ввалились Джаник и его Философ, Охотник, знаменитый Юморист и Танцор, Наушник, Ловелас, Одиночка, Садовник, Отец семейства, Святоша и Солдат.